И Аделаида согласилась. Ей никогда не нравились франки как народ, но разве могла какая-либо женщина отказаться от предложения стать королевой Иерусалима? Кроме того, она реально оценивала свои достоинства и знала, что вправе ставить собственные условия. Если Балдуин собирается получить выгоды от союза, она уж позаботится о том, чтобы ее сын Рожер не оказался в проигрыше. Аделаида дала согласие Балдуину, но при условии, что, если у них не будет детей – а она, в конце концов, уже не первой молодости, – корона Иерусалима перейдет к графу Сицилии. Балдуин, у которого не было наследников, не возражал, и летом 1113 г. графиня Аделаида отбыла на Восток.

Ее путешествие не обошлось без приключений. Атака пиратов была успешно отбита, но в самом конце пути поднялся такой ужасный шторм, что три корабля, посланные Балдуином, чтобы сопровождать графиню, сбились с курса и оказались в заливе Аскалона, находившемся в руках сарацин, из которого судам едва удалось вырваться. Но когда, наконец, силицийские корабли гордо вошли в гавань Акры, король и все собравшиеся увидели, что такую невесту стоило подождать. Альберт Аахенский, один из самых сведущих историков Первого крестового похода, не присутствовал в гавани тем августовским утром, но его описание происходившего там, составленное двадцать лет спустя, стоит процитировать, ибо картина, нарисованная им, по пышности сравнима разве что с прибытием Клеопатры.

«Ее сопровождали три триремы, каждая с пятью сотнями воинов, и семь судов, несущих золото, серебро, пурпур и большое количество драгоценных камней, а также великолепных одежд, не говоря об оружии, кирасах, мечах, шлемах, щитах, пламенеющих золотом, и прочем военном снаряжении, которое используют могущественные государи для служения и для защиты своих кораблей. У судна, которое высокородная дама выбрала для путешествия, была мачта, отделанная чистейшим золотом, и издалека сияла под лучами солнца, и нос и корма судна, также покрытые золотом и серебром и украшенные искусными ремесленниками, поражали всех, кто их видел. На одном из семи кораблей находились сарацинские лучники, очень рослые люди, облаченные в роскошные одеяния, все они предназначались в дар королю – ибо во всех землях Иерусалима не нашлось бы равных им в их искусстве».

Прибытие Аделаиды произвело впечатление на рыцарей латинского королевства, ибо немногие из западных стран были способны устроить подобный спектакль. Но Балдуин сделал все, что мог, чтобы организовать прием, достойный королевы.

«Король, узнав о прибытии знатной дамы, отправился в порт вместе со всеми князьями своего королевства и членами своего двора, великолепно и разнообразно одетыми; он был при всех королевских регалиях, за ним следовали лошади и мулы, покрытые пурпуром и золотом, рядом с ним шли музыканты, дувшие в трубы и игравшие на всевозможных инструментах, чтобы усладить слух. Король встретил принцессу, когда она сошла с судна; весь причал был покрыт красивыми разноцветными коврами, а улицы одеты пурпуром в честь высокородной дамы, которая сама обладала не меньшим богатством» [78] .

Через несколько дней свадьба была отпразднована с не меньшей пышностью во дворце Акры и царственная чета проследовала через украшенные по такому случаю города и деревни в Иерусалим. Вскоре, однако, радость уступила место разочарованию. Воины Балдуина не получали платы несколько месяцев. Франкским баронам и рыцарям следовало выдать возмещение за земли, отнятые сарацинами; и ко времени, когда эти и другие огромные долги были выплачены, мало что осталось от огромного приданого Аделаиды. Королева со своей стороны обнаружила, что нормандцы и франки из заморских стран духовно не более близки ей, чем их соплеменники в южной Италии. Но главная проблема заключалась в том, что Балдуин, хотя он и прогнал свою предыдущую жену, формально с ней не разводился. Неожиданно суд общественного мнения обратился против Аделаиды – а также против патриарха Иерусалимского Арнульфа, которого, помимо его всем известной симонии, теперь обвиняли в пособничестве двоеженству.

Какое-то время Балдуин колебался. Адеалида наскучила ему, и он потратил все ее деньги, но связи с Сицилией были для него ценны, и он не решался прогнать жену. Весной 1117 г., однако, он опасно заболел, и Арнульф, который был смещен со своей кафедры, а затем возвращен на нее папой в обмен на обещание добиться изгнания королевы, сумел убедить его, что только этот шаг сможет избавить его от вечного проклятия. Выполнить другое предписание патриарха – вернуть в Иерусалим бывшую законную жену – не представлялось возможным; она радовалась жизни в Константинополе и не собиралась возвращаться. Но судьба Аделаиды была решена. Балдуин, поправившись, остался тверд в своем решении, и несчастная королева, разоренная и униженная, отправилась домой, на Сицилию. Ей никогда особенно не нравился Балдуин, и она едва ли сожалела о том, что меняет суровый быт Палестины на утонченность и уют Палермо, но нанесенного ей оскорбления ни она, ни ее сын не простили никогда. Аделаида умерла в следующем году, и ее похоронили в кафедральном соборе Патти, где ее надгробие – к сожалению, не то, которое было первоначально, до сих пор можно увидеть [79] . Относительно Рожера другой историк Крестовых походов – Вильгельм Тирский, писавший около 1170 г., – сообщает, что подобное обращение с его матерью «пробудило в нем неугасающую ненависть к королевству Иерусалимскому и его народу». Унижение Аделаиды, при всей его жестокости, было не единственной виной Балдуина; изгнав королеву, он также нарушил обещание, включенное в брачный контракт, – что при отсутствии у них общих детей корона Иерусалима после его смерти перейдет к Рожеру. И когда десятилетием позже король Сицилии впервые показал свою силу в Восточном Средиземноморье, он действовал не только как огорченный сын, мстящий за честь матери, но как обманутый и амбициозный монарх, восставший на узурпаторов своего королевства.

Удача, которая сопутствовала графине Аделаиде в течение ее регенства – чтобы так потрясающе изменить ей впоследствии, – не оставляла и ее сына в крайне важные первые несколько лет его личного правления. Рожеру было шестнадцать с половиной, когда он принял власть, неопытный правитель разнородного государства, которое, хоть и процветало, всегда таило в себе опасность взрыва. Ему отчаянно требовался мирный, спокойный промежуток, чтобы размять мускулы, почувствовать собственную власть не просто как инструмент для управления, но как неотъемлемую часть своего существа.

И такой мирный период ему был дарован. Великий исход за море увлек за собой наиболее буйных из его континентальных вассалов и умерил накал политических страстей в южной Италии. Сицилии Крестовый поход принес только большее изобилие, и остров стал теперь богаче, чем когда-либо в истории. Еще до Крестового похода объем левантинской торговли – с такими городами, как Триполи, Александрия и Антиохия, а также с Константинополем неуклонно увеличивался, а нормандское завоевание юга сделало впервые за несколько столетий Мессинский пролив безопасным для христианских судов. Для итальянских торговых республик западного побережья это имело огромное значение; мы знаем, например, что в сентябре 1116 г. Рожер передал участок земли в Мессине генуэзскому консулу для строительства странноприимного дома, и, скорее всего, Пиза, Неаполь, Амальфи и другие города также получили свои участки. В таких условиях греки и сицилийские арабы – два народа, у которых коммерческий дух особенно развит, – не доставляли беспокойств; они были слишком заняты тем, чтобы делать деньги. И таким образом молодой граф мог расположиться удобно на своем троне, благодаря Бога за бесценный дар Крестового похода, от которого он, не будучи участником, в конечном счете получил наибольшую выгоду.