Шрифт:
Заострим внимание на том, что метод философии Клаузевица с современной точки зрения удивителен. Он сначала доводит явление до «предела» (к примеру — «война есть крайняя форма применения насилия»), а лишь затем возвращает читателя в реальный мир, объясняя ему, что «война есть продолжение политики другими средствами». При всей дидактичности этого приема, он оказался причиной одного из самых опасных заблуждений XX века — концепции тотальной войны. Не заметив второго шага (а может быть, сознательно его проигнорировав) Э. Людендорф построил непротиворечивую, но самоубийственную «теорию абсолютной войны».
По другую сторону Рейна французская философская школа пропагандировала классический позитивизм, что привело к странной метаморфозе: из конструкта «оборона сильнее наступления, но позитивных целей можно добиться лишь наступлением» была изъята первая составляющая и оставлена вторая. В результате французские Уставы пропагандировали «наступление до предела».
Западные военные историки и военные теоретики (как и современные российские) отрицали и отрицают наличие у своих построений философской составляющей. Этим они противопоставляют себя «марксистским военным теоретикам», которые однозначно декларировали использование вполне определенного метода познания мира. Однако, обвиняя своих советских коллег в «ангажированности», западные специалисты не могут уйти от гносеологических и онтологических проблем военного искусства. Философия не названа, но она существует и, разумеется, оказывает воздействие на исследование и его результат. Так, в работах Б. Лиддел-Гарта однозначно прослеживается неопозитивистская концепция; современные военные историки предпочитают действовать в рамках новомодной «общей теории систем».
Здесь следует отметить, что, согласно теореме о гомоморфности философских учений, построенных на общей понятийной базе, расхождения в практическихвыводах не столько вытекают из реальных разногласий между «школами», сколько свидетельствуют о недостаточной теоретической проработке тех или иных проблем.
К примеру, ошибочная концепция примата наступления во французской военной теории начала XX века была порождена неправильным философским осмыслением понятия «позитивная цель». (Оно загрублялась до «успеха в сражении».) Напротив, прекрасный пример проработки дает первая глава трактата Клаузевица, выводы которой оказываются справедливыми в любой философской системе, даже в классической китайской философии V века до н. э., послужившей основой для военной теории Сунь Цзы.
Вспомним, что целью войны все военные теоретики Европы, начиная с Клаузевица, полагали решение политических задач (до Клаузевица этот тезис отстаивал Монтескье). Но тогда очевидно, что стратегия, как высшее подразделение военного искусства, должна изучать не столько перемещения войск (маневры и операции), сколько взаимосвязь военных действий и политических целей. Однако эта проблема вообще не рассматривалась военными деятелями конца XIX века!
Мольтке — старший утверждал, например, что «политика не должна вмешиваться в операции» и «полководец никогда не должен руководствоваться одними политическими соображениями, а на первый план должен ставить военный успех» [3] . Английское поенное искусство находилось в еще более плачевном состоянии: Крымская война продемонстрировала даже не стратегическую — оперативную безграмотность командования союзников.
3
Это цитаты из первой и второй глав Мольтке «О войне», которые были изъяты из русского издания 1938 года.
Недооценка связки «политика» — «стратегия» привела великие державы к тому, что они вступили в Первую Мировую войну не только в неблагоприятной для себя политической редакции [4] , но и с внутренне противоречивыми стратегическими задачами. Франция, декларирующая возвращение потерянных Эльзаса и Лотарингии, принимает, по существу, оборонительный план, внешне, однако, выглядящий очень агрессивно. Германия, имеющая претензии только к Англии (что с неизбежностью ведет к оборонительной войне с Россией, но не с Францией), начинает наступление на Западе. Англия, которая заинтересована во взаимном истощении Германии, Франции и России, посылает на континент экспедиционный корпус максимально возможного состава. При этом страна совершенно не готова жертвовать жизнями своих граждан во имя защиты интересов союзников. Лишь действия России можно в какой-то мере оправдать «стратегической» необходимостью.
4
Балканский кризис, как casus belli, был невыгоден Германии, России и Франции — по различным причинам, но в одинаковой мере. Действия Италии, которая уклонилась от вступления в войну, и Турции, которая, напротив, поддержала Центральные державы, совершив этим актом государственное самоубийство, стали сюрпризом для командования всех сторон.
Изучая предвоенные планы и публикации, невольно приходишь к мысли, что военные теоретики конца XIX — начала XX века не справились со своей основной задачей: удовлетворительной теорией стратегии не обладала ни одна из сторон.Несколько лучше дело обстояло с тактикой и искусством маневра.
В середине — конце XIX века усилиями Большого Генерального штаба была сформирована германская школа военного искусства. В завершенной форме учение немцев было сформулировано Мольтке — старшим в трактате «О войне».
Содержание труда Мольтке очень показательно: в книге 13 глав, из которых стратегии посвящены две первые — «Война и мир» и «Война и политика». Три главы отданы оперативному искусству: «Организация славных квартир», «План операции» и «Операционная база» Две — проблемам тактики («Фланговые позиции» и «Крепости»). Остальные шесть рассматривают организационные вопросы [5] .
С этого момента основной чертой немецкой школы стало повышенное внимание к организационным деталям. Особенно важное место занимают железные дороги, которые в трактовке Мольтке превращаются из организационного фактора в оперативный (пример из военной практики самого Мольтке: сосредоточение армии к Седану). Немцы первыми перебросили войсковое соединение по железной дороге непосредственно во время сражения. Это была 14–я дивизия, которую перевезли из Мезьера в Митри 5–7 января 1871 года.
5
«Железные дороги», «Телеграф», «Продовольствие», «Снабжение боевыми припасами в 1870–1871 гг.», «Санитарная часть» и «Полевая почта в 1870–1871 гг.».
Сознательное усиление организационной, то есть прогнозируемой, составляющей войны вызвало к жизни нетривиальный эффект двойственности командования. В то время как должность начальника штаба в остальных армиях оставалась второстепенной, в прусской армии (а затем и в немецкой) управленческие структуры сосредоточились у начальника штаба. При этом формально, по уставу, он оставался подчинен командиру, однако разделение функций между ними не регламентировалось. Получившееся противоречие оказалось источником развития и породило специфический «германский стиль» руководства войсками.