Целостность мира – через глубоко личное, личностное восприятие…Осознание себя – через самые неоднозначные, самые интимные моменты бытия…Любовь – и ненависть.Смерть – и бессмертие.Творчество – и Бог.Проза Е.Черниковой балансирует на грани между реализмом и магическим реализмом. Не потому ли каждый читатель находит в ней что-то для себя?..
А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
Мф., 5: 44
Пролог
В те дни я повстречала на Чистых прудах одного забавного человечка. Подстелив под себя огромную полиэтиленовую скатерть, он сидел на скамейке, укутанный в толстое шерстяное, черно-синими ромбами пальто, похожее на плед.
Я гуляла по аллее вдоль пруда - и вдруг вижу это. Сидит с книгой. Темно-малиновую вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана маленький круглый предмет с кнопкой - и опять перечитывает прочитанное.
Основную площадь его скатерти, расстеленной на скамейке, занимают большие прозрачные пакеты с книгами, а на меньшей, свободной от литературы, и скукожился этот сосредоточенный читатель в пальто-пледе с желтыми пуговицами. И такой он был милый, уютный, а пейзаж - столь странный, что я не выдержала и пошла с ним знакомиться.
– Добрый день, - говорю, - можно мне тут где-нибудь присесть?
– Да-да, добрый, можно, - торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.
– Как поживаете?
– спрашиваю я, пристроившись на окраине литературного поля.
– Еще немного, еще чуть-чуть...
– бормочет дяденька.
Ну, думаю, это вряд ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего, трудная и важная работа у него, раз он весь такой углубленный, кончик носа дергается.
– Вы читали Чехова?
– вдруг спрашивает он.
– Читала, - отвечаю я.
– Нравилось?
– И такое бывало, - улыбаюсь я и думаю: посмотрит ли он хоть раз в мою сторону?
– Говорят: гений, гений...
– бурчит дяденька недовольно.
– А где?
– Что - где?
– не понимаю я.
– На какой странице?
– И он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое безусое лицо с аккуратными морщинками вокруг синих глаз.
– Вы кто будете?
– Алина. Гуляю, воздухом дышу.
– Вот вы молодец, детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу. Воздухом...
– И он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул следующую книгу.
И все сначала. Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.
– А что это у вас?
– не на шутку заинтересовалась я.
– Что вы делаете?
– Считаю. Это - секундомер. А это - Чехов. Я три?дцать раз просчитал "В овраге" и не могу поймать...
– А что вы... ловите?
– удивляюсь я.
– Я ловлю момент истины, - грустно пояснил он мне, очевидно, полагая, что я его понимаю.
– Чехов никогда не описывал корриду, - пытаюсь я вернуть его на землю.
– При чем здесь коррида?
– Он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из великих глубин, в коих барахтался до моего появления.
– А при том, что "момент истины" переведен с испанского: это когда специально обученный человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место специально обученного быка и последний начинает умирать.
– Да что вы!
– Дяденька потрясен.
– А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи с таким... хм... убийственным названием? Вы замечали - сколько этих моментов истины в заголовках?
– Конечно, замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию. Образование - дело личное.
– А надо, надо писать!
– Он вдруг совсем опечалился.
– Писать!.. Это страшное дело.
– Почему же?
– Я поняла, что он перескочил на другую тему. Мне стало еще интереснее.
– Вот мне заказали сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы все близко-близко к современной истории нашего дорогого Отечества, документально и реально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но с элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?
– Наверное, понимаю. Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, - утешаю я его.
– Нет, не понимаете, - вздохнул он.
– Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни драматургию.
Я промолчала и стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о моей профессии: в магазинах города активно продавалась моя очередная книга.
Он уже не мог остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.
– Я с секундомером, тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик, рассказ Антона Павловича "В овраге", от которого я и без секундомера плачу, как обиженный ребенок, и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.