Посадили Тольку на травяную кочку, обступили со всех сторон. Главный судья достал из кармана куриное яйцо, потряс им возле своего уха, и все услышали бульканье внутри яйца.

— Вот тебе болток из-под клушки. Если сам не выпьешь — насильно накормим. А если кому еще обо всем слово скажешь — утопим в старом колодце. Ясно? Давай, пей! Ребята, дайте ножик, надо яйцо надколупнуть.

Петьке подали складишок, он клюкнул им по острой стороне яйца, отковырнул скорлупу, подал яйцо Тольке. Из яйца понесло несусветной вонью.

— Не вороти нос, пей! Соли мы не догадались взять.

Толька еще пуще заревел, рука его, державшая смрадное яйцо, дрожала.

— Пей! — Двое ребят зашли сзади, с намерением повалить Тольку на землю. Тогда он сказал:

— Я сам, не лезьте. — Потихоньку приблизил яйцо ко рту. И вдруг его передернуло в судороге, он высунул язык. Его начало рвать. И тут вмешался Гришка:

— Не надо, ребята... Он больше не будет.

Мне тоже стало жаль Тольку. Кто-то из ребят взял из Толькиных рук яйцо и зашвырнул далеко-далеко. А Петька Земляной продолжил допрос.

— Так признаешь свою вину?

— Признаю.

— Будешь обижать маленьких и сирот?

— Нет, не буду.

— Будешь на нас отцу жаловаться?

— Нет.

— Учти, что у нас есть еще в запасе болтки. Если кому скажешь — все равно накормим. Скажи спасибо Гришке.

— И еще скажи своей матери, чтобы она не обливала Гришкину мать помоями. Скажешь?

— Скажу.

— Теперь чеши домой...

Когда Толька ушел, ребята уселись в кружок, неумело свернули по самокрутке и, как заправские мужики после трудной работы, закурили... Правда, вместо табака в их цигарках были сушеные листья подсолнухов...

Мы с Петькой идем выливать сусликов. Вместе с нами идет Петькин одноклассник Пашка Савоткин. Он года на два старше моего брата, но в четвертом классе учились вместе, потому что Пашка во втором и третьем классах «сидел» по два года. На второй год и в четвертом остался. Пашка слывет в Байдановке за человека с придурью. На это есть причины. В свои четырнадцать лет он вымахал ростом с доброго мужика, по-медвежьи силен и неуклюж. Толстый, рукастый, большеголовый. Волосы у него белые, как сметана, такого же цвета брови и ресницы, маленькие глазки.

«Придурь» Пашки заключается в том, что никогда нельзя знать, что может выкинуть через минуту этот вальковатый подросток. А от него можно ждать чего угодно. Шкодит он не то чтобы из озорства, а больше потому, что Пашкины голова и руки действуют как бы отдельно, независимо друг от друга. Могучим Пашкиным рукам всегда хочется что-то ломать, корежить, крушить. Петька рассказывал дома, как однажды Пашка учудил в школе. На перемене подошел к ведерку с питьевой водой, зачерпнул зеленой эмалированной кружкой воды, напился. Стоит, вертит кружку в руках, осматривает ее со всех сторон, словно впервые видит. В ту минуту кто-то из учеников подошел к нему. Пашка, не раздумывая, трахнул пацана кружкой по голове, так ударил, что рассек кожу. Пацана пришлось отправить в соседнюю деревню к фельдшеру. А когда учитель стал допытываться у Пашки, за что ударил ученика, тот простодушно ответил:

— А я хотел проверить, согнется кружка или нет...

Поломанные в школе стулья, градусники, указки и парты — дело Пашкиных рук. Поймает он пацана, попавшегося под руку, не важно какого возраста, заломит ему руки назад и начнет «выворачивать силу». Было у него прозвище — Бегемот, данное за его неуклюжесть и могутность.

Однако Пашку нельзя было назвать жестоким. При своей огромной силе он не умел толком ни драться, ни бороться, был очень обидчив. Если какому шустрому пацану удастся съездить Пашке по сопатке, то Пашка тут же завоет, как беспомощное дитя, и даже не подумает о расплате. Убегает домой, садится под окном и долго бесслезно скулит. В скулеже с ним никто не сможет посоревноваться: Пашка может без отдыха выть с полудня до полночи...

Петька согласился взять его с собой по двум причинам: он здоров таскать воду ведром из ракитника и не боится брать голыми руками суслика, выскочившего из залитой норы.

Но охота на сусликов нам на этот раз не удалась. Они роют свои жилища на возвышенных местах, а в эту весну было много воды, и суслики «отступили» подальше от ракитника, на бугор. А от бугра до ракитника, где можно брать воду, не меньше километра. Первое ведро мы вылили в пустую нору. Пока Пашка ходил за водой, Петька нашел еще одну, жилую. Вылили почти все ведро, и только тогда хозяин сказался. Но он не собирался идти нам в руки: суслик, как это обычно бывает, повернулся в стволе норы головой вниз, раздулся и «заткнул» вход. Вылитая раньше вода ушла в нижние ходы, а ту, что мы вылили после, суслик не пропускает. В таких случаях делают так: суют в нору палку и вталкивают «пробку». Как только «пробка» устранена — сразу же надо лить еще воду. И тогда суслику ничего не остается, как выскакивать наружу.

Но на этот раз у нас не оказалось с собой палки. Вода остановилась вровень с краями норы и не идет дальше. Петька кинулся искать палку. Нашел, проткнул «пробку». Тут бы сразу воды бурхнуть, а ее нет. Пашка поковылял к ракитнику. Принес. Но пока он ходил, вода, влитая ранее в нору, теперь, конечно, впиталась в землю. И все началось сначала: полведра вылили — «пробка»! Протолкнули — воды не хватило.

И ребята махнули рукой. Правда, Пашка попытался «выкрикивать» суслика, но не получилось. Став на колени, он начал кричать в отверстие — не выходит зверек. Пашка и лаял, и рычал, и мяукал в нору — бесполезно. Тогда он разворотил палкой землю вокруг и забил ее. Но для суслика это все равно, что бросить рыбу в воду.