– А зарплату учителям повысили! – усугубил улыбающийся Расходенков, он передал на задний стол какой-то лист бумаги и теперь освободился для дискуссии.

– Давайте по порядку, – спокойно сказал я, чувствуя, что преждевременно порадовался творческой активности учеников. – Антон Павлович содержал большую семью, часто нуждался в деньгах, к тому же он заключил очень неудачную сделку с книгоиздателем Марксом, который попросту обобрал писателя. Речь о другом. Нельзя жить только заботами о хлебе насущем, нужно думать и о небе!

– Отчего люди не летают? – уныло спросил Бабкин.

Мы засмеялись. Меня окатило редкое чувство педагогического всесилия, я понял, что именно сейчас должен поставить точку в нашем споре, такую точку, которая запомнится и, может быть, станет отправной в дальнейшей жизни моих учеников:

– Однажды великий древнегреческий философ, слава которого гремела до самой ойкумены, прогуливался в окружении учеников по садам Ликея. Тогда занятия проводились в форме прогулок…

– Жили же люди! – восхитился Бабкин.

– …Так вот, – продолжил я, – в самый разгар учёной беседы к ним подошёл богатый виноторговец и насмешливо проговорил: «Послушай, мудрец, у меня нет умных мыслей, но у меня есть золото, у меня нет знаний, но у меня есть красивые рабыни, у меня нет красноречия, но у меня есть сладкое красное вино, – и стоит мне только крикнуть, как все твои ученики перебегут ко мне! Не веришь?» – «Охотно верю, – спокойно ответствовал философ, – потому что твоя задача намного легче: ты тянешь людей вниз, а я стараюсь поднять их вверх!..»

Я вдохновенно вышагивал по классу и в самый патетический момент заметил, что Челышева и Обиход меня не слушают, а перешёптываются, склонившись над машинописной страничкой. Точным и изящным движением я изъял посторонний текст, отвлекающий учеников от занятий, и проследовал к столу. Замучили эти девичьи тесты: какой киноактёр вам нравится, что вы больше цените в мужчине, можно ли выходить замуж в чёрном платье?.. Ладно, разберёмся потом, а сейчас самое главное – не потерять стратегическую инициативу!

– Ивченко совершенно правильно отметил, – заговорил я, – что многие недостатки, описанные великим художником, живы и по сей день, а избыть их можно только кропотливым трудом. Так давайте начинать с себя, давайте по-настоящему работать на своём месте, потому что тех, кто только жалуется, философствует и пьёт водку, предостаточно. Давайте мы будем другими.

– Если будем, то давайте! – простенько поддержал меня выдохшийся Бабкин.

– Через тридцать секунд собираю письменные ответы. Время пошло! – совершенно другим, приказным тоном сообщил я, сел за стол и положил перед собой конфискованную страничку. На стандартном листочке чисто и ровненько было напечатано:

А дальше шли подписи: аккуратно выведенные и торопливо нацарапанные, витиеватые, серьёзно продуманные монограммы и неудобочитаемые закорючки… Вот тебе и точка отсчёта для будущей жизни! Вот тебе и сады Ликея! Я нашёл подпись Ивченко и поглядел на шефа-координатора, но он напряжённо уставился в окно.

– Что это за подмётное письмо? – с плохо сыгранной иронией спросил я.

– А разве мы не имеем права?! – вскинулась Челышева.

– Имеете… Прав у вас много! Только чего вы добиваетесь?

– Социальной справедливости! – сообщил Расходенков.

– И кто же так хорошо владеет деловым слогом? – с издёвкой поинтересовался я.

– А у нас была «рыба»! – беззаботно сообщил Бабкин. – Между прочим, вы обещали рассказать про «рыбу»!

– В другой раз. А эту бумагу вы отдадите мне сами. И надеюсь, никто никогда не узнает об этой эпистолярной подлости! – для убедительности я хлопнул ладонью по письму и направился к двери.

– А письменные ответы? – крикнул вдогонку Расходенков.