– Мое мнение таково, что она заслуживает пули! – сказал Лартиг.

– Ну, а ты, ла Виолетт? – спросил Анрио.

– Мне тоже кажется, что эта женщина изрядная каналья, – ответил тот, – и я думаю, что для общества не будет большой потерей, если ее отправить с пулей в голове на суд всех тех, кто убит по ее милости. Погибло много жертв, более ценных, чем ее жизнь. Однако – как бы там ни было – я понимаю сражение, я понимаю убийство в пылу боя, но убить так, спокойно, по здравом размышлении… И кого? Не мужчину, взятого с оружием в руках, а женщину? О, тут есть нечто ужасное!

– Подумай, ла Виолетт, о том, что она сама без всякого колебания обрекала на смерть свои жертвы!

– Да пусть она ответит что-нибудь на все эти обвинения! – сказал ла Виолетт. – Раз мы судьи, а она обвиняемая, она имеет право говорить, защищаться. Ну-с, сударыня, вы слышали? Можете вы что-нибудь возразить на все сказанное здесь?

Баронесса де Невиль откинула вуаль; присутствующие увидали ее бледное, но спокойное лицо и насмешливую, презрительную улыбку.

– Мне нечего сказать, – ответила она. – Ко мне ворвались силой, схватили меня и заставили идти во имя власти инсургентов, которую я отрицаю. Эти господа грозили прострелить мне голову, если я воспротивлюсь им или вздумаю убежать. Я повиновалась, последовала за вами. Вы инсургенты, а это значит разбойники/Сила на вашей стороне – делайте со мной все что хотите. Но, я надеюсь, вы недолго останетесь безнаказанными. Из Руана, Лиля, Орлеана – со всех сторон спешат войска; Париж будет окружен тесным кольцом штыков и пушек, вы не продержитесь долго, ваши баррикады будут развеяны по ветру, и те из вас, которые уцелеют после приступа, отправятся на эшафот да на виселицу. О, вы можете убить меня – ведь вы храбры, когда вас много против одной беззащитной женщины! Но погодите, я буду отомщена! Так чего же вы колеблетесь? Ведь у меня нет оружия! Так делайте скорей ваше дело – вы привыкли быть палачами! – Она обвела всех троих смелым, бесстрашным взглядом, и они почувствовали себя смущенными тем холодным пламенем, которым она сыпала на них из своих глаз. – Но только, – продолжала она, – я прошу у вас одной милости: когда вы станете убивать меня, постарайтесь, чтобы мое лицо осталось нетронутым: ведь можно отлично убить, выстрелив в сердце. Избавьте меня от срама быть обезображенной; я не хочу показаться слишком некрасивой после смерти. Это кокетство женщины – пусть! Но это ее последняя просьба, а последние просьбы всегда исполняют!

Все трое переглянулись в полнейшей нерешительности. Хладнокровие;и ироническое спокойствие этой женщины связывали их и останавливали в решимости выполнить свое трагическое намерение. Из всех троих более всех был взволнован Анрио. Когда баронесса откинула вуаль и генерал увидал ее лицо, любимое им когда-то, он не мог удержаться от невольной дрожи. Неужели жизнь замрет на этих прелестных чертах? Его сердце порывисто забилось. Но он напряг всю силу воли, чтобы стряхнуть с себя гнет чар баронессы, грозивших снова овладеть им, и заговорил с энергией и страстностью пловца, теряющего силы и делающего последние усилия, чтобы выплыть из засасывающего омута:

– Еще одно слово, друзья мои! Я хочу окончательно раскрыть перед вами всю глубину подлости и предательства этой женщины. В тот момент, когда мы с Лартигом, взяв с соседней баррикады несколько граждан для обыска, проникли в помещение этой женщины, она пыталась уничтожить и сжечь компрометирующие ее бумаги. Мне удалось выхватить у нее клочок одного из писем. Вот оно! – Анрио достал из кармана клочок обгоревшей бумаги и поднес его к свечке, чтобы еще раз проглядеть его содержание. Это – заявление баронессы де Невиль австрийской полиции; ведь эта негодяйка состоит в сношениях с полицией всей Европы. Дело касается заговора, который напоминает мне то, что когда-то пытались сделать мы с тобой, помнишь, ла Виолетт? Несколько молодых людей, членов одного из собраний парижских карбонариев, поддерживаемые карбонариями Ломбардии, решили при первом же успехе настоящей революции отправиться в Вену, чтобы добиться свидания с сыном Наполеона. Шпионка называет главной руководительницей этого графиню Наполеону Камерату. В Шенбрунне, добившись свидания с тем, кого там называют герцогом Рейхштадтским, они попытаются возбудить в нем уважение к славному прошлому династии Наполеонов и уговорить бежать с ними, чтобы занять трон, который станет вакантным, как только мы прогоним Бурбонов.

– Великолепная идея! – воскликнул ла Виолетт.

– Имя Наполеона дорого всем патриотам, – сказал Лартиг, хлопнув себя по лбу, словно он только что сделал великое открытие. – Мне и в голову это не приходило, ей-Богу! Что же, если республика пока еще невозможна, если мы еще не созрели для того, чтобы установить народоправие, то сын императора все-таки лучше всякого другого. Да и потом, кого «другого» можно было бы избрать?

– От этого проекта приходится отказаться, друзья мои, – сказал Анрио. – Теперь Австрия уже предупреждена, и полиция сторожит Шенбруннский дворец, так что сыну Наполеона, с которого не спускают взора, не удастся бежать во Францию. Эта женщина, разузнав все, касавшееся заговора, поспешила известить князя Меттерниха. Письмо, схваченное нами, показывает, что все сведения уже отправлены ранее и что это письмо предполагалось отправить сейчас же, как только восстановится порядок в Франции.

– А в этом письме, – перебил его ла Виолетт, – не содержится никаких новых указаний или разоблачений?

– Имеется нечто новенькое, и вы можете теперь окончательно составить себе мнение о том, какая предательская душонка у этой женщины! Она писала это письмо австрийскому канцлеру только для того, чтобы сообщить имя молодого человека, взявшего на себя самую трудную часть миссии – добиться возможности увидаться с сыном императора! А ведь этот молодой человек любил ее, она тоже шептала ему слова страсти, опутывала цепью своих чар. И этого-то человека она хотела обречь ужасам австрийской каторги! Хорошо, что я успел перехватить письмо, и оно не дойдет по назначению.

– А как зовут этого молодого героя?

– Андрэ Лефевр!

– Андрэ? Андрэ Лефевр? Это его она выдала? А, негодяйка! – зарычал ла Виолетт, бросаясь на баронессу со сжатыми кулаками, словно собираясь ударить ее. Но он сдержался и обратился к Анрио: – Вы правы, генерал, эта женщина не заслуживает ни малейшего снисхождения. Ее необходимо раздавить, как давят злокозненных гадов. Господи, какое несчастье! А ведь герцогиня так просила меня следить за пареньком! Какое счастье, что вы вовремя распутали сеть, которой эта негодяйка оплела бедного мальчика. Да я-то чего смотрел? Я себе разгуливаю с ружьем по баррикадам, а он, не говоря мне ни слова, затеял освободить сына моего императора! А я-то считал его таким тихоньким! Ведь он жил, что твоя красная девица. Другие с такими средствами – ведь у него двенадцать тысяч ливров годового дохода! – кутят напропалую, а он только и делал, что рылся в книгах. Ведь он собирался сделаться адвокатом – странная идея для внука герцога Данцигского! Ну, да ладно. Все хорошо, что хорошо кончается! Вам, генерал, удалось предотвратить удар, и теперь нужно обезвредить эту гадину. Поэтому, раз вы спрашиваете мое мнение, то я стою за смерть!

– Ваше мнение, Лартиг? – холодно спросил Анрио.

– Смерть!

– Два голоса за смерть, я присоединяюсь. Итак, – обратился Анрио к баронессе, – вы единогласно осуждены на смерть. Желаете еще что-нибудь прибавить?

– Ничего, кроме того, что я только что говорила вам. Вы не судьи, вы просто убийцы, присвоившие себе не принадлежащие вам полномочия. К чему было проделывать всю эту комедию? Довольно проволочек! Чем скорее вы избавите меня от вашего присутствия, тем лучше! Но скажу вам вот еще что: вы ошибаетесь, если думаете, что перехватили письмо; вам в руки попала только копия! Я всегда пишу письма в нескольких экземплярах, чтобы гарантировать себя от их пропажи. Следовательно, можете радоваться: ваш дружок Андрэ Лефевр будет немедленно узнан и арестован, как только прибудет в Вену. Вы никогда не увидите его: если он не умер на эшафоте, то для света он уже не живет больше: из тайников венских крепостей никто не выходит на свет!