Узнав о моей восприимчивости к миру, отец стал вести себя так, словно он пьяный Ной после путешествия в ковчеге, а я Хам. Только не было ни Сима, ни Иафета, чтобы прикрыть его наготу. Поэтому грудь матери я еще изредка видел, но краник отца уже никогда. И купать меня он перестал. Своим краником, с другой стороны, я по-прежнему интересовался и выяснил, что его положение можно менять. Сначала я подумал, что сломал эту штуковину, но чтение прояснило вопрос.

Ни один Ребенок не есть Доброволец. Следовательно, ни один ребенок, тестируемый Психологом, не есть доброволец -

Стаций [94] в восьмой книге «Фиваиды» описывает, как после смертельной раны, нанесенной ему Меналиппом в войне Семерых против Фив, Тидей [95] все-таки сумел убить Меналиппа. Что интересно: когда Тидею принесли голову Меналиппа, он в припадке ярости сгрыз ее, словно большое яблоко. Не могу решить, почему Тидей так разгневался: потому, что противник лишил его жизни, или потому, что неуклюжий Меналипп продлил его агонию.

Звуки в больнице меня не удивили: шепот, громыхание тележек, неритмичное жужжание тут и там, изредка болтовня медсестры или врача – вот что я слышал до того, как мое присутствие обнаружили. Слух распространился, словно переносимые по воздуху феромоны, и тут же этаж смолк, все наличные глаза обратились ко мне, а в дверных проемах появилось несколько ранее отсутствовавших пар. Штайммель вышла к нам из кабинета. В тот день под лабораторным халатом виднелась не юбка-хаки, а брюки из джинсовой ткани и свободный свитер, словно она приготовилась к драке или по меньшей мере борьбе на полу.

– Профессор и миссис Таунсенд, – так она приветствовала моих родителей, а мне сказала тем же скучным сюсюкающим тоном, что и в конце прошлой встречи: – Ну, как у Лальфика дела?

Ma, уловив моенастроение, попросила:

– Давайте сразу начнем.

И перехватила меня поудобнее.

– Разумеется. Посидите оба вон там, в коридоре, а мы с Ральфом приступим к первому тесту.

Инфлято дернулся возразить.

– Ну что вы, профессор Таунсенд. Ничего с ним не случится.

Заметив взгляд матери, я украдкой подмигнул. Тогда она передала меня в жесткие и неловкие руки врача.

Штайммель отнесла меня в комнату с миниатюрной мебелью, явно рассчитанной на ребенка несколькими годами постарше, и усадила за миниатюрный стол.

– Что ж, молодой человек, – сказала она, пройдясь до большого зеркала и обратно. – Посмотрим, на что вы способны. – Она достала из шкафа поднос и поставила передо мной. – Дебильная просьба, конечно, но засунь-ка ты эти фигуры в нужные дырки.

Я взглянул на нее и нахмурился, затем пожал плечами. Она повернулась к зеркалу и сказала:

– Приобретенный жест, несомненно. Простой тик. Давай.

Восемь отверстий были заполнены кружками, квадратиками, прямоугольниками и треугольниками прежде, чем губы Штайммель сомкнулись после «й» в «давай». Увидев над собой ее вытаращенные карие глаза, я вытряхнул фигуры на стол и повторил упражнение так же быстро.

– Ну хорошо. – Она остановилась, словно собираясь с духом, и сказала зеркалу: – Как я и говорила, этот ребенок демонстрирует необычайные моторные навыки. – И мне: – Повторяй за мной.

Я помотал головой. Жестом попросил бумагу и инструмент для письма. Она снова подошла к шкафу и вернулась с блокнотом и маркером, положила их передо мной.

– Щ, – сказала она. Я не стал писать. Я догадывался, что она хочет дать мне цепочку, и ждал. Тогда, словно принимая вызов, она выпалила: – Щ, семь, Т, Щ, В, Б, H, Щ тринадцать.

Я записал буквы и – прописью – цифры.

Штайммель разинула рот. И, с удвоенной скорострельностью:

– Т, К, Ю, шесть, И, И, И, А, Я, Э, И, И, И, И, X, Д, Ж, К, Ж, Л, два, два, И, И, И, И, Я.

Я записал все, что она сказала.

– Ладно, – произнесла Штайммель, теперь уже расхаживая между зеркалом и мной, – похоже, у субъекта отличная память. Попробуем что-нибудь бредовое. – Она показала на меня пальцем. – Два плюс два.

– Трижды семь.

– Двести семьдесят шесть разделить на тридцать три.