Позже в памфлете «Плюю на пану» Галан вспоминал: «Каждое воскресенье учитель водил нас парами в церковь монашеского ордена василиан…. призывал любить императора Франца-Иосифа I и ненавидеть „москалей“, которых, говорил он, надо уничтожать под корень… Однако вместо того чтобы „бить“ москалей, пан отец, с легкостью бил нас, школяров».

Древние валы заросли лебедой и чабрецом, во многих местах обвалились, обнажая бурую кирпичную и каменную кладку. Здесь было тихо. Лишь жаворонок звенел в небе и пели в высокой траве кузнечики.

Если хорошенько порыться, на валах можно было найти немало сокровищ: стреляные гильзы, осколки, подчас и сломанный плоский тесак, а то и более старинный турецкий ятаган.

Но Ярослав забирается с приятелями сюда не для того, чтобы искать тронутые ржавчиной военные реликвии. Он уже гимназист, и заботы у него поважнее.

Иногда, как сегодня, он уходил к валам с другом Отто Аксером.

Садились где-нибудь в тени развалин и подолгу смотрели на гору. В голубоватой дымке жаркого полдня синели старые башни, острые шпили крыш.

— Интересно, сколько Перемышлю лет? — спросил задумавшийся Галан.

— Разное говорят… Во всяком случае, наш Перемышль — один из самых древнейших городов Галиции. В летописи Нестора он упоминается уже в 981 году.

— Мы с тобой в летопись не попадем. Это уж точно, — пошутил Галан.

Кто мог знать тогда, что пройдут по земле грозы и войны, придет 1961 год и жители Перемышля, празднуя тысячелетие со дня основания своего родного города, назовут одну из его улиц именем украинского писателя-коммуниста Ярослава Галана, а студенты, бегущие в педагогический лицей по тенистым аллеям парка королевы Ядвиги, будут знакомиться и с его, Ярослава, книгами.

— Книги принес?

— А как же, — Аксер улыбнулся. — Два сборника Ивана Франко. Только уговор: даю на три дня, не больше. Многие ребята просят.

Ярослав перелистывает переписанные от руки какие-то изжеванные тетрадки.

— Смотришь, что потрепанные? Они через десятки рук прошли.

— Кажется, из вашего класса кто-то попался?

— Не кто-то, а сразу десять человек. Заперлись в пустом классе и читали Франко. Здесь учитель их и накрыл.

— У нас то же самое, — буркнул Ярослав. — Только влипло меньше — шесть человек.

— Что с ними?

— Учитель в самую жестокую жару сажает их теперь на солнцепек. И еще издевается, гад такой! Говорит: «Ага! На концерте в честь Франко вы декламировали: „Мы стремимся к солнцу!“ Вот вам и солнце. Погрейтесь!..»

— Нужно как-то протестовать.

— Протестовать? Чтобы снова угодить на солнцепек? Не-е-ет! Мы этому гаду что-нибудь устроим. Чтобы век помнил и не смог узнать, кто его проучил.

…Есть люди, у которых развитие духовной жизни протекает особенно интенсивно с юности. Они завершают свой жизненный путь тогда, когда иные его еще только начинают. Вспомните, когда ушли из жизни Лермонтов и Полежаев — сколько лет им было! Каким зрелым человеком был в восемнадцать лет Александр Фадеев! В семнадцать лет Аркадий Гайдар командовал полком особого назначения.

…Проходит по земле человек. И когда станет он травами и цветами, воспоминанием и песней, когда время отобьет отпущенное ему судьбой, ясными становятся дали и расстояния пути, вехи которого — жизнь. Разные дороги выбирают люди. И след, на земле одного не похож на след другого. Есть, что оставляют после себя симфонии и сады, песни и звенящие под таежными ливнями трассы, книги и вздыбленные к небу домны. Ими украшается земля, ускоряется бег времени и истории.

Бывают и мотыльковые судьбы. Порой кажущиеся яркими. Но их бутафорский огонь никого не согрел, и от искры его не занялось ни одно сердце. За той далекой чертой, откуда никто не возвращается, продолжение пустоты бытия.

Для одних юность — время неопытности. Для других, как и для Галана, — время начала сознательной борьбы.

С Аксером Галан сблизился еще и потому, что отец Отто содержал в Перемышле небольшую музыкальную школу. К нему приходили учиться играть на цитре, мандолине и гитаре многие украинцы. Пришел и Галан, стал брать уроки игры на скрипке.

…Город словно готовился к празднику. Где-то в отдалении гремела медь военных оркестров.

— Опять парад? — Галан посмотрел на товарища.

— Сейчас увидим.

Едва они вышли на центральную улицу, как их остановил полицейский. Заняв всю ширину брусчатки, шли войска.

Отца арестовали ночью.

В дверь резко постучали; и когда мать, наскоро запахнув халатик, откинула крючок, на пороге появился усатый господин в штатском. За его спиной маячили фигуры двух австрийских жандармов.

Грубо отстранив мать, они вошли в комнаты.

— Александр Галан? — зло спросил усач.

— Да.

— Собирайтесь!

— Это какое-то недоразумение… В чем дело?