На столе, приставленном к двери, лежали два револьвера. Услышав быстрое дыхание негра, спустившегося по трапу к двери и остановившегося, стали прислушиваться. Стере взял револьвер и отодвинул стол так, что, баррикадируя дверь, позволял теперь видеть в замочную скважину часть каюты с бочонком посередине ее.

— О, о! — вскричал негр, услышав возню — музунгу [7] Стере! Стере слышит. Он здесь. Это я, Самбо, посланный говорить.

— Говори, негодяй, — сказал Стере. — Что вы хотите делать?

— Вы погибли, умрете. — Негр сделал паузу с расчетом ошеломить. — У вас нет воды и еды, а ружья у нас.

— Да вы украли их.

— Пусть будет — украли. Вас — четыре…

Здесь осажденные оглянулись, не понимая, о ком четвертом говорит Самбо, однако он скоро еще более изумил их.

— Все — четверо, — вкрадчиво и грозно продолжал негр, — и один из вас — женщина, значит, вас не четыре, а три… Нас десять и еще шесть. Вот сколько нас и восемь ружей.

— Подумаешь, — процедил Стере.

— Ты будешь думать, музунгу. Я уже думал. Все решено нами.

Тут Фекан и боцман не выдержали.

— Что за околесицу несет черномазый, — вскричал Фекан, — о какой женщине он болтает. Вы понимаете, Стере?

— Кое-что, но смутно. Дадим ему высказаться. Продолжай, багашойская обезьяна, и моли бога, если я терпеливо выслушаю тебя.

Негр за дверью презрительно фыркнул.

— Самбо не боится, — сказал он угрюмо. — Самбо говорит, музунгу — слушай. Никто не тронет вас, если сядете в шлюпку и поедете к берегу. Мы дадим запасов. Но вы оставите нам белую красивую женщину, которую музунгу Стере прячет в своей каюте.

— Ни слова, ни слова! — заорал Стере Фекану, пытавшемуся разразиться ехидной бранью полнейшего недоумения. — Представьте все одному мне! Продолжай, Самбо!

Негр, помолчав, шумно и тяжело вздохнул. Мрачно заговорил он теперь, с злобным воодушевлением человека, делающего последнюю ставку.

— Музунгу Стере, я видел ее на прошлой неделе, когда выносил мыть твою койку. Она стояла в углу. Ты там спрятал ее… и я не мог смотреть на все долго, потому что ты выгнал меня. Но Самбо видел, он хочет теперь белую женщину. Ее лицо прекрасно, оно розовое и белое, как цветок олеандра. Ее волосы цвета солнца, а глаза подобны чистому вечернему небу. Ее грудь белая, и жирная, и красивая. Самбо любит белую женщину. Он раз видел ее, но, увидев, рассказал остальным, и они, как и я, хотят владеть этой женщиной, красоту которой тебе не удалось спрятать от глаз Самбо. Отдай ее нам и уезжай с музунгу Феканом, боцман тоже может уехать с вами, хотя он больно дерется. Вот все Самбо сказал.

Еще никогда Стерсу не приходилось попадать в такой сложный тупик неожиданных и странных эмоций, подобных этому казусу. Фекан с удивлением видел, что Стере покраснел. Что поразило негров? Какое могучее впечатление разрушило их покорность? Но некогда было размышлять; сдавив смех, который при иных обстоятельствах мог бы стать полуобморочным, сумасшедшим хохотом, Стере пошел к цели прямо и резко.

— Самбо, — сурово сказал он, — ты дурак. Белые женщины не уходят к неграм и не живут в их вонючих корзинах. Это сказано навсегда. Смотри в скважину. Я покажу тебе кое-что интересное.

— В скважину застрелить Самбо? — насмешливо спросил негр. — Ох, Самбо хитер.

— Нагнись, я стрелять не буду; клянусь спасением души матери моей.

— Музунгу верить?

— Как себе.

— Хорошо. Самбо глядит.

Стере приблизил глаз к скважине: вдруг ее светлый крючок погас, словно с наружной стороны скважину прикрыли черной бумагой. Затем она снова стала прозрачной, и наконец, блестящий глаз чернокожего появился в ее очерке, разглядывая каюту.

«Прикрыл для пробы рукой, — подумал капитан, усмехаясь».

— Вот, — вслух заговорил он, — видишь этот бочонок?

— Самбо видит.

— В этом бочонке порох. Если его взорвать, «Альцест» лопнет как банан под ногой верблюда. Я мало скажу. В моих руках часы: они показывают десять минут третьего. Если через пятнадцать минут все восемь ружей не будут брошены за борт с левой стороны против иллюминатора, чтобы я мог видеть и считать, сколько их упало в воду, если затем все вы до единого не сядете в шлюпку и не отчалите восвояси к берегу, который, кстати сказать, хорошо виден на горизонте, — я, Стере, капитан, никогда не изменявший своему слову, ровно двадцать пять минут третьего всаживаю в порох пулю и пускаю нас всех ко дну. Кроме того, если, выслушав это, ты скажешь хоть одно слово, задашь один вопрос — произойдет то же самое. Я сказал. Одна минута прошла.

О Стерсе было широко известно, что он не боится смерти и никогда не шутит. За дверью раздался такой стон, такой исступленный вопль схваченной за горло души, что все вздрогнули. Потом топот ног вверх дал знать, что Самбо кинулся предупредить своих, там поднялся сложный, как на пожаре, крик, полный безумного ужаса.

— Пасьянс вышел, — сказал Стере, утирая мокрое лицо. Но бочонок был пуст.

Развязка произошла с повелительной быстротой спасения. Перед иллюминатором восемь раз плеснула вода, скрывая дула и приклады прекрасных винчестеров, затем Стере с облегчением услышал скрип талей, — негры спустили шлюпку. Они отъехали так поспешно, что не прошло десяти минут, как из иллюминатора можно было уже видеть, на расстоянии тридцати — сорока сажен, их искаженно оглядывающиеся физиономии.