Ясно, что государственное устройство, предлагаемое Платоном, есть в сущности идеализированная конституция Спарты. Принципы, лежащие в основе спартанских учрежде­ний, развиты Платоном до их крайних последствий; единст­венное крупное нововведение состоит в том, что верховная власть предоставлена философски образованным людям. Сам Платон был твердо убежден в осуществимости своего поли­тического идеала; да и мог ли он сомневаться в нем, имея перед глазами спартанское государство? Правда, он сознавал, что ни одно государство не примет добровольно такой кон­ституции; тщетно надеялся он увидеть свой идеал осуществ­ленным по властному слову какого-нибудь тирана, тщетно ездил с этою целью в Сицилию, ко двору владыки Сиракуз. Мало того, ему суждено было увидеть, как Спарта — то го­сударство, которое из всех существующих наиболее прибли­жалось к его идеалу, — была свергнута со своей высоты бит­вою при Левктрах. Поэтому на старости Платон отказался от грез своей молодости и создал новый план государственного устройства, причем пожертвовал сословным принципом и по возможности приблизился к существующим условиям. Ко­нечно, и этот план постигла участь, на которую обречены все выработанные в ученом кабинете конституции, т.е. он остал­ся мертвою буквой. И тем не менее должно было настать время, когда политические грезы Платона были осуществле­ны на практике, хотя лишь отчасти и совершенно иным об­разом, чем он думал; это было то самое время, когда вос­торжествовали и религиозные идеи Платона. Правда, Эллада в эту эпоху уже давно лежала в развалинах.

Но масса образованных людей имела совершенно иные идеалы. Как хороши были времена отцов и дедов в сравне­нии с грустным настоящим! Не проще ли всего возвратиться к порядкам тех времен? Аристофан и вообще аттическая ко­медия без устали прославляли доброе старое время — время марафонских бойцов; Эвполис в одной из своих пьес вызы­вал из Гадеса великих государственных мужей прошлого и заставлял их сурово бичевать живущее поколение. Даже Перикл, который так много сделал для окончательного торже­ства радикальной демократии и который поэтому при жизни был предметом ожесточенных нападок, уже через несколько лет после своей смерти представлялся убежденным консер­ваторам в идеальном свете. Правда, люди этой эпохи имели очень смутные понятия относительно того, что представляла собою конституция доброго старого времени; ввиду этого каждый мог рисовать себе эту конституцию сообразно сво­ему идеалу. И действительно, этим средством сплошь и ря­дом пользовались в интересах партийной борьбы. Характер­ным образчиком подобной реконструкции является изобра­жение драконовского строя, которое, следуя, без сомнения, какому-нибудь сочинению из эпохи Пелопоннесской войны, дает Аристотель; оно в общем соответствует тем требовани­ям, которые выставлялись зажиточными классами Афин во время политического переворота 411 г. и которые действи­тельно на короткое время были осуществлены Фераменом после падения Четырехсот (см. ниже, глава II). Таким же об­разом спартанские консерваторы, в противовес революцион­ным стремлениям, старались освятить существующий строй тем, что представляли его в его настоящем виде созданием Ликурга. Напротив, Солона, считавшегося основателем афинской демократии, изображали бессовестным демагогом, который будто бы воспользовался своим положением, чтобы обогатить себя и своих друзей путем земельной спекуляции. Демократы, разумеется, не оставались в долгу, и, таким об­разом, разгорелась ожесточенная литературная полемика. Естественным ее последствием было стремление решить спор путем изучения законодательных памятников. Первым, кто указал на необходимость подобных изысканий, был, по-видимому, софист Эрасимах, и его мысль нашла исполните­лей. Во время олигархического переворота 411 г. в Афинах было решено разыскать в архиве Клисфеновские законы, чтобы они могли послужить материалом для реформы госу­дарственного строя.

Таким образом, от политической полемики получило свое начало научное исследование истории учреждений, ко­торое затем уже никогда не могло вполне освободиться от признаков этого своего происхождения. Отсюда, естествен­но, перешли к критике существующих политических форм. Такую критику для Афин и Спарты дал Критий, и еще до нас дошел трактат одного афинского олигарха времен Пелопон­несской войны, где автор доказывает, что государственный строй Афин, по существу совершенно негодный, превосход­но приспособлен к выгоде неимущей толпы, что преобразо­вание его невозможно и революция изнутри не имеет ника­ких шансов на успех. Этим автор кончает свое рассуждение; разумеется, он в Афинах не решился высказать, какими средствами можно было бы ниспровергнуть демократию.

При таком положении вещей зажиточным классам в данную минуту не оставалось ничего другого, как по воз­можности обороняться против злоупотреблений народовла­стия. И вот состоятельные люди соединяются в „товарищест­ва с целью влиять на выборы и защищать друг друга против произвола в судах". Сами по себе эти союзы отнюдь не были направлены против существующего строя; это доказывается, между прочим, тем обстоятельством, что они существовали совершенно беспрепятственно, несмотря на болезненно чут­кую подозрительность народа против всего, что хотя бы от­даленно напоминало олигархические стремления; однако по­добная организация в случае надобности отлично могла быть приспособлена для революционных целей.

Таким образом, была подготовлена почва для переворо­та; ибо ни один политический строй не может быть прочен, если состоятельные и образованные классы не занимают в нем подобающего им положения. Между тем, как мы выше видели, греческий пролетариат этой эпохи стоял на очень низком уровне образованности; а для радикального преобра­зования имущественных отношений сила пролетариата ока­залась недостаточною. Даже в Афинах, где со времен Клисфена систематически старались наделять беднейших граждан участками земли в заморских владениях, в эпоху Пелопон­несской войны едва половина граждан была в состоянии от­правлять военную службу в тяжелом вооружении. Притом развитие крупной промышленности и торговли и беспрерыв­ный рост плантационного хозяйства неизбежно должны были увеличивать имущественное неравенство, а вместе с тем и давать богатым все больший перевес над бедными.

Однако демократия имела еще твердую точку опоры в Аттическом государстве. Но это государство было внутри уже сильно расшатано, и только безусловное превосходство афинян на море держало в узде стремившиеся к обособлению части; оно должно было распасться при первой случайности, которая поколебала бы это превосходство. Катастрофа на­ступила, когда афинская демократия начала братоубийствен­ную войну с сиракузской демократией.

В течение последних лет влияние Афин в Сицилии сильно пошатнулось. Едва был заключен мир в Геле (выше, т. I, с.434), как в Леонтинах начались волнения; вожди демо­са требовали передела земельной собственности, вследствие чего состоятельные классы принуждены были обратиться за помощью к могущественному соседу, Сиракузам. При со­действии последних демос был изгнан, а состоятельные лю­ди переселились в Сиракузы, где получили права гражданст­ва. Область Леонтин была включена в состав сиракузского государства.

Известие об уничтожении союзной общины не пробу­дило Афины от бездействия; они удовольствовались отправ­кой посольства, которое, разумеется, не имело успеха (422 г.). Это придало смелости противникам, и спустя не­сколько лет Селинунт произвел нашествие на соседнюю Сегесту (416 г.), которая также находилась в союзе с Афинами. Не будучи в состоянии собственными силами отразить напа­дение, Сегеста обратилась за помощью к Афинам.

Не могло быть никакого сомнения в том, что формально Афины обязаны были оказать просимую поддержку. Ясно было также, что если они и на этот раз останутся безучаст­ными зрителями, то потеряют все свое политическое влия­ние на Западе. И все-таки многие были готовы принести эту жертву, в том убеждении, что опасность, грозящая Афинам в самой Греции, требует сосредоточения всех сил. Раньше, чем думать о новом походе против Сицилии, говорили они, нужно вернуть Халкидику. Выразителем этих взглядов в На­родном собрании выступил сам Никий. Но на этот раз его собственная партия не поддержала его; Афины были связа­ны с Западом слишком важными торговыми интересами, чтобы состоятельные классы могли допустить падение афин­ского влияния в Сицилии. С другой стороны, крайняя демо­кратия еще при Клеоне стремилась к покорению Сицилии и теперь отнюдь не была склонна изменять своим традициям.