Из желтой завесы возникла фигура уличной девки неопределенного возраста, при виде юнца она зазывно заулыбалась.

— Ты, парень, видать, из тех, кому не помешает теплая компашка, а? — Она заботливо взяла его за руку; он стоял, привалившись к закопченной стене, добавив еще одно темное пятно на некогда дорогой рубахе, видывавшей лучшие времена в модном Вест-Энде. Она заглянула в его глаза и улыбнулась. — Хошь, мигом справлю удовольствие, и всего-то за четыре пенни? — Опытная рука скользнула вниз, к его бесформенным штанам.

Он тоже провел рукой по предлагаемому товару — это ожидалось, а ему надо было хранить хоть остатки своей репутации, но сокрушенно вздохнул, поскольку даже в столь пьяном состоянии не совсем утратил способность думать.

— Нету у меня четырех пенсов, душка, — произнес он на сленге, к которому начал уже привыкать на этих улицах. — Воще ни пенса. Весь вышел, вот он я какой. А что было, так на пару пинт спустил.

Женщина посмотрела на него внимательнее, насколько позволял царивший в переулке полумрак.

— Чтой-то голос навроде как знаком… Она вгляделась еще и вдруг брезгливо взвизгнула и оттолкнула его руку.

— Что ты мне голову-то дуришь, Морган? Хватаешься, словно как готов меня за три пенни трахнуть, когда трахать-то надобно тебя самого? Слыхала я про тебя всякого, Морган, Полли Николз распиналась, как ее по пьяни развезло… — Женщина с силой оттолкнула его от себя. — Ступай к своему любимому мистеру Эдди — ежель он тебя взад пустит, кем бы он ни был, урод несчастный! — Она недобро хохотнула и исчезла в темноте, бормоча что-то насчет времени, потраченного зря на безбородого педика, и что пора ей найти какого мужика с честным причиндалом, чтобы заработать на жизнь.

От толчка безденежный — и, как выяснилось, печально известный — пьяный юнец ударился о сырую стену и, охнув, сполз по ней вниз, на мокрую мостовую. С минуту он сидел, глотая слезы от обиды и потирая ушибленное плечо. Потом задумался, что ему делать дальше. Провести остаток ночи в грязи на мостовой ему не улыбалось. Идти ему было некуда, денег — ни пенса, а до Кливленд-стрит и того престижного вест-эндского заведения, где он некогда пользовался популярностью у определенного рода клиентов, было так же далеко, как до завтрашнего вечера, когда Эдди принесет ему наконец обещанные деньги. До той поры у него и на еду-то денег не будет.

В глазах щипало. Черт бы побрал эту суку Полли Николз! Она ведь ничем не лучше его, какой бы праведницей ни держалась по отношению к нему. Обыкновенная грязнуля, готовая задрать юбку за каких-то вонючих четыре пенса — или, если уж на то пошло, за стакан джина. Морган по крайней мере имел дело с почтенными, богатыми клиентами; впрочем, мысль об этом только усиливала его чувство жалости к себе. Дорогое заведение из Вест-Энда вышвырнуло его, когда он лишился их самого богатого клиента. «Ну не виноват же я, что Эдди бросил меня ради этого чертова мистика с его обходительностью, дорогим домом и чертовым уродством…»

И Полли Николз, да проклянет Бог эту пьяную суку, узнала откуда-то об этом заведении на Кливленд-стрит и о том, чем там занимался Морган, и приперла его к стенке.

— Все про тебя знаю, Морган, — прошипела она. — Все, что ты позволял делать с собой за деньги. Слыхала я, отложил ты кой-чего на черный день из того, что подзаработал в том доме, откудова тебя выперли. Так вот, Морган, гони денежки, тогда я, может, и не заложу тебя, а? Эти констебли, что из отдела «Эйч», им, поди, любопытно будет узнать про хорошенького мальчика вроде тебя.

У Моргана дух перехватило от ужаса. Меньше всего Моргану нужны были неприятности с полицией. Проституция — серьезное обвинение даже для женщины. А уж парень, которого поймали продающим себя другому мужчине… Ну, о смертной казни речь не идет, но уж тюрьма светит наверняка, чертовски много лет тяжелой работы, а уж подумать, что может случиться с парнем вроде него в тюрьме… Но Морган вышел из дома на Кливленд-стрит, не имея при себе ничего, кроме одежды, что была на нем, полукроны, которой наградил его сверх счета последний клиент и которую ему удалось утаить от содержателей дома, да еще синяка под глазом.

И писем Эдди.

— Вот… — Он достал полкроны и протянул ей. — Вот все, что у меня осталось. Пожалуйста, Полли, я и так умру с голоду, только не говори констеблям.

— Полкроны и только? — взвизгнула она. — Каких-то сраных полкроны? Вот ублюдок маленький! Только-только из дорогого дома, где богатей тебя на руках носили, — и ты даешь мне всего полкроны?

— Но это все, что у меня осталось! — в отчаянии захныкал он. — Они у меня все отобрали! Даже почти всю одежду! — Он горько усмехнулся. — Посмотри на мое лицо, Полли! Вот что они оставили мне в подарок!