Шрифт:
Прошло еще полчаса.
— Кого мы ждем, поручик?
— Красных. Если удастся, мы ударим в тыл. А вы, — ротный обернулся к подпоручику Петину, — вы подогрейте с фланга… Эй, не курить!
На дорогу, кивая передками саней, выехал небольшой обоз. Чья-то рука, поднятая с последних саней, качаясь в воздухе, то сжимала, то разжимала пальцы.
На фоне темного неба эти черные пальцы казались большими и бесформенными. Две сестры в желтых овчинных полушубках и в папахах поверх косынок бежали, спотыкаясь, за санями.
Над нами опять прогудело несколько снарядов. Шагах в пятистах они разорвались, брызнув в небо золотым и острым огнем.
— Барбосы! По обозам!.. Прошло еще полчаса…
— Пропустить обе цепи! По дозорам не бить! Поручик Ауэ расправил плечи, вышел на дорогу и поднял роту движением руки:
— В цепь!.. Господа офицеры…
Мне казалось, ротный не командует, а беседует с кем-то, спокойно и тихо.
Мы рассыпались в цепь, одним флангом упираясь в деревню, входя другим в темную ночную степь — к югу.
Цепи 8-й роты и наступающих на нее красных шли с севера.
Минут через десять мы открыли частый огонь…
— Справа, по порядку… рассчитайсь!
— Первый.
— Второй.
— Третий.
…Утро медленно сползало с неба. Пленные красноармейцы, понуро опустив головы, стояли неровной, длинной шеренгой.
— Возьми-ка в руку.
— Да, здорово!
Под подкладкой папахи подпоручика Морозова я нащупал пулю.
— Тридцатый.
— Тридцать первый.
— А ну, поживей! — Полковник Петерс, наш батальонный, торопил пленных.
— Сорок седьмой.
— Co-рок восьмой.
— Сорок восемь, господин полковник! — крикнул с левого фланга поручик Ауэ.
Я раскуривал отсыревшую папиросу. Ругался…
— Мы мобилизованные… Приказано было, ну и стреляли, — добродушно рассказывал возле меня стоящий на фланге пленный, молодой красноармеец, с широким крестьянским лицом. — После, как патроны вышли, сдались, конечно…
— Так!.. — Поручик Ауэ уже тоже подошел к пленному. — Ну, а если б не вышли, сдались бы?
— Если б не вышли, и не сдавались бы… Зачем сдаваться-то?
— Хороший солдат будет! — сказал ротный. — А ну, подождите…
Через минуту он вновь вернулся.
— Этого, подпоручик Морозов, возьмете в первый взвод. Хороший будет солдат!..
Над шеренгой пленных бежал дымок. Пленные курили.
Но вот из-за строенья с содранной крышей показались всадники. К пленным подъезжал полковник Туркул.
— Идем! — сказал мне подпоручик Морозов. — Сейчас расправа начнется…
Под ногами коня Туркула прыгал и кружился бульдог. С его выгнутой наружу губы болталась застывшая слюна. Бульдог хрипло дышал.
— Ах, сук-к-кины!.. — пробежал мимо нас штабс-капитан Карнаоппулло. Ах, сук-к-кины, как стреляли!.. Сейчас мы… Сейчас вот!.. Эй, ребята, кто со мной?..
За штабс-капитаном побежал Свечников.
Мы шли к ротному обозу, — за винтовкой пленному красноармейцу.
— Как звать тебя, земляк? — спросил его подпоручик Морозов.
— Горшков, — ответил тот, как-то густо и с ударением произнося букву «о».
— Ярославский?
— Ярославский, так точно! — И, взглянув на нас, красноармеец чему-то радостно улыбнулся.
А за спиной уже раздались первые выстрелы. Бульдог радостно залаял, и вслед за ним кто-то загоготал, тоже как бульдог, коротко и радостно.
Красноармеец обернулся и вдруг, остановившись, поднял на нас задрожавшие под ресницами глаза.
— Товарищи!.. Пошто злобитесь?.. Товарищи!.. Выстрелы за нами гулко подпрыгивали.
— Холодно!.. — не отвечая Горшкову, тихо сказал мне подпоручик Морозов. Зубы его стучали.
А в лицо нам светило солнце, ветер давно уже стих, и было тепло, как весною.
Деревни, степь… и опять степь, степь, деревни…
— Ничего! Скоро вечер… Отдохнем.
— Ты, черт жженый! Это вечером-то?..
— Не робей!.. Говорят, ребята уже и за санями посланы… Поедем скоро.
— Полагалось бы!.. Не ровен час, окружат нас красные…
Перед ротами гнали пленных. Было их уже не сорок восемь, — всего двадцать девять…
Почти раздетые, без сапог, они шли, высоко подымая замерзшие ноги, то и дело озираясь на штабс-капитана Карнаоппулло и Свечникова, идущих с ними рядом.