Можно пойти еще дальше. Шлиффенпревосходно учитывал, что немцы опередят своего противника в быстроте сосредоточения сил в решающем пункте (районе) стратегического фронта. Когда французы начнут реагировать на этот факт, они будут вынуждены к импровизации, которая станет рке запоздалой и немцы смогут достигнуть решительной победы раньше, чем французы успеют сделать необходимые перегруппировки. Фоштакже учитывал роль времени и делал свои расчеты, которые, однако, не были подтверждены историей. Можно было бы указать также и на то, что Шлиффензавлекал врага в эльзас — лотарингскую ловушку именно с целью выиграть время для главного маневра [387] . Словом, важность подчеркнутого нами момента о выигрыше темпа вовсе не была тайной для руководства с той и другой стороны.

Но в таком случае, почему этот важнейший момент не получил отчетливой и ясной формулировки у Шлиффенаи до сих пор не понят и не уяснен со всей полнотой? Поскольку дело касается Шлиффена,были определенные исторические основания для такого умолчания. Никто не станет обвинять его в забвении динамики маневра, роли его стремительности, внезапности и молниеносной мощи. Разгадка в том, что все эти моменты Шлиффенрассматривал как нечто само собой разумеющееся. Шлиффенвсе время стремился к тому, чтобы придать маневру именно такой высоко динамичный разворот.

Кто станет особо упирать на динамику как сущность наполеоновского маневра? Это представляется всем таким бесспорным и ясным, что к этому вопросу не возвращаются. „Бог войны“ мчался, как метеор, по Европе, все сокрушая на своем пути. Когда Наполеон IIIпредложил престарелому Жомининабросать план кампании в Италии 1859 г., последний представил путаную схему из 25 линий. Значит ли это, что Жоминине понимал живой души наполеоновского маневра — его высшей динамичности? Конечно, нет. Наряду со своими схемами он дал замечательную по конкретности и силе изображения историю войн Великой французской революции. Живая динамика маневра мыслилась как что-то безусловно очевидное. Так мыслил себе маневр и Мольтке — старший, очень мало говоривший о подвижности, но зато давший замечательные образцы практического осуществления такого маневра.

О динамике маневра вспомнили и заговорили тогда, когда он атрофировался под влиянием позиционной войны. Обращаясь теперь назад к шлиффеновскому маневру, мы не можем о сущности его говорить в тех выражениях, которые применялись до войны. На первое место следует поставить качество высокой подвижности, которое было столь очевидным тогда, что о нем не считали нужным особо говорить.

Центр анализа должен быть с разбора бумажных планов передвинут на гигантское поле сражения, которое началось германской атакой через Бельгию и кончилось кровавой схваткой у Ипра, ибо мы вправе рассматривать эти сражения и эти маневры начала войны как единую грандиозную четырехмесячную битву. На протяжении этого периода решающее стратегическое преимущество, полученное немцами в результате осуществления шлиффеновского маневра, было развеяно в прах. И лишь кровавая неудача у Ипра может считаться завершением этого процесса — растраты полученного стратегического преимущества.

В свете истории важно не только, как было достигнуто это преимущество, но и как оно было утеряно. Последнее должно быть изучено не по истории планов войны, а на основе фактов и результатов боевой действительности. Вот почему наше исследование имеет в центре важнейший кризис данного периода — Марнскую битву.

Только таким путем могут быть изучены и поняты во всей широте и конкретности причины неудачи шлиффеновского маневра, осознана роковая потеря темпа в развитии этого маневра, в которой состоит суть всей проблемы.

В свете данной нами характеристики шлиффеновский маневр (это относится, конечно, ко всякому маневру) имел три стадии.

Первая стадия — когда маневр еще в „чистом“ виде сохранял качество внезапности, когда сущность его еще была тайной для противника. На этой стадии главное состояло в быстроте стратегического развертывания по плану и еще большей быстроте движения войск к намеченным объектам.

Вторая стадия — когда маневр уже разгадан противником, когда на первый план выдвигается его реакция. Это наиболее важная и ответственная стадия, когда маневр проверяется в огне сражения, когда противник в свою очередь может развернуть контрманевр.

Третья стадия — результат маневра, в данном случае позиционный фронт, символизировавший его крах.

В первой стадии немцы имели выдающийся успех, в конечной стадии — поражение. Центр исследования должен быть сосредоточен на промежуточной стадии, когда решалась судьба маневра. Грани ее весьма относительны. Можно сказать, например, что она началась в приграничном сражении и кончилась Марной, а можно расширить ее вплоть до битвы у Ипра.

И в том и в другом случае исследование сталкивается с чрезвычайно сложным и запутанным сплетением различных факторов, в чем читатель имел уже возможность убедиться. Мы поступим правильно, если руководящую нить будем искать в сопоставлении первой и третьей стадии маневра. Маневр — неподвижный фронт — такова главная противоположность.

Было бы ошибкой думать, что эта противоположность резко обозначена лишь в сопоставлении первой и третьей стадий. Напротив, она проникает всю вторую, промежуточную, стадию. Уже в начале манёвра можно усмотреть признаки, предвещавшие конец. И дальше, шаг за шагом, эти признаки все возрастают, чтобы завершиться полным омертвлением маневра.

По мере развития войны сила маневра ослабевала, а процессы, вызвавшие к жизни „позиционный фронт“, оказывали все более мощное давление.

Необходимо рассмотреть теперь две стороны проблемы: во-первых, динамическую силу маневра, или вопрос об оперативной подвижности армий; во-вторых, препятствия, которые он встретил в сфере тактики, т. е. вопрос о тактической подвижности.