Крал почувствовал, что в его сердце сражаются две силы. Часть его существа, выкованная в черном огне, настаивала, чтобы он не отказывался от охоты на ведьму. Таково было требование Черного Сердца, которое кипело в его крови. Но, как и у всех темных стражей, в нем остался осколок истинной природы, искра огня стихии, питавшая заклинание Темного Властелина. И этот крошечный огонек не мог не ответить на призыв его родины. Его поддерживала надежда всех кланов горцев.

В любом другом человеке такая борьба была бы обречена на провал, потому что выжженное яростным пламенем клеймо Черного Сердца никто не мог уничтожить. Но Крал не был обычным человеком. В его крови пела магия, которая наполняла гранитные корни горы. А гранит может выстоять даже в самом жестоком пламени. И хотя его обжег черный огонь, клеймо проникло в сущность Крала не настолько глубоко, чтобы заставить его забыть о стенаниях многих поколений горцев.

Ледяной Трон принадлежал его семье, и он вернет его себе! И пусть только кто-нибудь встанет у него на пути!

Повернувшись к Тайрусу, Крал провел рукой по густой бороде и взглянул на пирата.

— Я пойду с вами, — хрипло прорычал он.

Тайрус улыбнулся и кивнул, словно и не ожидал другого решения.

Лицо Крала потемнело. Воля Черного Сердца продолжала терзать его, пожирая решимость. Но он успокоил его жаркие требования утешительной мыслью, ставшей бальзамом для мучившей его боли: после того как он получит назад свой трон, он найдет Элену и в качестве награды разорвет ее юное сердце на части. Он не забудет о своем долге перед Темным Властелином — только отложит на время его исполнение.

Крал спрятал жесткую усмешку в черной бороде.

Легион получит все, что пожелает, — будь то трон или сладкая кровь ведьмы.

«Бледный жеребец» был готов к отплытию, и отряд разделился на две группы. Оставшиеся на пирсе желали друзьям доброго пути, а поднявшиеся на борт корабля смотрели, как идет подготовка к долгому путешествию через половину Аласеи. Настроение у всех было мрачное, лица угрюмые или печальные.

Мисилл заглянула в глаза Тол'чака, казавшегося сейчас особенно грустным и одиноким. Он стоял у трапа с несчастным видом. Большинство людей считали огров существами сдержанными и лишенными эмоций. Но Мисилл увидела знаки, сказавшие ей о другом. Клыки Тол'чака были полностью прикрыты опущенной губой; глаза лишились внутреннего сияния; даже плечи поникли, словно скала, расколотая землетрясением.

— Ты мог бы пойти со мной, — мягко сказала Мисилл, и в ее голосе прозвучала мольба, идущая от самого сердца.

Тол'чак вздохнул так тяжело, точно по склону горы пронесся камнепад.

— Ты же знаешь, я не могу, — сказал он наконец. — Сердце моего народа не позволит мне идти другим путем.

Она прикоснулась к его щеке.

— Я знаю. Но хочу, чтобы ты знал: я готова лишить Элену твоей защиты, лишь бы мы могли остаться вместе. Теперь, когда ты снова вошел в мою жизнь, я с радостью отдам все земли силам мрака за то, чтобы ты был рядом.

Он печально улыбнулся и мягко проговорил:

— Мама, ты так замечательно врешь. И за это я люблю тебя еще больше.

Мисилл шагнула вперед и прикоснулась ладонями к его щекам, потом притянула сына к себе и поцеловала.

— Не будь так уверен, сынок.

Их прощание прервал голос Мерика, который крикнул с корабля:

— Капитан говорит, что мы должны отплыть с отливом! Нельзя больше ждать.

Мисилл помахала элв'ину рукой, показывая, что она его слышала. Мерик, выполнив поручение, заковылял прочь, опираясь на палку, сопровождаемый Мамой Фредой и ее тамринком. На борту корабля сновала и суетилась небольшая команда, готовя паруса и складывая лини.

У Мисилл совсем не осталось времени, но она хотела побыть с сыном еще одно короткое мгновение. Они с Тайрусом уже подготовили отряд к путешествию и могли отправиться в путь в любой момент. Ее мерин, Гриссон, был оседлан, сумки приторочены. Могвид и Фардейл устроились в маленьком фургоне с припасами, по обеим сторонам которого сидели на своих конях Тайрус и три воительницы дро. Крал тоже вскочил в седло своего боевого скакуна Роршафа, и все с нетерпением ждали сигнала выступать — ведь уже занимался рассвет.

Двух других лошадей, коня Эр'рила и маленькую кобылку Элены, погрузили на корабль и поместили в трюм в крошечный загон. Все было готово.

Осталось только попрощаться.

Мисилл повернулась и в последний раз посмотрела в глаза сына. Никакие слова не могли облегчить их боль, и мать с сыном бросились в объятия друг другу. Мисилл казалось, будто она обнимает жесткий камень, но она сильнее прижала к себе сына. Она надеялась, что никогда не забудет этого мгновения.

Прижимая его к себе, она вспомнила, как обнимала Тол'чака, когда он был совсем маленьким, и ее сущность си'луры ответила на эти воспоминания — Мисилл почувствовала, как ее плоть и кости начали изменяться, и вскоре она обнаружила, что может полностью обхватить его тело руками. Она вспомнила его отца и радость, которую они когда-то делили, а ее тело продолжало меняться. Мисилл услышала, как с треском начала рваться ткань. Она не обратила на это внимания, не испытывая никакого стыда.

И вскоре не женщина и огр сжимали друг друга в объятиях, но мать и сын — два огра. Тол'чак слегка отодвинулся, почувствовав перемены, которые произошли с Мисилл, и посмотрел на нее мокрыми от слез глазами.

— Мама?

Мисилл знала, что он увидел. Маленькую женщину-огра. Свою настоящую мать, с когтями и клыками. Она улыбнулась, и ее голос прозвучал, точно рев горы.

— Ты действительно мой сын. Никогда не забывай, что ты — мое сердце. И мое главное достижение в жизни, которым я горжусь. Когда я на тебя смотрю, я знаю, что все испытания, которые мне пришлось перенести, не были напрасны.