— А если они будут спрашивать о расследовании? — предположил Вьянелло.

— Они не будут спрашивать. Пока не будут, — ответил Брунетти, не отдавая себе отчета, почему он так думает, однако уверенный, что прав.

Возвратившись домой, он обнаружил Паолу на террасе. Она читала, сидя на плетеном стуле и положив одну ногу на другой (эти стулья стояли под открытым небом еще с прошлой осени). Улыбнулась мужу и убрала ногу со стула — он принял приглашение и сел напротив.

— Как прошел день? Устал? — поинтересовалась она.

Он уселся на стуле поудобнее, покачал головой, но при этом постарался улыбнуться:

— Обычно. Просто еще один рабочий день.

— Чем же ты все-таки занимался?

— Ростовщиками, коррупцией и человеческой жадностью.

— Просто еще один рабочий день… — Она вынула из книги конверт и наклонилась вперед, чтобы передать мужу. — Может, это тебе поможет.

Он взял его и стал рассматривать: конверт был с грифом Кадастрового отдела. Брунетти недоумевал: каким образом может помочь ему официальное письмо?

Он вынул вложенный в конверт лист бумаги.

— Это чудо? — спросил он, читая. И громко, с выражением продекламировал последнее предложение: — Вследствие предоставления необходимой документации вся предыдущая корреспонденция, исходящая из нашего учреждения, аннулируется согласно данному постановлению о разрешении на строительство.

Рука Брунетти, все еще держащая письмо, опустилась на колени.

— Это означает то, о чем я думаю? — осведомился он.

Паола кивнула, не улыбаясь и не отводя взгляд.

Он подыскивал слова и тон и, найдя их, спросил:

— А нельзя ли уточнить детали?

Она не замедлила объяснить:

— Из написанного я поняла, что это означает, что дело закрыто, они нашли необходимые документы и нам не придется ломать над этим голову.

— Нашли? — удивился он.

— Нашли, — подтвердила она.

Он посмотрел на единственный листок, который держал в руке, документ, в котором ему бросились в глаза слова «о разрешении на строительство», сложил его и сунул обратно в конверт, размышляя, что ему делать: спрашивать или не спрашивать.

Протянул жене конверт и спросил требовательным тоном:

— Твой отец имеет к этому какое-то отношение?

Он наблюдал за выражением лица Паолы. Двадцатилетний опыт общения с нею подсказал ему, что она долго размышляла, говорить ли ему правду и что в итоге отказалась от этой мысли.

— Возможно, — ответила она.

— Что это означает?

— Мы говорили о тебе, — начала она, и он постарался скрыть удивление: с каких это пор Паола обсуждает его со своим отцом? — Он спросил, как ты, как твоя работа, и я сказала, что сейчас у тебя больше проблем, чем обычно.

Он уж было собрался обвинить ее в разглашении его профессиональных секретов, но она объяснила:

— Разумеется, я никогда не рассказываю ему или кому-то еще подробностей, но я действительно сказала, что ты озабочен больше обычного.

— Озабочен?

— Да. Ситуацией с сыном Патты и тем, как он собирается решать эту проблему, — ответила она. — И этими бедными погибшими молодыми людьми. — Увидев выражение его лица, она поторопилась заверить: — Ничего этого я не упоминала, просто пыталась объяснить отцу, насколько трудно тебе в последнее время приходится. Не забывай, что я живу с тобой в одном доме и сплю в одной постели, так что и без ежедневных отчетов понимаю, что тебя беспокоит.

Она выпрямилась на стуле, словно решила, что разговор окончен и она может встать и пойти принести им выпить.

— Что еще ты сказала ему, Паола?

Он не собирался так легко сдаваться.

Она ответила не сразу, зато ответ был правдивым.

— Рассказала о недоразумении с Кадастровым отделом, о том, что предупреждение о демонтаже квартиры висит над нами как какой-то бюрократический дамоклов меч.

Брунетти продолжал настаивать, он хотел знать всю правду:

— И какова была его реакция?

— Он спросил, не может ли он чем-нибудь помочь.

Брунетти настолько устал за последние дни, что готов был махнуть рукой на происходящие за его спиной события и позволить им идти своим чередом. Однако ему было стыдно видеть спокойное двуличие Паолы — его жены, матери его детей, и он не смог промолчать.

— Я же велел тебе не делать этого! — повысил он голос, но тут же исправил свою резкость. — Я же просил тебя.

— Я помню. Поэтому я и не просила отца помочь.