— Но у меня нет денег для издания.

— Деньги мы вам дадим.

Газету такую Бухов создал и был ее редактором, потом вернулся на Родину Здесь занимался всякой литературной поденщиной, даже написал и издал антирелигиозный памфлет, а когда Кольцов стал редактором «Крокодила» — он позвал его работать в журнале. Бухов был фактически его редактором. При нужде мог «сделать» сам весь номер: дать рассказ, фельетон, сюжеты для карикатур, набросать «афоризмы» и другие мелочи. И все это играючи, с легкой полуулыбкой Внешне он был похож на мистера Пикквика: полноватый, опрятно-лысый, ходивший легко, с перевальцем и носивший просторные, хорошо сшитые костюмы светлосерых тонов.

Помню, как однажды он мне рассказал про свой любопытный разговор с К. И. Чуковским.

Корней Иванович сказал Бухову:

— Надо было бы, Аркадий Сергеевич, написать про вас большую статью. Но… открывать вас — поздно, а закрывать рано!

Когда М. Е. Кольцов был арестован, Бухова тотчас же уволили из «Крокодила», а потом — репрессировали.

Сатириконцы, конечно, явление чисто русское. Ведь до них были «Осколки», был Чехонте, был Лейкин, писатель плодовитый и с большим чувством юмора! Он имел своего читателя, был любимцем приказчиков из магазинов гостиного двора.

Сатириконцы вошли в мировую юмористическую литературу. Недаром Джером Джером был переведен на русский язык и издан в серии «Библиотека Сатирикона», да и Марк Твен оказал на них свое могучее влияние.

Но в основе сатириконцы — русское явление. И я думаю, что мы делаем хорошее дело, когда вспоминаем о них.

А. А. Игнатьев

Алексей Александрович Игнатьев, бывший граф, генерал Игнатьев, несомненно имел какое-то отношение к разведке царской армии, числясь, однако, по военно-дипломатической линии.

Октябрьскую революцию он встретил в Париже и, как тогда говорили, «принял» ее безоговорочно. И не просто «принял», а некоторое время работал в нашем парижском торгпредстве.

Потом он приехал в Москву и написал единственную свою книгу «Пятьдесят лет в строю». Но эта одна его книга стоила многих пухлых романов тогдашних наших беллетристов.

Она пленяла читателей обилием достоверных фактов отечественной истории и безукоризненной красотой чистого настоящего русского языка.

Я не помню уже, как я познакомился с Игнатьевым, но наша взаимная симпатия еще более окрепла, когда я рассказал ему, что в детстве жил в Санкт-Петербурге — Петрограде и учился там в 3-й гимназии, которую в свое время окончил и потом всячески ее опекал либеральный царский министр народного просвещения граф Игнатьев, если не ошибаюсь, родной племянник Алексея Александровича.

Алексей Александрович любил бывать в ЦДЛ и так просто — поужинать там в ресторане и на всяких клубных мероприятиях. Запомнилось мне забавное происшествие, случившееся с ним, когда в ЦДЛ отмечали какой-то юбилей В. П. Катаева.

Игнатьев попросил слово. Вышел на трибуну величественный, красивый конногвардеец! — и стал расхваливать… «Чужого ребенка», считая, видимо, что эту комедию написал В. Катаев. В зале перешептывались, смеялись, в президиуме тоже. В конце концов сам Катаев не выдержал и, прервав оратора, сказал:

— Извините, Алексей Александрович, но «Чужого ребенка» написал не я, а Шкваркин!

— Все равно это прекрасная комедия! — ответил, ничуть не смутившись, Игнатьев и продолжал хвалить «Чужого ребенка» до тех пор, пока не сказал о нем все, что хотел сказать.

Как-то А. А. Игнатьев встретил меня на улице, недалеко от дома, в котором жил, и затащил к себе «на полчасика».

Квартирка была двухкомнатная, скромно обставленная. И здесь Игнатьев показал мне свою реликвию — этажерку, на полках которой — в бархатных футлярах и деревянных и картонных коробках покоились его ордена, полученные в прошлые времена, отечественные и иностранные. Лежала тут и какая-то наша скромная медаль. Я заметил, что Алексей Александрович был этим огорчен. Очень уж неуютно выглядела наша скромненькая медалька рядом с роскошными его прежними регалиями.

Свое 75-летие Алексей Александрович отмечал в ЦДЛ. Из писателей на юбилейный ужин он пригласил лишь А. В. Суркова и меня.

Именинный пирог испек он сам, мясо к ужину тоже жарил сам по своему рецепту. Он был великим кулинаром и очень это дело любил.

Вечер был с печалинкой. Она усилилась, когда Н. А. Обухова и И. С. Козловский спели дуэтом «Выхожу один я на дорогу». Когда-то был такой термин «ангельское пение». В тот вечер я его слышал. Забыть это нельзя.

Оболенский

Начать надо с извинения перед читателями, в особенности перед теми, кто знал и помнит бывшего князя Оболенского, бывшего кавалергарда, бывшего ремонтера Красной гвардии, бывшего парижского таксиста, бывшего участника Сопротивления в годы гитлеровской оккупации Франции, сумевшего как-то ускользнуть от гитлеровских ищеек и затем получить визу на возвращение домой, на Родину.

За что же все-таки я должен извиниться?

За то, что забыл имя и отчество Оболенского, кажется, звали его Александром.