В тот же день на столе редактора заплясал телефон.

— Говорит главный инженер. Анна Иосифовна, я не узнаю газету. Как вы могли опубликовать такую нелепость, не проверив, не разобравшись, не согласовав?

— Всеволод Сергеевич, мы согласовали, с кем надо. И все проверено.

— А я вам сейчас докажу, что это безграмотная мазня, а не фельетон.

— В каком смысле безграмотная?

— В техническом... И, если хотите, в политическом. Ваш работник оскорбил и оклеветал коллектив передового цеха, бросает тень на весь завод. Вы же знаете, что нашу газету читают в Главке и в министерстве. Что они нам скажут? Это пятно на честь завода. Вы понимаете?

— Понимаю...

Мне показалось, что Голубева растерялась. Говорит по телефону, а сама вопросительно смотрит то на меня, то на Вениама. Еще немного, кажется, и она сдастся, скажет, как бывало раньше: «Хорошо, я разберусь». Но разве это тот случай, когда от напористого натиска Ерохина можно отделаться словом «разберусь», означающим — виноваты. Так редактор раньше могла поступать, если речь шла об искажении фамилий, о какой-либо технической ошибке или опечатке. А теперь? Фельетон — это начало трудной борьбы не одной газеты, но и парткома со злом, которое замаскировалось, засело за неприступной крепостью дорогих каждому заводчанину понятий: «честь завода», «массовость», «инициатива рабочих». Сейчас очень важно выбить зло из крепости, сойтись с ним, и тогда будет видно, чьи боезапасы мощнее, чье оружие стреляет точнее, у кого надежней тыл.

— Ну, так что будем делать? — спрашивает Ерохин. — Я думаю, в следующем номере дать опровержение. Вы понимаете, у меня вот сидят люди из литейного цеха, они возмущены...

— Пусть эти люди идут в редакцию.

— Вы мне не ответили, что будем делать дальше.

— Дальше будем делать то, что начали. Исправлять недостатки на заводе. И я прошу вас подготовить ответ для редакции о принятых мерах.

Главный, видимо, бросил трубку. Голубева задумчиво улыбнулась. Вениам встал из-за стола и захромал по комнате — от двери к окну и обратно. Я сел на подоконник раскрытого окна, закурил, выпуская дым на улицу. Люся перестала печатать на машинке. Тишина стояла напряженная, бодрая, как натянутая тетива, даже веселая. Наконец Голубева сказала:

— Вы знаете, я сильно волнуюсь. Давно такого не было. Какое-то предчувствие у меня тревожное. Давайте, Андрей Петрович, садитесь за мой стол, а я за ваш. Будете отвечать на звонки. А то я боюсь, как бы не сорваться. Потом, вы проверяли, вы писали — вам карты в руки. Согласны?

— Согласен.

— Вы думаете, Анна Иосифовна, что будут только такие вот звонки? — говорит Вениам, остановившись посреди комнаты. — Сейчас начнут звонить и наши сторонники.

Только умолк Шустов — раздался бодрый звонок.

— Алло!

Я насторожился.

— Андрей Петрович? Это Сеньков говорит.

— Да, я слушаю, Андрей Яковлевич.

— Ну что, кажется, качалось. Ты молодец! Толково получилось.

— Это зависит не от меня, а от фактов, которыми я воспользовался, Андрей Яковлевич.

— Да, факты, к сожалению, прямо-таки анекдотичные, возмутительные. Так вот, я хотел тебе сказать, что на той неделе мы проведем внеплановое заседание парткома. Думаю, в основу разговора положим фельетон...

— А не узко ли это? Мне думается, что повестка дня должна быть о работе БРИЗа.

— Да? Ну ладно, ты после обеда зайди ко мне, посоветуемся. Во-первых, ты должен выступить, как председатель комиссии по проверке и как автор фельетона. Во-вторых, надо подготовить решение и всевозможные рекомендации... Заходи.

Только положил трубку — новый звонок.

— Алло! Мне Зайцева.

— Я слушаю.

— А, здорово, земеля. Это Серега, Квочкин. Как живешь, старик?

— Живу, как можется, а не как хочется. Как ты?

— Да я, земеля, хотел пригласить тебя на торжество. Посидели бы, пивка попили.

— Неужели женишься?

— Ты что, земеля? Я гарнитур себе достал, румынский...

— Знаешь, Серега, я, наверное, не смогу. Ведь через полмесяца на сессию ехать, а у меня еще две контрольные не сделаны. Ты, видать, готов к сессии?

— Я не поеду.

— Почему?

— Хочу поступить по своему профилю, в торговый. У нас же здесь есть филиал. Я уже познакомился с преподавателями. Говорят, вали к нам, без экзаменов зачислим, за три года можно закончить...

— Ты, Сергей, как вижу, придерживаешься своей теории — вхождения в жизнь винтом, как ты говорил. А знаешь, винты тоже ломаются... Ты бы уж буравчиком, полегче...

— Да это не моя теория, земеля.

— Чья же?

— Это наследственное.

— Тогда неизлечимо.

— Ладно, посмотрим. Давай ближе к делу. Приедешь или нет?

— Нет, Серега, не смогу.

— Ну смотри... Будь здоров! А то посидели бы...

— Будь здоров! Очередной звонок.

— Это кто?

— Редакция, Зайцев.

— Гребнев говорит.

— А, здравствуй, Сан Саныч! Что хорошего?

— Хорошее настроение.

— По какой причине?

— По причине твоего фельетона, Петрович. Здорово ты разделал! Честно говоря, я не верил, что ты можешь так глубоко вковыряться в это дело. Главное, очень наглядно и доказательно выдал все махинации в литейке. У нас в цехе газету друг у друга рвут. Правда, еще не всех ты вывел на чистую воду...