— Нет-нет, оставь себе! — распорядился Земленыр. — Считай, что тебе повезло!

— Я отберу! И вдобавок дам по шее! — пригрозил слуга.

— Ты сперва догони меня, ржавый гвоздь! — весело крикнул мальчишка и, крутанув трещотку, понёсся бог весть куда.

— Стой! Молодой человек! Стой! — вдруг закричал Земленыр, размахивая руками, но мальчишка, решив, очевидно, что у него все же хотят забрать лишние тибрабы, припустил ещё пуще. — Удрал, сорванец! Какую непростительную ошибку я сделал! Непоправимую промашку — не узнал, как его зовут! — сокрушённо воскликнул старик, шлёпая себя руками по коленям.

— Эка непоправимость! — удивился слуга. — Этого пройдоху тут каждая собака знает как облупленного! Это же Нимб!

— Нимб! Замечательное имя!

— Самое разбойничье! У него и братец ещё есть — Лимб, тоже разбойник! Они на пару промышляют. Нимб, к примеру, забирается в сад, рвёт яблоки и кидает через стену, а там Лимб с мешком ловит. Или наоборот. Этак за ночь они могут целый сад обработать! Безобразники! — сердито заключил слуга.

— А что поделаешь — возраст такой, когда хочется дерзить и дерзать! Ему сколько? Лет одиннадцать, не больше. «ЧД минус два» — такую формулу мы придумали в детстве для себя, ожидая, что именно в этом возрасте с нами что-то случится! Да и ты, Корк, припомни себя в эти годы, ты что, сидел паинькой и говорил умные речи?

— Да нет, и я резвился напропалую! — с улыбкой согласился слуга.

— Вот именно! Кто в одиннадцать лет не пробует на ощупь и на зуб этот мир, в котором ему жить, тот вырастает получеловеком, безруким и беззубым, в аллегорическом смысле, конечно. Так что Нимб сейчас в самом соке возраста «ЧД минус два!» Великие дни.

— Жулик он! — не сдавался слуга.

— Ой, Корк, ты мне что-то не нравишься! Какой-то злой, подозрительный! — недовольно выговорил Земленыр.

— Вы мне тоже не нравитесь, господин неизвестный! — ответил слуга. — Пришли в чужой дом и командуете!

— Как в чужой? Я же сказал: я — Корбероз!

— Мало ли что вы сказали! Господа Корберозы пропали ещё вон когда! — И слуга неопределённо взмахнул метлой. Интересно, что при всех движениях руками, порой очень резких и широких, он не отжимал от боков локтей и не выпускал из-под мышек усов, так что казалось, что он ими, как вожжами, правит сам собой и вот-вот по-кучерскому закричит: «Но-о!» или «Тпру-у!..»

— Пропали, да не совсем, Корк! — уточнил Земленыр.

— И тут вы ошибаетесь, господин, я не Корк, а Крок!

— Ну Крок! Какая разница?

— Большая! Корк был мой батюшка, царствие ему небесное, а я — Крок! Господ Корберозов я помню вот такусенькими, когда и сам был мальцом, игрывал, бывало, с ними.

— А! Так ты сынишка старого Корка? — воскликнул Земленыр. — Как же! Помню-помню! У него был сын, шустрячок такой! Верно, мы, я и брат, игрывали с ним! Только у него ещё не было таких усов, — пошутил Земленыр и рассмеялся, надеясь рассеять последние сомнения слуги. — Из-за них-то я тебя и спутал с твоим отцом. У него были такие же усы, и он так же носил их под мышкой! Значит, ты Крок! Сверстник! Друг детства! — Земленыр кинулся к слуге и крепко обнял его вместе с метлой. — Приветствую тебя, дружище! Я так рад! Столько лет прошло! Невероятно! И вот я дома!

— Если вы Корбероз, то который? — не сдавался слуга, высвобождаясь из объятий. — Ведь один из них волей матушки — фьють-фьють! — И Крок потыкал метлой в небо. — А другой, опять же волей матушки, — бульк-бульк! — И он постучал ручкой по земле. — Который же вы?

— Я вот который! — сказал Земленыр, оглянулся на освещённый фонарём подъезд и, убедившись, что нигде никого нет, нырнул и вынырнул у ног слуги.

У бедного Крока подломились коленки, он пошатнулся, охнул и рухнул бы наземь, не подхвати его Земленыр.

— Спокойно, Крок, спокойно! Теперь ты веришь?

— Так это вы, Лопушок Корбероз!

— Да-да, Крок, я! Именно Лопушок! Наконец-то слышу своё истинное имя! Лопушок! Так просто и так мило! Какже я забыл его! Годы!

— Да-да, годы! Были все юнцы-юнцы и вдруг — старики! А ну, Лопушок, дай-ка и я тебя обниму! — И Крок, выпустив из-под мышек усы, но не выпустив метлы, так стиснул своего господина, что тот крякнул. — А знаете ли вы, Лопушок, что я чуть не оказался на вашем месте, то есть чуть не стал земленыром?.. Когда ваша матушка изготовила эту мазь, она просила позволения у моего батюшки испытать на мне зелье, но мой старик оперся — нет и все! Вот тогда-то и пришёл ваш черед! А будь мой батюшка посговорчивей, нырял бы я сейчас неизвестно где и неизвестно во что.

— Очень интересно! А я, Крок, не жалею, что жизнь моя так круто повернулась. Дело не в самих поворотах, а в том, как ими распорядиться! Вот я вернулся — значит, не так плохо распорядился! И братца еще вернем, дай срок! Как его? Кошупол!

— Верно, Кошупол! Ой, извините! — спохватился вдруг слуга, отвернулся, отработанным движением кистей захлестнул усы под мышки и лишь после этого повернулся опять, с несколько устыженным выражением морщинистого лица, словно распущенные усы почитались такой же неприличной оплошностью, как не застёгнутые штаны или рубашка наизнанку. — Ну и постарели же вы, Лопушок! Мне приятнее звать вас именно так, по-мальчишески.