Искатель. 1980. Выпуск №5

Аннотация

На I–IV стр. обложки и на стр. 2 и 72 рисунки В. ЛУКЬЯНЦА. На II стр. обложки и на стр. 18 рисунки Ю. МАКАРОВА. На III стр. обложки и на стр. 53 и 71 рисунки П. ПАВЛИНОВА. На стр. 46 рисунок Т. ПРОКУДИНОЙ.

ИСКАТЕЛЬ № 51980 СОДЕРЖАНИЕ Владимир РЫБИН — Симбиоз Владимир МИХАНОВСКИЙ — Путь «Каравеллы» Григорий КУСОЧКИН — Репортаж Ходжиакбар ШАЙХОВ, Яшим АБДУЛЛАЕВ — Память предков Эрл Стенли ГАРДНЕР — Дело очаровательного призрака № 119 ДВАДЦАТЫЙ ГОД ИЗДАНИЯ Владимир Рыбин Симбиоз Фантастический рассказ Официально аппарат назывался так: «Виброгравитрон конструкции инженера Брянова». Но все на звездолете именовали его ласково «вибрик». Новый аппарат, сконструированный Бряновым, уже во время этой межзвездной экспедиции все чаще использовался вместо старого доброго ракетного планетохода. Слишком велики были преимущества: надежная возможность зависать в точке, полная безопасность. Но, пожалуй, самое главное преимущество было в том, что при посадке и взлете не выжигалась местность. Виброполе, вызывающее в атмосфере ультразвуковую волну, правда, распугивало всех аборигенов, разумных и неразумных, но никому и ничему не приносило вреда… И на этот раз решено было воспользоваться «вибриком». Огромный межзвездный корабль завис на дальней орбите, делая один оборот в сутки и все время оставаясь над тем районом планеты, который предстояло исследовать, а «вибрик», словно по тросу космического лифта, пошел от него вертикально вниз. Чужую неведомую планету окутывала ночная мгла. На ночной посадке настоял сам Брянов, утверждая, что это безопаснее. Микробиолог Устьянцев не возражал. И только третий член экипажа — Нина Сулико сказала, что ей жалко обитателей планеты, которых виброгравитрон наверняка поднимет от сна. Нина была психологом по профессии, она попала в этот исследовательский рейс по настоянию своих коллег-психологов: у нее недавно умерла дочь, крохотная Сонечка, и Нину нужно было выбить из шока, в котором она пребывала. Чернота подступала к самым иллюминаторам, плотная, непроницаемая, какая бывает только в глубоком космосе, вдали от звезд. На инфраэкране плыли бесформенные пятна, и трудно было разобрать, где что. Когда виброгравитрон завис в трехстах метрах от поверхности, был включен свет. Чужая планета топорщилась пиками высоких сталагмитов, от каждого из которых во все стороны отходили острые отростки. Переплетаясь, они создавали подобие жесткой паутины, напоминавшей сплошной коралл. Это был лес, живой, растущий, и, как показывали анализаторы, полный жизни. Они отыскали большую поляну и опустились еще на двести метров, осматривая место посадки. На поляне росла высокая трава, упругая, колышущаяся, и из нее, из этой травы, выпархивали напуганные виброгравитацией то ли птицы, то ли огромные мотыльки. Брянов дождался, когда поляна опустела, и мягко посадил аппарат на все восемь тонких далеко выдвинутых ног. Свет был выключен, и космолетчики приникли к иллюминаторам. За иллюминаторами была непроглядная неподвижная ночь, и до рассвета оставалось восемь часов. — Всем спать, — сказал Брянов. — День тут длинный, работы предстоит много. Они зашторили иллюминаторы, включили электросон, откинули спинки кресел. Но так и не уснули: волновала встреча с чужой планетой, первая встреча за много лет, пока звездолет пересекал безмерные пространства космоса. Звездолет — родной дом тысяч людей, откуда в этот момент следили за «вибриком» сотни глаз и еще больше приборов. Нине показалось, что она все-таки заснула, потому что, открыв глаза, увидела Брянова стоявшим у выходного люка в легком скафандре. — Давление меньше двух атмосфер, — виноватым тоном сказал Брянов, — состав атмосферы почти как на Земле. Все анализаторы опасности на нулях. — Командиру не годится нарушать инструкцию, — подал голос Устьянцев. — Ничего я не нарушаю. — Брянов ответил без раздражения, скорее весело, даже игриво. — Во-первых, в некоторых случаях командиру разрешается покидать корабль по его усмотрению. А во-вторых, командир ты, поскольку я оставляю тебя за себя. — Тогда я тебе не разрешаю. — Э-э, погоди. Командиром ты станешь, когда я выйду. — Тогда, как только ты выйдешь, я прикажу тебе вернуться. — Э-э, погоди, — растерялся Брянов от такой несокрушимой формальности. — Ты лучше последи за роботом-охранником, чтобы он не отвлекался на пустяки. Кессонная дверь плотоядно чмокнула, пропустив Брянова. Послышалось шипение — уравнивалось атмосферное давление. Затем беззвучно опустилась часть обшивки, открыв у самых ног овальный люк. Со звоном выпорхнул складной трап, слабо подсвеченный, упал в траву возле одной из восьми опор. Трап покачивался и поскрипывал, пока Брянов ступенька за ступенькой спускался по нему. Из другого люка выпал на тросике неровный серебристый шар, крутнулся у основания трапа, придавив траву, развалился на две половинки, мгновенно вывернулся наизнанку и превратился в ощетинившегося антеннами и излучателями робота-охранника. — Как анализаторы? — спросил Брянов. — Без изменений, — буркнул над ухом голос Устьянцева. — Если что, не зевай, командир. Брянов хохотнул и сам удивился этому, и вспомнил детскую сказку о «планете радости», откуда космонавты будто бы не хотели уходить. Он стоял в траве по колено, ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Потом различил гребенку леса на фоне звездного неба. В лесу время от времени мелькали слабые разноцветные огоньки. Он шагнул в ту сторону, где огоньков было больше, и услышал то ли вздох, то ли стон. Огоньки замелькали чаще и вдруг все разом погасли. Но оранжевый путеводный маячок робота не остановился, не замерцал, и Брянов продолжал идти, чувствуя, как совсем по-земному трется о ноги высокая трава. — Не увлекайся, — услышал он предостерегающий голос Устьянцева. — Увлекаться — отличительная черта человека, — добродушно ответил Брянов. Но все же остановился. И робот тоже остановился, только быстрее зашевелил усами-антеннами, изучая пространство. Он мог предугадать все, этот механический охранник: опасное скопление электрических зарядов, напряжение грунта, грозящее землетрясением или обвалом, даже готовность всего живого к нападению. Ведь всякая агрессивность выдает себя изменениями биоэнергетических потенциалов. Было томительно и захватывающе радостно стоять вот так, одному, на поверхности чужой планеты. Ничего не происходило, но он сам был переполнен ожиданием чуда. Эти ощущения первопроходца Брянов не променял бы ни на какие другие. И вдруг он услышал смех, самый обычный смех, тихий, вроде бы даже стеснительный. Так смеются девушки, уже властно влекомые таинственной силой возраста, но еще боящиеся признаться самим себе в этом влечении. Рык зверя, треск разряда, рев стихии не испугал бы Брянова так, как этот еле слышный смех. К страшному он был готов, а вот смех словно бы проник куда-то в самое незащищенное и уже оттуда достал затаенное чувства. Словно по таинственным взаимосвязям подсознания пришло вдруг предощущение неожиданного, предчувствие чего-то. — Что случилось? — с беспокойством спросила Нина. — Анализаторы… — Ничего особенного, — перебил ее Брянов. — Смеется кто-то. — Что?! — Хихикают, — с деланной злостью сказал Брянов. Он знал себя, знал, что избавиться от душевной паники мог только, если разозлится. Затем наступила тишина. Брянов прошел еще немного и снова остановился, слушая тишину. Она была какой-то неестественной для большой планеты — ни единого звука, ни ветерка. А затем эту тишину пронзил еле слышный не то плач, не то стон. Он доносился откуда-то сзади. Брянов оглянулся. Виброгравитрон на своих длинных ногах походил на огромного паука со светящимся брюхом. Стон доносился оттуда, от него. — Что у вас там? — спросил он. — У нас ничего, — ответил Устьянцев. — Плачет кто-то. — Плачет? Тут появилась какая-то птица. Может, она? Робот, шевеля излучателями, ринулся к виброгравитрону. — Стоять! — спокойно приказал Брянов и сам пошел к аппарату, медленно переставляя по траве ноги. Было так заманчиво не спугнуть, увидеть эту птицу, это первое живое существо за многие годы путешествия по мертвой безбрежности космоса. Вскоре он увидел ее. Птица билась возле одной из опор, то припадая к ней всем телом, то со стоном вскидываясь к слабо освещенному выходному люку. И было в этом ее метании что-то закономерное, логичное. Подойдя ближе, он рассмотрел ее: птица была большой, с широкими мотыльковыми крыльями. Когда она складывала крылья и вытягивалась возле опоры, то становилась поразительно похожей на пластиковую куклу высотой чуть больше полуметра. — Послушай, — сказал Брянов Устьянцеву, — подними-ка пятую опору. Кажется, мы ее гнездо придавили. Птица отскочила, когда дрогнула опора, но не улетела, а продолжала стоять рядом, приподняв крылья и сложив на груди свои лапки-ручки, пристально смотрела, как выползает из грунта длинный блестящий щуп. Потом кинулась к ямке, принялась судорожно копаться в ней и вдруг с громким отчаянным криком метнулась к Брянову. Он не успел ни отскочить в сторону, ни даже подумать о необходимости отскочить, как робот сбил ее широким парализующим лучом. Затем робот подкатился к ямке в грунте. — Гнездо, — как всегда чужим, бесстрастным голосом сказал он. Пустое гнездо. — Пустое? — удивился Брянов. Робот ничего не ответил: он никогда не повторял уже сказанное. Птица лежала на спине, раскинув крылья. Одно крыло было подвернуто и, как видно, сломано. Наклонившись, Брянов рассмотрел, что это не птица и не бабочка, а некое существо с голой розовой кожей, действительно похожее на куклу, только с крыльями, этакий херувимчик, каких он видел на репродукциях древних земных картин. У нее было нежное личико, напоминавшее лицо ребенка. — Возьми ее, возьми, — услышал он взволнованный голос Нины. — Зачем? — Возьми, — настойчиво повторила она. — У нее крыло сломано, я ее вылечу. И тут же из люка выпала грузовая платформа. Брянов осторожно поднял это странное существо, оказавшееся неожиданно легким, положил на платформу. Подождал, пока платформа скроется в люке, и только после этого неторопливо начал подниматься по трапу. Когда он прошел санобработку и, освободившись от скафандра, шагнул через высокий комингс внутрь аппарата, то увидел, что Нина находится уже в карантинной камере, облачившаяся в скафандр, склонившаяся над распластанной на столе птицей. — Подумать только, — говорила Нина, — совсем ребенок. Совсем как моя Сонечка… Она гладила перепончатые крылышки, гладила крохотные ручки и плакала. Брянов посмотрел на Устьянцева, Устьянцев посмотрел на Брянова, и оба они, ничего не сказав друг другу, с тревогой подумали одно и то же: как бы неожиданная эта привязанность не обострила Нинину боль, не лишила ее воли. Птица открыла глаза, быстро огляделась и вдруг дернулась. Нина удержала ее, ласково прижав к столу, погладила по голове, покрытой каким-то подобием мягкого рыжеватого войлока. Птица глядела вполне осмысленно и слабо испуганно попискивала. — Отпустите меня! — вдруг сказал робот. — Что? — удивился Брянов. — Не ешьте меня. Я принесу много розовых плодов. — Что ты болтаешь?!. И тут он вспомнил об этой одной из бесчисленных способностей робота к быстрому лингвистическому анализу. Никогда еще за многие десятилетия экспедиции не предоставлялась возможность воспользоваться этой его способностью. На многих планетах встречались живые существа, но еще никогда разумные. — Ее что, можно понять? — Так же, как вас… В этот момент птица снова стала биться, вырываясь из рук Нины. — Ты можешь сказать ей, чтобы не боялась нас? Робот зачирикал с видимым удовольствием. Птица перестала биться, с удивлением уставилась на Нину и закрутила головой, не понимая, откуда исходят звуки. Потом запищала тихо, жалобно, мелодично. Робот помолчал минуту и вдруг засвистел какую-то, как показалось Брянову, колыбельную песенку. Птица засвистела в свою очередь. Они пересвистывались минуту, другую, третью. — Ну? — не вытерпел Брянов. — Я ей все объяснил, — сказал робот. — Теперь объясни, пожалуйста, нам. — Она думает, что мы ухи. — Кто? — Точнее сказать, уххи — пожиратели аев. — Ты можешь объяснить по-человечески? — Роботы все могут. — Тогда давай. — Что именно? — Рассказывай! — взорвался Брянов. — О чем она говорит? — Она боится, что мы ее съедим. Уххи, как говорят ззумы, съедают больных аев. — Кто такие ззумы? — Жители нор, вроде как слуги. Ззумы делают для аев мягкие норки и баюкают их ласковыми песенками. А в благодарность аи приносят ззумам сладкие розовые плоды с вершин деревьев. — Спроси, разве мы похожи на этих самых уххов? Робот зачирикал, птица ответила, и снова они долго объяснялись меж собой, словно подпевая друг другу. — Никто из аев никогда не видел уххов. Их знают только ззумы, наконец ответил робот. — С ума можно сойти от этих ахов и ухов… Брянов прошелся по мягкому полу, в задумчивости остановился перед иллюминатором, за которым уже разливалась белесая муть рассвета. Сколько мечтали они о контактах с иным разумом! Рисовали картины торжественных встреч на высоких орбитах, полетов над сказочными городами. На всякий случай разрабатывали варианты защиты от возможной агрессивности чужаков. И в этих своих мечтаниях, как видно, недалеко уходили от вымыслов первых фантастов с их «борьбой миров» или любвеобильными Аэлитами. Но фантастика, даже если ее называют научной, всего лишь чтиво, упражнение для воображения, но никак не источник информации, не прогноз. Космические дали ужасающе одинаковы что в солнечной, что в других звездных системах. И если в этой монотонности вдруг появляется нечто неожиданное, то оно, как правило, непредсказуемо. Вот и теперь — радоваться бы этой встрече с чужим разумом. Но радости не было. Были недоумение и растерянность, и, несмотря на многочисленные инструкции, предназначенные для подобных случаев, неизвестно было, как поступать. Инструкции запрещают наносить какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке они разрушили гнездо или, если угодно, жилище одного из аев, а затем, по существу, взяли заложника. Птицу, положим, можно сразу же отпустить, поправив ей крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном гнезде, а это при примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум аборигенов, как считал Брянов, давал ему право не церемониться и использовать заложника для того, чтобы побольше узнать об этом странном сообществе: аи — ззумы — уххи… — Пусть-ка она поспит, — предложил Устьянцев. — Поспит, успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже. Монотонный шепот электросна вмиг усыпил птицу. Нина наотрез отказалась оставить ее, и Брянов с Устьянцевым вышли из «вибрика» вдвоем. Утренняя заря разрисовала небо с бесцеремонностью юного художника. Сочные краски переливались одна в другую и как-то странно мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава под ногами оказалась не зеленой, а блекло-серой. Сталагмиты-деревья на опушке леса в лучах яркой зари играли радужно, словно подсвеченные изнутри. Воздух был тяжел, ощутимо сдавливал тело. Воздух, был неподвижен, и эта неподвижность смутно беспокоила: а что как перед бурей! Какая должна быть буря при этой плотности атмосферы?! Как полагалось, они обошли вокруг "вибрика" следом за бежавшим впереди роботом. Другой робот — верная «нянька» Устьянцева — замыкал шествие. Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных изнутри мягким войлоком, как видно, обиталищ аев, разогнанных пульсацией гравитационного поля. В одном месте робот, бежавший впереди, остановился и замер, приподняв антенны. Затем медленно, как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы выжженной травы. Брянов скосил глаза к небольшому экранчику, вмонтированному в шлем, и увидел то, что видел робот: посередине черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора. А возле норы два огромных черных жука, как шелкопряды, быстро пеленали неподвижного ая. Ай был жив, и, похоже, ему нравилась эта процедура: на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка. Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон в нору и исчезли. — Вот они, уххи, — сказал Устьянцев. — Непохоже. — Боковым зрением продолжая следить за экранчиком, Брянов пошел к норе. — Непохоже, — повторил он. — Уххов они боятся, а тут… Видел его лицо? — Так он спит… — Или загипнотизирован. — Скажи еще — заворожен… — Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый об этом не расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая, человек не радуется. А тут… — С чего ты взял, что кокон — это смерть? — Действительно, — удивился Брянов. Теперь эта мысль, только что бывшая уверенностью, показалась ему нелепой. Чего это вдруг подумал? По аналогии? И почему умильное выражение личика ая должно означать именно удовольствие?.. "Все непонятное должно вызывать тревогу". Так гласит одна из основных заповедей космолетчика. Тревога торопит понять. Сейчас же Брянов не испытывал никакой тревоги. Он был переполнен только одним ощущением — радостным любопытством. Как в детстве, когда тревога еще не родилась в человеке, когда он полон только одним желанием — все потрогать, погладить, попробовать… Нора была как нора, ничего особенного собой не представляла. Они подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу. До опушки оставалось не больше трехсот метров, когда вдруг вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки этих удивительных деревьев. Брянов оглянулся, увидел над недалеким горизонтом малиново-красный гриб зари: вставало солнце. Когда он вновь посмотрел на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц. По мере того как поднималось солнце, все больше освещая лес, все больше взлетало и птиц. — Погляди-ка! — воскликнул Устьянцев. Он показал на белесую стену леса, куда-то ниже освещенной полосы. И тут Брянов сам разглядел десятки аев, нахохлившимися совами сидевших на разлапистых ветвях. Остановившись, они стали ждать. Робот, катившийся впереди, потоптался на месте, пошевелил антеннами и снова медленно двинулся вперед. Аи смотрели на него и не двигались с места, не шевелились. Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы рассмотреть поближе. Но едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели, как аи зашевелились и один за другим, словно подброшенные, начали взлетать вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики, чирикали, пищали, не обращая на людей никакого внимания. И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет с орбиты искал командира виброгравитрона. — Что случилось? — услышал он голос четвертого штурмана Томана, дежурившего на связи. — Все в порядке. — «Вибрик» исчез! — Как это исчез? Вон он стоит. — Ты видишь, а я не вижу. — Сейчас выясню. Он вызвал Нину, оставшуюся на «вибрике», но Нина не ответила. Это было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен был отозваться. Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и все космолетчики немедленно возвращались к своим местам. Но ни Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось тревожным. Переглядываясь, они неторопливо пошли к «вибрику», строя догадки о странном исчезновении связи. Только оказавшись внутри виброгравитрона и закрыв люки, они ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все было на месте. Не было только Нины и ее робота. И птица тоже исчезла. Обе двери карантинной камеры были распахнуты, что категорически запрещалось. Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои люки и виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в пятистах метрах от поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины и ее робота нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью отсутствовали обязательные для работающего робота излучения. Брянов доложил на звездолет об исчезновении Нины и о странном отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто не знал, что ему теперь делать. Садиться и обшаривать поляну казалось бессмысленным, возвращаться без Нины — никак невозможным. — Повиси, — сказал Томан. — Можешь повисеть? — Сколько угодно. А толку? — Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди. В солнечных лучах поле выглядело неровным и пестрым. Много было черных проплешин с воронками в середине. И много было точно таких же по размерам, как эти проплешины, круглых пологих холмиков. В этом сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность, но какая, этого Брянов не мог понять. — Четыреста семнадцать воронок, — подсказал робот. — И ровно столько же холмов. Распределяются равномерно, кроме одной пары, что у восточного края поля. — Размеры? — спросил Брянов. — Одинаковые. Кроме той же пары… На экране связи со звездолетом появился Томан, сказал, что с Ниной ничего опасного, по-видимому, не случилось: стрессовых состояний не отмечено. Ее робот был переключен на внутренний контакт еще до того, как Нина вышла из «вибрика». Вышла она по собственной воле… Ничего не объясняла Брянову эта информация. Если вышла по собственной воле, то почему оставила открытой карантинную камеру?.. Одно утешало: робот, охраняющий человека, в случае опасности, даже при малейших физиологических изменениях в организме, немедленно включит все виды связи. Значит, ждать? Ждать, когда опасность для Нины станет реальной? С этим Брянов не мог смириться. — Я считаю, что мне нужно выброситься на нити, — сказал он Устьянцеву. — Об этом следует запросить звездолет. — А если откажут? Так и будем висеть и ждать? Брянов понимал, что это самовольство. Но, даже понимая, он ничуть не тревожился за свое поведение. Само это должно было породить чувство опасности. Но благодушие окутывало каждую клеточку мозга. Чувства верные помощники и стимуляторы разума — плавали в расслабляющей апатии, как законсервированные живые организмы в сладком питательном растворе. — Давай сначала выкинем робота, — предложил Устьянцев. — А там видно будет. Растопырив все свои конечности, как паук на паутинке, робот полетел вниз, быстро разматывая тончайшую, почти невидимую нить. Опустился в траву, потоптался на месте и покатился по спирали, все шире обегая поляну, заглядывая по пути во все воронки, приостанавливаясь на холмиках, смешно подпрыгивая на них, чтобы получше прозондировать почву. Он походил теперь на мальчишку, наконец-то вырвавшегося из-под опеки взрослых и торопившегося разузнать как можно больше, прежде чем его позовут. Все, что он видел своими четырьмя глазами, все, что ощупывал локаторами, датчиками, анализаторами, все отражалось на полиэкране «вибрика», на многочисленных приборах. Брянов стоял перед полиэкраном, не сводя с него глаз. Устьянцев, внешне безучастный, сидел рядом. Оба молчали, анализировали собственные ощущения, чтобы потом на основании этого анализа взбодрить себя беспокойством. На приборах бегали импульсы, покачивались стрелки, поблескивали указатели, ничто не говорило о каких-либо отклонениях от норм. Словно даже приборы заболели идиотизмом благодушия. Только в клеточках полиэкрана плыли, менялись изображения. Над лесом парили аи, похожие на мотыльков, не обращая никакого внимания на бегающего по полю робота. Но вот робот приблизился к лесу, и аи один за другим стали слетаться к опушке. Робот отступил, и птицы отлетели как по команде, сразу потеряв к нему интерес. Это было первое открытие — невидимая черта, за которой начиналось пространство аев. Робот зигзагами помчался вдоль опушки, проверяя, везде ли существует эта черта, и на одном из экранчиков, изображающем все ноле, прочерчивалась почти ровная светлая полоса. Следующее открытие сделал сам Брянов, заметив, что за этой полосой нет ни одной воронки, ни одного холмика. Все это могло означать только то, что на поле существует разграничение: лес и подступы к нему — пространство аев, поле — территория черных жуков. Брянов привык с уважением относиться ко всякой информации, считая, что ненужной просто не существует. Но сейчас ему нужна была не всякая, а та, что помогала бы искать Нину. — Иди к лесу, — подтолкнул он робота. — Попробуй поговорить с аями. Птицы-мотыльки кинулись к опушке, как только робот пересек запретную черту. Некоторые срывались с веток, планировали вниз, едва не касаясь крыльями высоких антенн. — Мы пришли из другого мира, — прочирикал робот. — У нас добрые намерения, и мы не причиним вам зла… — Уххи, уххи, — заухали аи, отлетая прочь. — Уххи тоже говорят, что не хотят нам зла!.. Брянов и Устьянцев переглянулись. Даже в монотонном переводе робота чувствовался ужас аев по отношению к уххам. — Мы не уххи, — спокойно просвистел робот, — вы же видите, что мы не уххи. — Никто не видел уххов, — послышалось в ответ. — Увидевшие уххов умирают. Без страха смерти их могут видеть только наши слуги — ззумы. — Все вы живы, хотя видите меня. — Робот тотчас ухватился за подсказанную мысль. — Значит, мы не уххи. Эта простая логика, как видно, озадачила аев. Они заметались над опушкой, оглушили беспорядочным свистом. Наконец один из них подлетел и безбоязненно сел на ствол излучателя робота. — Если вы не уххи, то почему вас не трогают ззумы? Они никого не пускают на это поле. — Но они пускают вас. — Только ночью. Таков закон. Ночью мы спим в норах, приготовленных ззумами, и они нас охраняют от диких обитателей леса, которые охотятся по ночам. Уххи приходят на рассвете и уносят в свои пещеры всех умерших, всех, кто не улетает… — Все это очень интересно, — запел робот, удивив космолетчиков такой не свойственной машине дипломатией. — В другой раз я с удовольствием побеседую с вами на эту тему. А сейчас мне хотелось бы встретиться с вашими старейшинами. Аи не поняли, зачирикали, запересвистывались. — Кто такие — старейшины? — Есть же у вас главный, первый, кого бы вы слушались. — Мы слушаем всех. — Не слушаете, а слушаетесь. Чье слово было бы для вас законом. — Закон один — жить, петь, любить, ночью спать в мягких норках, а утром успеть улететь в лес. — "Жить, петь, любить!" — передразнил робот. — И никаких обязанностей? — Что такое — обязанности? — То, что вы обязательно должны делать. — Мы обязательно должны приносить ззумам сладкие плоды с вершин деревьев. Надо же кормить своих слуг. Кто больше приносит, у того мягче постель… — Все ясно, — сказал Брянов. — Вырождающийся разум. — Почему именно вырождающийся? — спросил Устьянцев. — Без обязанностей разум деградирует. Этот симбиоз — аи-ззумы, который им кажется всеобщим счастьем, начало конца. Разум вырождается в инстинкт… — Как дела? — запросили со звездолета. Теперь на экране было лицо главного психолога Большакова. — Робот Нины по-прежнему молчит? — в свою очередь, спросил Брянов. — Молчит. — Значит, непосредственной опасности пока нет. — А если робот как-нибудь нейтрализован? — Он бы успел подать сигнал бедствия. В любом случае успел бы. — Вы что же — висите и ждете? — Ведем переговоры с птицами. — Ну и как? — В голосе Большакова была ирония. — Узнаем, сообщим, — ответил Брянов и демонстративно отвернулся от экрана связи с звездолетом. Робот между тем расспрашивал о ззумах. Это были те самые четырехлапые черные жуки, которых космолетчики случайно увидели утром. Жуки пеленают умерших аев в коконы, а потом за этими коконами приползают уххи. На вопрос, почему ззумы выполняют эту работу, последовал ответ, что они боятся уххов и служат им. А время шло. Солнце поднималось все выше, нагревая воздух над поляной. Переговариваясь, робот медленно переполз в тень леса, что, впрочем, не вызвало беспокойства аев. Похоже было, что они вообще ничего не опасались, рассказывали о себе, о ззумах с подкупающей откровенностью. И ничего сами не спрашивали. Тогда робот задал прямой вопрос: не видели ли они, куда делся вышедший из аппарата человек? Спрашивал он это долго, объясняя и так и этак, стараясь, чтобы его правильно поняли. Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран. Все на нем было без изменений: сверкающая в солнечных лучах жесткая гребенка леса, порхающие птицы-мотыльки, поле, поросшее жесткой травой, испещренное воронками, взбугренное. И в то же время ему показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков вроде бы вырос в размерах, и трава на нем шевелилась, словно под ветром. Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх полоснуло слишком хорошо знакомое космолетчикам оранжевое пламя плазменного излучения. И вслед за этим сразу же, без паузы, зачастил сигнал бедствия. Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму. Аи шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками, как зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже, их вовсе не пугало пламя, и страшились они только одного — пересекать невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов. Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно опало, из холма поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него ошметками опадала черная дернина. Скоро в нем можно было узнать робота. Белая паутина космами свалявшегося войлока опутывала его, свисала с излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он нес большой белый кокон. Второй робот подбежал к нему, ловко перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились к тому месту, где в нескольких метрах от поверхности помигивал желтый импульс, обозначавший конец нити. «Вибрик» осел немного, когда оба робота повисли на нити, качнулся и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу. — Хочешь увести аппарат? — спросил Устьянцев, когда они поднялись уже на добрый километр. — Потом вернемся, — ответил Брянов. — Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной… — Спит Нина, спит в коконе. — Он кивнул на ее персональный пульт, где теперь светились все приборы, обозначая дыхание, температуру, давление крови. — Слишком беспокойно спит. Кошмары. — Устьянцев, в свою очередь, кивнул на небольшой светившийся малиново прибор — психометр. — И понаблюдать надо бы за полем. Другого такого случая может не представиться. Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия. Через четверть часа в карантинной камере они разрезали упругую паутину кокона. Нина проснулась, и сразу резко подскочили все параметры ее организма: участилось дыхание, даже повысилась температура тела. — Какой ужас! — вскрикнула Нина. — Они их едят! — Кто? — спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр Нины был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью легкие антенны переговорных устройств работали исправно. Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины. — Кто кого ест? — переспросил он. — Ззумы… аев, — с отвращением выдохнула Нина. — Уххи?.. — Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка. — Чья? — усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия — аи, ззумы, уххи — его просто забавляли. — Да этих же… людоедов. — Людоедов? — Как их еще назвать?! — Все правильно, — сказал Брянов. — Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них. — Это не симбиоз! — выкрикнула Нина. — Это обман! — Успокойся. — Брянов погладил ее по плечу. — Все изучим, во всем разберемся. — Нет, тут надо вмешаться. — Вмешаться? Во что? — В их… взаимоотношения. — Так сразу и вмешаться… Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины — большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно — тяжело, мучительно, словно сквозь сон. — Почему ты ушла из «вибрика», оставив все открытым? — спросил он. — Куда ты шла?.. Можешь объяснить?.. — Могу, — нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала. Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел "вибрик", нейтрализуя гравитацию. — Могу, — повторила она. — Эта… похожая на Сонечку… просила отнести ее в лес… Она так плакала… — Ну и что?! Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков. — А ты бы не пожалел? — опередила его Нина. — Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту — основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство — первая заповедь космолетчика?.. — Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать… — Я ничем не рисковала. — Рисковала. И не только собой. — Но ведь все обошлось… — Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. «Вибрику» теперь предстоит карантин. — Ты боишься одиночества? — игриво спросила она. — Даже со мной?.. — Мы не каждый по себе, — перебил он ее. — Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой. — Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание. — Не преувеличивай, — сказал Брянов. — Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит. — Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из «вибрика»? — Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит… — Жаль, — выдохнула она. — Вся наша жизнь — поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры… — Есть еще долг. — И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта. — Пусть так, — сердито сказал он. — У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе? — Я несла «Сонечку», — посерьезнев, начала она. — Не Сонечку, конечно, а эту… птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки… Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву… — Зачем? — Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости. — А потом? — Потом я заснула. Проснулась уже здесь… Мне было так радостно… — Радостно? Но тебе снились кошмары. Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось гримасой ужаса. — Да, да, — быстро заговорила Нина. — Они их, оказывается, едят. У живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть. — Кто? — Ззумы. Я говорила. — М-да. Вот тебе и «смешные жучки». Он начинал понимать, что к чему. — Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов? — Ну да!.. — И аи думают, что так и надо. Они считают себя хозяевами, а ззумов добровольными слугами. На самом же деле хозяева — жуки, для которых аи нечто вроде скота. Они их пасут, готовят им стойла для ночлега якобы для защиты от возможных ураганов, от ночных хищников, а на самом деле для того, чтобы иметь возможность выборочно поедать. И, надо полагать, они выбирают вовсе не больных, а именно здоровых, даже детей. И, похоже, не мы придавили детеныша этой птицы, поскольку гнездо под опорой было уже пустое… Нина смотрела на него большими испуганными глазами. Зараза безотчетной радости, как видно, выветривалась; Нина беспокойно шарила руками по гладкому столу, пытаясь встать. Наконец, это ей удалось, она приподнялась и вдруг испуганно вскрикнула. Брянов проследил за ее остановившимся взглядом и сам вздрогнул от неожиданности: в иллюминатор заглядывало круглое пухленькое лицо ребенка. — Она… прилетела! — придушенно вскрикнула Нина. И вдруг, легко спрыгнув со стола, кинулась к верхнему люку. Смешно цепляясь лапками-ручонками за скобы, через люк в карантинную камеру вползли три белых существа, три птицы. Нина брала их одну за другой, ставила на стол. Они ничем не отличались друг от друга, но Нина каким-то образом узнала ту, которую называла «Сонечкой», удержала на руках, покачала. — Это мои друзья, — прочирикала «Сонечка». — Они просили, чтобы я привела их к вам. — Милости просим, — поклонился Устьянцев. — Погоди! — Брянов бесцеремонно отодвинул его и шагнул к столу. Это, похоже, не просто визит вежливости. «Сонечка» испуганно отступила, а ее друзья (или подруги — как их было разобрать?) остались недвижимы. Они были чуть выше ростом, и крылья у них были чуть потемнее, пожестче. — Ваша птица, — говоривший обвел круглыми глазками переборки, приборы, иллюминаторы «вибрика», — эта ваша птица пугает аев. — Мы скоро улетим, — сказал Брянов. — Мы не будем вас беспокоить. — Нет, нет! — торопливо зачирикали аи. — Не улетайте. — Но ведь мы вас пугаем. — Вот и хорошо. Это и надо. — Я не понимаю, — ласково сказал Брянов. — Согласитесь, мы должны знать, что делаем. — Надо пугать аев. — Но зачем? — Чтобы не ночевали в норах ззумов. — Да, да, — вмешалась Нина. — Ззумы их обманывают. Робот перевел слова Нины, и аи беспокойно зашевелились. — Обманывают, обманывают, — зачирикали они. — Но, похоже, что в норах удобнее, — сказал Брянов. — Если, скажем, буря, в лесу разве спасешься? — Удобнее, удобнее. Ничего не надо строить, ни о чем беспокоиться. Жизнь без забот. Но мы, аи, живущие в лесу, понимаем: жизнь без забот — гибель для аев. Когда-то аи жили дружными колониями, умели трудиться. Потом появились ззумы, и аи стали жить разобщенно, разучились трудиться. Порхать, любить, спать в мягких постелях — вот все, что теперь умеют аи. Только немногие понимают, что это путь к вырождению. Те, кто ночует в лесу. Им трудней, чем тем, кто ночует в норах ззумов. Но у них есть и преимущество: тех, кто ночует в лесу, не поедают уххи… — Нет никаких уххов, вас обманывают! — снова вмешалась Нина. — Мы об этом догадываемся. Но как узнать? — Я знаю. Я сама была в коконе. В глазах аев промелькнул ужас: еще не было случая, чтобы кто-то побывал в коконе и остался живым. — Я была там, — повторила Нина. — Слышала разговоры о глупых аях, которым только бы спать помягче и которых так легко обманывать. Уххов не существует. Ззумы сами пьют кровь аев, живых, выбирая для этого вовсе не больных и старых, а молодых и здоровых. Особенно совсем крохотных, каким было дитя… Она осеклась. Робот тут же воспользовался паузой, быстро зачирикал, переводя ее слова. «Сонечка» плакала. Во всяком случае, ее сморщенное личико говорило о глубокой печали. Два других ая стояли окаменело, ошарашенные услышанным. — Пугайте, пугайте, не давайте нам спать в норах, — тихо засвистел один из аев. И умолк, испуганно уставившись на иллюминатор. За иллюминатором, далеко внизу, серебристо отсвечивало поле, и оттуда, с самой его середины, поднимался черный смерч. Брянов подошел к пульту, поймал смерч на большой экран, приблизил изображение, и все увидели, что это масса жуков. Часто трепеща маленькими жесткими крылышками, они единой массой приближались к «вибрику». — Интересно бы узнать, что они хотят, — сказал Устьянцев. — Не будем рисковать. Брянов взялся за белую рукоятку на пульте, и «вибрик» быстро пошел вверх. Смерч сразу распался черным дождем. — Интересно, что они могут? Неужели бы напали? — У них крепкие челюсти, могут перегрызть антенны, — сказал робот, не перестававший пересвистываться с аями. — Думаю, что у них другое оружие, — сказал Брянов. — Добравшись до «вибрика» такой массой, они постарались бы лишить нас воли, превратить в добродушных идиотов. — Да-а, вторая высадка будет непростой. На планете мы уже обрели врагов. — И друзей. — Одним словом, начало положено, — усмехнулся Устьянцев. — Никакое начало не бывает простым… Брянов посмотрел на неподвижных аев и подумал, что врагов много и они сплочены, а друзей — только вот эти трое, которым еще надо как-то добраться до своего леса. — А вас ззумы не перехватят? — с беспокойством спросил он. — Ззумы летают плохо. — Мы выпустим вас над лесом… — Не улетайте! — почти хором засвистели, зачирикали они. — Аи не должны спать в норах. Вашего аппарата они испугаются, улетят в лес. А потом многие поймут, что можно обходиться без ззумов. Не улетайте!.. — Правила не разрешают… — начал Брянов. — Мало ли что не разрешают! — взорвалась Нина. — Да мы и не будем вмешиваться. Мы будем только летать… Все равно у нас карантин… Она ссадила со стола аев, которым в тесном «вибрике» негде было распахнуть крылья, не спрашивая Брянова, открыла перед ними люк шлюзовой камеры. Брянов не возражал. Он смотрел через иллюминаторы, как один за другим аи вываливались из «вибрика» и камнем падали вниз. В туманной глубине они раскинули крылья и крутыми спиралями заскользили к лесу. Ему вдруг подумалось о странной безбоязни этих трех аборигенов. Ведь они признавали, что виброгравитация пугает их. Почему же не испугались, а, пересилив страх и возможную боль, прилетели на «вибрик»? Почему? И ему уже не казалось вмешательством в дела чужой планеты то небольшое, что он собирался сделать, — летать и летать над полем, не давать спать этим добрым птицам… Владимир Михановский Путь «Каравеллы» Фантастический рассказ Чтобы попасть на Синее озеро, нужно пересечь поле гречихи и пройти рощу. На корабле в мирном содружестве обитали представители чуть не всей земной флоры — от сибирского кедрача до американской секвойи. Такая «широта диапазона» достигалась тем, что каждое растение отсека обитало в собственном микроклимате, который поддерживался скрытыми в почве системами. Кок Либин шагал уверенно. Синее озеро было его любимым уголком, и он ходил сюда каждый раз, как выдавалось свободное время. Сейчас в оранжерейном отсеке только-только завязывалась осень. Листва деревьев умеренного пояса Земли начинала блекнуть, желтеть. «Ночью прошла гроза. Возможно, последняя из летних гроз», — с легкой грустью подумал Либин. Времена года в оранжерейном сменялись в той же неторопливой последовательности, что и на невообразимо далекой Земле, Поломать эту последовательность, впаянную в нейронную память климатической системы, было невозможно. Да никто и не хотел этого. Оставалось сделать один поворот у кряжистого, раскидистого дуба, чтобы увидеть Синее озеро. Кок замедлил шаг, поднял глаза и остановился, пораженный: дуб был срезан почти у самого основания. Кок обошел вокруг рухнувшего дерева, зачем-то сорвал желудь, внимательно осмотрел его. Затем опустился на корточки и потрогал пень, гладкий на ощупь, словно отполированный. Как свалили дуб? Спилили? Но вокруг не было и следа опилок. И кто. мог учинить это варварство? «Тобор!» — обожгла мысль. Для Тобора, конечно, свалить дуб было бы пустяком. Но зачем роботу это делать? Рядом с пнем возвышался маленький дубок, выросший уже здесь, на корабле, во время полета. Кок поднялся, отряхнул с коленей влажную землю. Кажется, встреться ему сейчас Тобор — разорвал бы его в клочки. — Разорвал бы в клочки! — вслух повторил Либин и усмехнулся. Это Тобора-то! Ведь истинного предела силы и выносливости робота, пожалуй, не знает никто: Тобор и в полете продолжает совершенствоваться и набирать мощь, как вот этот молодой дубок. Еще в Зеленом городке, задолго до старта «Каравеллы», о Тоборе ходили легенды. Чего стоит случай, ставший хрестоматийным в робототехнике, когда Тобор едва не провалил заключительные испытания! Много пришлось повозиться ученым Зеленого городка, чтобы устранить у Тобора неожиданно проявившееся явление, аналогичное человеческой усталости, добиться, чтобы его клетки, выращенные в камерах синтеза, работали бесперебойно, на манер хорошо отлаженного механизма В задумчивости кок спустился к озеру, остановился у воды. Галька на берегу была круглой, обкатанной осенними штормами. Стайки серебристой плотвы резвились у его ног. Либин посмотрел в прозрачную глубину и заметил то, чего раньше не видел, — какое-то вздутие, похожее на пологий песчаный бугор. Больше всего, однако, кока поразило то, что плотва, резвящаяся в воде, избегала подплывать к этому вздутию на дне, словно оно таило для рыбок неведомую опасность. Либин вытащил из кармана пестрый шарик биосвязи. Оставалось, сжать его в кулаке, назвать шифр и сообщить о странном бугре в отсеке аварийного контроля. Но Либин медлил. И так он пользуется на корабле репутацией человека чрезмерно осторожного и мнительного. А если этот песок просто намыт волнами? А может, ничего необычного нет в поведении рыбешек? Вот варварски загубленное дерево — дело другое! Тут, как говорится, факт налицо, и от этого не отвертеться. Пусть виновник отвечает! Торопливо кок прошел к выходу из отсека. Люк за ним закрылся с глухим вздохом. Прежде всего он решил заглянуть к астрономам. Выпить с Игуальдо и Ранчесом чашечку кофе, а заодно обсудить случившееся в оранжерее, прежде чем сделать это предметом всеобщего разговора. Когда коку до обсерватории оставался пяток шагов, из-за угла коридорного отсека вынырнул Тобор. Он перемещался легко, как на учебном полигоне Зеленого городка. — Тобор! — крикнул Либин, и эхо гулко прокатилось по коридорному отсеку. Черная молния отделилась от пола и метнулась к коку, мягко опустившись на пружинящие щупальца. — Доброе утро, Феликс, — сказал Тобор. — Почему ты не на Синем озере? — Беда случилась, Тоб, — сказал Либин. Робот неуловимо-быстрым движением приподнялся на передних щупальцах, сразу же став выше собеседника на добрых полтора метра. — Беда? — Скажи, ты был в оранжерейном отсеке? — Я бываю там регулярно. Как и в прочих отсеках «Каравеллы», — сказал Тобор. — Когда ты был там в последний раз? — Вчера. — И не заметил чего-либо необычного? — Заметил. Либин оживился. — Что это было? — Поваленное дерево. Я наткнулся на него случайно. Поднимался вдоль русла ручья. — Тобор говорил короткими, рублеными фразами. — Что ты сделал с деревом? — Убрал. Ствол перегородил ручей. Вода разлилась, и образовалась запруда. Я ликвидировал непорядок: разделил ствол на куски, сбросил их в аннигилятор. — И ты сообщил об этом? — Сообщил. — Неправда, — сказал кок. — Никуда ты ствол не убрал. Дуб валяется у озера. — Я говорю про березу, что росла над ручьем, в восточном сектора отсека. — Странно, очень странно… — пробормотал Либин, опустив голову. — А ты не обнаружил в поваленной березе ничего необычного? — Необычное было… — Излом?! — воскликнул кок. — Излом, — подтвердил Тобор. — Ровный? — Как Евклидова плоскость. — Ты и об этом доложил? — Нет… не счел это существенным. — Дуб и береза срезаны одинаково, — сказал Либин. — Нужно подробно рассказать обо всем астробиологам. У меня тоже есть для них кое-что. Пусть возьмут манипуляторы и прочешут весь оранжерейный отсек. По приказу капитана прочесыванием территории оранжерейного отсека занялись все члены экипажа, свободные от дежурства. К взволнованному рассказу Либина капитан отнесся весьма серьезно. Особый интерес вызвал рассказ о выпуклости на дне Синего озера, выпуклости, которой прежде не было и которой избегают чуткие рыбки. Прочесывание оранжерейного отсека, однако, мало что дало. Оба пня были на месте, и возле одного из них лежал дуб, протягивая узловатые ветви к прозрачной воде озера. — Вот, вот это место! — повторял кок, волнуясь так, что на щеках его выступили красные пятна. — А вы не ошиблись, Феликс? — поинтересовался старпом. — Исключено! Совершенно исключено, Георгий Георгиевич! Я всегда здесь купаюсь и знаю это место. Голенастые цапли-манипуляторы, повинуясь нетерпеливым командам поисковиков, исследовали обширный участок дна. Взбаламученный манипуляторами песок быстро оседал на дно. Ничего! — Не мог, никак не мог я ошибиться! — повторял кок. — А если и ошиблись, то, слава богу, Феликс! — заключил капитан, когда последний манипулятор вылез из озера. К песчаной кромке спустилась биолог Луговская, подошла к капитану. — Докладываю результаты экспресс-анализа. Никаких следов микроорганизмов на срезах не обнаружено. — Что скажете, Георгий Георгиевич? — спросил капитан у старпома. — Думаю, все это серьезно, — ответил Суровцев. — Но по ка мы действуем с завязанными глазами. …После утренней проверки отсеков капитан задержался у пульта внутренней связи. Подумал и решительно объявил большой сбор. На экране замелькали знакомые лица. Руководители отсеков один за другим высказывали свои мнения по поводу происшедшего. Многие предположения выглядели дикими, фантастичными. Капитан потер лоб. Коль скоро ни Тобор, ни корабельные манипуляторы не повинны в гибели старых деревьев, значит, остается одно: деревья срезал кто-то из членов экипажа. Но кто? Зачем? Каким способом он это сделал? К концу обсуждения космонавты во весь голос заговорили об этой версии. — Друзья, да неужели вы это серьезно?.. — жалобно произнесла Луговская. — Бессмыслица ведь получается! Мы все на «Каравелле»… ну, не знаю… словно братья и сестры… Нельзя же в самом деле подозревать каждого! — Можно, — сказал капитан. — Можно и должно, поскольку речь идет не о злом умысле… — Возможно, человек совершил это с отключенным сознанием. Например, под влиянием гипноза, — добавил корабельный врач. — Да кто же загипнотизировал его? — не сдавалась Луговская. — Не Тобор же, в самом деле! — Гипнотическое действие могут оказать и мощные электромагнитные поля, в особенности резко меняющиеся во времени, — развивал свою мысль Логвиненко. — Возможны такие мигающие поля внутри корабня, Игуальдо? — обратился он к астрофизику. — В принципе возможны, — оживился Игуальдо. — Они могли быть наведены, индуцированы бомбардировкой внешней обшивки корабля… — Сказочки для детей! — сердито выкрикнула Луговская. — По кораблю разгуливают мощные электромагнитные поля, а приборы наших астрофизиков молчат?! — Возможности земных приборов ограничены. Новый для них вид силовых полей они могут просто не зафиксировать. Луговская шагнула вперед, и на какой-то миг ее стройная, чуть угловатая девичья фигура мелькнула во всю высоту переговорного экрана. — Чепуха! — произнесла она с горячностью. — Когда мне говорят, что прибор не может зафиксировать исчезающе малую величину — это я еще могу понять. Но тут же речь идет об огромных силах, о колоссальных напряжениях! Я так поняла вас, Игуальдо? — Такое может быть, Аля, — вмешался энергетик. — Если время воздействия силового поля чрезвычайно мало, это может оказаться за порогом чувствительности приборов, Когда эмоции поутихли и спор угас, капитан обратился к Тобору: — Смонтируй охрану отсека, в котором хранится лучевой инструмент. — Есть, капитан! — Чтобы и мышь туда не проскочила! — На корабле нет мышей, — бесстрастно ответил робот. После совета капитан направился в штурманскую рубку. Что-то его беспокоило. В штурманском отсеке все выглядело как обычно. Ровно мерцали щитовые панели, Весело перепрыгивали от одной логической ячейки к другой разноцветные огоньки, отчего счетно-решающее устройство казалось живым. Пол впитывал звуки шагов. Старший штурман Валентин Степанович Орленко, запрокинув голову и прикрыв глаза, сидел в кресле. Капитан остановился посреди отсека, посмотрел на навигационный пульт. Там горел зеленый глазок, означавший, что все в порядке: нос «Каравеллы» по-прежнему нацелен на невидимую точку эфира в созвездии Бета Лиры — цели полета корабля. — Валентин Степанович! — негромко позвал капитан. Штурман открыл глаза. Увидев капитана, смутился, хотел было вскочить, но вместо этого вдруг сладко потянулся. — Автоматика держит курс. Происшествий никаких, — доложил он и поднялся, покачнувшись. — Что с тобой? Штурман провел рукой по лицу. — Сам не пойму… — странная улыбка искривила его губы. — Сразу после совета оцепенение какое-то напало. — А сейчас как? — Все в порядке. В одурманенной голове штурмана еще роились остатки видений — одно диковиннее другого. Никогда у него не было столь многокрасочных снов. — Давно в последний раз были в оранжерейном отсеке, Валентин Степанович? Штурман побледнел. — По… понимаю… — пробормотал он, заикаясь. — В последний раз я был там неделю назад. Ничего подозрительного не заметил. Могу поклясться, что находился, как это говорится, в здравом уме и твердой памяти… «Каравелла» выполняла корректировку курса, как вдруг раздался вой аварийной сирены. Первым сориентировался Тобор, рявкнул в переговорное устройство: — В камбузе включена энергоустановка! Взбешенный капитан сжал биопередатчик так, что тот хрустнул. — Либин! Почему аварийку включили? — Потому что основная подача отключилась, — невозмутимо ответил кок. У капитана голос перехватило. — Вы что же, Феликс, — произнес он негромко, — не знаете разве, что аварийка включается, только когда грозит катастрофа?.. И тут кок ответил фразой, которая впоследствии прочно вошла в корабельный фольклор. — А разве это не катастрофа, когда не на чем борщ сварить? Но оказалось, что кока не ругать, а хвалить надо: он первый заметил аварию. Произошло это спустя несколько суток после загадочного происшествия в оранжерейном отсеке «Каравеллы». Через минуту Тобор нашел место аварии: возле штурманского отсека был перерезан энергопровод. Но перехватить нейтритовый кабель, к тому же снабженный тройной изоляционной оболочкой, не так просто, как срезать дерево. Энергетик Володя Ольховатский с помощью Тобора быстро заменил поврежденный участок кабеля. Оставалось выяснить, почему не сработала аварийная система. Это оказалось нетрудным: она просто была отключена. — Владимир Николаевич, у вас в отсеке имеется лучевой инструмент? — спросил капитан, когда энергетик доложил ему о случившемся. Энергетик замялся. Некоторое время назад ему пришлось брать из подсобного отсека лучевой сшиватель. По инструкции он должен был сразу же вернуть сшиватель на место, однако не сделал этого. — Имеется… — сказал Владимир. — Какого действия? — Веерного. Все сходилось. Инструмент, который Володя оставил в энергоотсеке, оставлял при работе плоский срез… — Больше повреждений в отсеке нет? — спросил капитан. — Нет. — Так… Пока нити тянутся к штурманскому… А как ваше самочувствие, Владимир Николаевич? Энергетик пожал плечами, уже догадываясь, куда клонит капитан. — Сходите-ка к врачу. — Гипноз?.. — Да. Пусть обследует вас. Врач вроде бы даже обрадовался пациенту. — Проходи, проходи, голуба душа! — пропел он. — Вот сюда, сюда, на стульчик садись, — продолжал Дмитрий Анатольевич. Едва Ольховатский сел, как со всех сторон к нему потянулись шупальца-датчики разного калибра. — Зря, зря дуешься, голуба душа, — покачал головой врач. - Обижаться не надо… Не надо, голуба. — Я не обижаюсь. — Капитан отвечает за все, понимать нужно. — Да гипноз-то при чем? — А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать многое, очень многое… — Допустим, — согласился Ольховатский, наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розоватую жидкость. — Но ведь я бы запомнил хоть что-нибудь. — Ошибаешься, голуба, — покачал головой Логвиненко. — Гипнотизер может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза. — Гм… Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? — взорвался Володя. — До гипноза я же был в нормальном состоянии! — Допустим. — Почему же я его не запомнил? — Спроси что-нибудь полегче. Безвозвратно канули в прошлое беспечные дни, когда жизнь на корабле текла спокойно. Каждый день теперь ждали подвоха. В бедах, свалившихся на «Каравеллу», начала просматриваться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону. И этой стороной был штурманский отсек. Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, и началось. Но это было то исключение, которое подтверждало правило. Что касается оранжерейного отсека, то в нем больше ничего неожиданного не происходило. А на штурманский отсек неприятности посыпались, как из рога изобилия. Захворал штурман, и все его помощники, словно сговорившись, стали плохо себя чувствовать. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор работавшая безупречно. А однажды выяснилось, что на координатной сетке двойная звезда Бета Лиры — цель полета — смещена. Что или кто был повинен в этом смещении? Причин можно было надумать немало, но, когда много причин, это значит, что нет ни одной достоверной. Штурманский отсек по приказу капитана был взят под усиленный контроль, и отныне вездесущего Тобора можно было встретить там чаще, чем в любой другой точке «Каравеллы». Постоянными беспорядками в штурманском отсеке, конечно, больше всех был расстроен старший штурман Орленке Но держался он стойко. У него, как и у энергетика, никаких следов гипнотического воздействия врачи не обнаружили… Заглянув в кают-компанию, энергетик наткнулся на Георгия Георгиевича. Старпом сидел в кресле и думал о чем-то. Увидев Владимира, он кивнул ему, пригласил сесть, затем спросил с тревогой в голосе: — Как у тебя в отсеке? — Нормально. — А вот со штурманским никак не наладим. Кстати, ты давно видел Валентина? — Позавчера. — Загляни к нему. — А что? — встревожился Владимир. — Знать бы что, — развел руками Георгий Георгиевич. — Очень мне не нравится его вид. Я чувствую: он что-то скрывает. — Зайду непременно. Владимир решил навестить Валентина сразу после вахты. Он постучал и толкнул люк. Увидев Владимира, Валентин почему-то смутился. Неуклюже поднялся из-за стола и прикрыл какую-то вещь куском ватмана. Владимир сделал вид, что ничего не заметил. — С дежурства? — спросил он. — С дежурства. — И я. — Как у тебя там? Он махнул рукой. — И говорить неохота. Только и делаем, что возимся всем скопом, неполадки исправляем. — Что-нибудь серьезное? — Пока нет. Но все равно радости мало. Валентин отвел взгляд в сторону. — Сыграем? — предложил Володя. У них стало традицией — играть одну шахматную партию после каждого дежурства, — Сегодня — нет. Нездоровится. Во время разговора Валентин время от времени бросал украдкой нетерпеливые взгляды на лист ватмана. Казалось, он ждет, когда приятель уйдет, чтобы без помех продолжать прерванное занятие. «Изобретает что-то, как всегда, — подумал Владимир. — Что же он таится, чудак? А впрочем, это его дело». Они попрощались, и Ольховатский отправился к себе отдыхать. Придя в свой отсек, Володя долго думал, что может означать странное поведение Валентина. Проницательный Суровцев прав: за этим что-то кроется. Долго он ворочался в гамаке, пока его не сморил тяжелый сон.. …Это случилось накануне. Старший штурман Валентин Орленко проснулся посреди ночи, словно от толчка. Когда глаза привыкли к темноте, он заметил на стене, прямо перед собой, пятно. Оно слабо светилось. Это был какой-то необычный свет. Во всяком случае, прежде такого штурману видеть не приходилось. _ Что за чепуха! — пробормотал Валентин и протер глаза. Пятно на стене не исчезло. Он спрыгнул с гамака, подошел к стене. От непонятного волнения перехватило дыхание. Штурман осторожно дотронулся до пятна: это был упругий нарост. Нечто постороннее проникло на корабль. Необходимо было срочно бить в набат. Валентин сжал шарик биосвязи, но неведомая сила пронзила его, словно током, пальцы разжались, и шарик мягко скользнул на пол. Глухой стук привел его в себя. Он бросился к выходному люку, но упругая волна отбросила его назад. _ Останься! — одновременно прозвучала в мозгу властная команда. Усталость, которая донимала его все последнее время, исчезла, уступив место возбуждению. Валентин попытался пальцами отодрать нарост. Когда это не удалось, включил наконец свет и вооружился скальпелем. Через несколько минут у него на ладони лежал бесформенный комок какого-то светлого вещества. Тут же на глазах комок начал темнеть, пока не приобрел фиолетовый оттенок. Бросив комок на стол, штурман поднес к нему счетчик Гейгера. Однако чуткий прибор молчал — вещество не было радиоактивным. Валентин сел за стол и принялся внимательно рассматривать сзою находку. Фиолетовая масса в его руках вдруг превратилась в твердый ромбовидный кристалл, мерцающий синим пламенем. Он вертел его так и этак, рассматривал на свет, трогал острием скальпеля. Но острая сталь не оставляла на поверхности кристаллика ни малейшей царапины. 8 бездонной глубине кристалла штурману вдруг почудились непрерывно меняющиеся, невиданные картины. Словно это была щель в иной, неведомый мир. Он различал какие-то пульсирующие жилки и разноцветные точки, сферы, переливающиеся всеми цветами радуги, подвижные фигурки, похожие на запятые… Из глубины кристалла выплыла точка. Маленькая, еле заметная точка в невообразимой темно-фиолетовой глубине. Она быстро приближалась, вырастая в размерах. Скоро можно было уже различить ее контуры. Это былс очень сложное образование: шаровидные и эллипсоидальные отсеки, соединенные бесконечной паутиной переходов… Нос корабля, украшенный стреловидной ракетой — шлюпкой для высадки на новую планету… Зеркальная чаша — отражатель, из которого изливалась бесконечная река слепящего пламени… Стоп, да это же «Каравелла»! Валентин провел рукой по лицу. Конечно, «Каравелла»! Именно так выглядит она со стороны. Нечто, отдаленно напоминающее гроздь винограда, поставленную в плоскую чашу, из днища которой изливается пламя… Сколько раз наблюдал он общий вид корабля и на своем штурманском, и на капитанском обзорном экранах. Но при чем здесь кристалл, чужеродное тело? Немедленно связаться с капитаном! И снова дурманная волна удушья, словно тяжкой подушкой, ударила в лицо, руки безвольно ослабли, не дотянувшись до аппарата биосвязи, и вкрадчивый голос прозвучал в мозгу, парализуя, подавляя волю: — Не связывайся ни с кем из экипажа… Не связывайся ни с кем… Они смогут помешать тебе в том, что ты обязан предпринять… Корабль внутри кристалла начал таять, уменьшаться в размерах. Контуры его стали зыбкими, расплывчатыми, будто подернулись туманом. Река пламени превратилась в ручеек, затем в огненную ниточку, а потом и вовсе пропала. Бросив случайный взгляд на часы, штурман ужаснулся: близился рассвет, а ему казалось, что он всматривался в кристалл всего несколько минут. Брать кристалл с собой на дежурство штурман не стал, хотя ему и хотелось этого. Он аккуратно завернул свою находку в листок, вырванный из блокнота, и засунул пакетик в самый дальний угол ящика письменного стола. Вернувшись с вахты, он кинулся к столу, вытащил пакет и развернул его — тот был пуст! Кристалл исчез. Предчувствие беды охватило Валентина. Ему невыносимо хотелось рассказать обо всем происшедшем капитану, и в то же время прежняя властная парализующая сила удерживала его. Штурман не думал теперь ни о том, откуда мог появиться на корабле загадочный кристалл, ни о том, чем объясняются его чудесные свойства. Ему хотелось только одно — найти кристалл и смотреть, смотреть в него, не отрываясь. Жгучая тайна, заключенная в нем, требовала властно своей разгадки. Валентин сел к столу, выдвинул ящик и принялся перебирать всякую мелочь, которая всегда накапливается, когда человек долгие годы живет на одном месте. В исчезновении кристалла чудилась грозная, непредотвратимая беда… Внезапно Валентин насторожился: ему показалось, что дно ящика, которое было выложено серебристым пластиком, приобрело необычный зеленоватый оттенок. Он потыкал в дно скальпелем. Так и есть! Кристалл растекся по дну ящика, приняв цвет и форму дна. — Словно он спрятался от тех, кто мог бы заглянуть в отсек в мое отсутствие!.. — пробормотал Валентин, отковыривая тонкий слой вещества от днища, Он был тяжелым. Этот полупрозрачный слой — Валентин вытащил его из ящика и положил на стол — казался живым. Пластина медленно шевелилась, по ее поверхности пробегали волны. Рядом на столе лежала горка вещей, небрежно и торопливо выложенных из ящика: носовой платок, дневник с оторванным куском обложки, старинная платиновая ручка, подаренная ему ко дню рождения приятелем — корабельным энергетиком, постоянным шахматным партнером. Валентин не отрываясь смотрел на пластинку, и угнетенное состояние, испытанное прошлой ночью, постепенно возвращалось к нему. Между тем пластинка, медленно изгибаясь, начала миллиметр за миллиметром приближаться к кучке предметов. Вдруг, подскочив слегка, она коснулась авторучки. Послышался легкий треск, и ручка исчезла. Живая пластинка помутнела, но через несколько мгновений стала полупрозрачной, как прежде. Правда, структура ее несколько изменилась: посреди пластинки появилась тонкая разделительная линия… Подарок Володи… Что я ему скажу?» — мелькнула мысль, как будто это сейчас было главным. Он потрогал пластинку, которая между тем начала стягиваться в комок. Она была чуть теплой. Между тем комок начал быстро принимать знакомую Валентину форму ромбического кристалла. Грани его выравнивались, глубина наливалась фиолетовой синью. Воздух в отсеке стал густым и вязким, Валентин почувствовал необычную слабость. Случись аварийный вызов — он не смог бы и рукой пошевелить. Только глаза его жили, впитывая то необычное, что происходило внутри кристалла. Там жил по своим особым законам чужой мир, своеобразный, непонятно привлекательный. Как умещается он, однако, в таком ничтожном объеме?.. «В маленькое отверстие можно увидеть большой зал, — подумал Валентин. — Как знать, может быть, этот кристалл и есть щель в неведомый мир? Но что это был за мир?!» Радужные шары прочерчивали пространство. Время от времени некоторые из них лопались, образуя солнца. Штурманом овладело какое-то лихорадочное состояние. Остаточным усилием полупарализованной воли он оторвал взгляд от кристалла и стал думать, куда бы его понадежнее спрятать, чтобы ослабить довлеющую над ним чуждую волю. С трудом он отвел глаза немного в сторону. Блуждающий взор штурмана наткнулся на массивный металлический футляр, стоявший на краю стола. Это было то, что нужно! Он сунул кристалл в футляр, захлопнул крышку. Затем вытер с лица обильный пот и без сил рухнул в гамак. Он не знал, сколько времени провел в забытьи. Очнувшись, судорожно подался к футляру, будто ведомый чужой волей, вытащил кристалл — тот никак не изменился — и вновь впился взглядом в странные и бесконечно чужие картины, сменявшие друг друга там, в глубине. Показалось, что каюта наполнилась еле слышной удивительной музыкой, отдаленно напоминающей шум штормового моря. Аккорды набегали волнами. Одновременно в голове Валентина стали вспыхивать вопросы, словно задаваемые кем-то со стороны. И он — так же мысленно — принужден был отвечать на них. — Тебя именуют штурманом. Что означает этот термин? — звучал в мозгу голос. — Я прокладываю курс корабля… — Так мы и думали! — В голосе, звучавшем в его мозгу, Валентину почудилось удовлетворение. Голос умолк. Внутри кристалла забушевала огненная спираль, и штурман внезапно почувствовал себя выброшенным в открытый космос. Он летал вокруг «Каравеллы», подчиняясь чужой воле, не поймешь — доброй или враждебной. Сделал несколько витков, словно пушинка одуванчика, невесомый, а затем снова очутился в своем отсеке. Самым тяжким было ходить среди своих, выполнять обычные обязанности старшего штурмана и не иметь возможности крикнуть во весь голос о том странном и страшном, что с ним происходит. Чужая воля требовала, чтобы штурман изменил курс корабля. Изменил тайком, никому об этом не сообщая, чтобы остальные не смогли помешать ему в этом. Прошло еще несколько дней, и штурман вдруг явственно почувствовал, что сходит с ума. А чем иначе объяснить, что он ощутил себя в двух точках одновременно?.. Вот он, штурман Валентин Орленко, стоит в своем рабочем отсеке перед сумматором и ловит непослушными, трясущимися от последних переживаний руками узкую пластиковую ленту с выкладками, которая серой змейкой выползает из дешифратора. И в тот же самый миг, оставаясь в штурманском, Орленко ощутил себя столь же явственно в энергетическом отсеке. Старшего энергетика Ольховатского в отсеке еще не было, но он должен был появиться с минуты на минуту. Его дублер рисовал ежедневную диаграмму распределения энергии по отсекам «Каравеллы». И пока тот, первый штурман, находящийся на своем рабочем месте, всматривался в узкую перфоленту, пытаясь разобраться в калейдоскопе цифр, обычно понятных с первого взгляда, штурман-2, серым комочком вещества медленно проплывал над самым полом энергетического отсека. В рубку вошел Ольховатский. — Владимир Николаевич! Я уж заждался! — воскликнул дублер и ушел. Тем временем невзрачный комок серого вещества, с которым отождествляло себя сознание штурмана, перемещался в чаще энерговодов — разнокалиберных кабелей, которые наподобие щупалец морского чудища тянулись от главной энергетической установки корабля — «Катеноида» — в разные отсеки «Каравеллы». — Этот энерговод куда ведет? — властно спрашивал, отдаваясь ломящей болью в висках, неслышимый голос. И штурман послушно отвечал — тоже, разумеется, мысленно: — В оранжерейный. — Этот? — В астроотсек. — Этот? — В камбуз… Владимир Николаевич продолжал заниматься пультом, ничего не подозревая. — Этот? — отдалось в мозгу. — В штурманский, — мысленно ответил Орленко. Комок всколыхнулся и замер у толстого, покрытого мохнатой изоляцией кабеля. Валентин почувствовал — сейчас произойдет страшное. Парализованный, безучастный, он с ужасом наблюдал, как комок пережег нить, ведущую к аварийной системе. Еще раз беззвучно полыхнуло пламя, почти невидимое в свете источающих дневное освещение панелей, и энерговод, ведущий в штурманский отсек, тоже оказался перерезанным. Комок, скользя вдоль плинтуса, медленно направился к люку, толкнул его и вылетел в коридорный отсек. Ольховатский, который все еще занимался приборами, ничего не заметил. Задержавшись, Ольховатский опоздал к обеду. Что-то бормоча себе под нос, Либин быстро нажимал клавиши программного устройства. Его пальцы летали по разноцветной клавиатуре, как у опытного пианиста. Владимир поздоровался. Кок буркнул что-то в ответ, не прерывая своего занятия. — Покормишь? — Да уж придется. А почему бы не приходить к обеду во время, как все порядочные люди? — Так сложилось. — «Сложилось, сложилось», — бурчал Либин. — Ты и Валентин — два сапога пара. Ты хоть не вовремя, но все-таки наведываешься, а приятель твой, похоже, великий пост празднует! — А что? — Вторые сутки не объявляется. — Видно, ты не в духе сегодня, Либин, — сказал Ольховатский, беря ложку. — А ты ненаблюдателен, старший энергетик. — Грустная улыбка тронула губы кока. Только тут Ольховатский заметил, что перед ним пластмассовая тарелка. — Все серебро исчезло, — сообщил кок, понизив голос. — Все ножи, вилки. И тарелки. — Гм. Странно. Кто мог взять столько серебра без спроса? — Да и зачем? — откликнулся кок. После обеда Ольховатский зашел к Валентину. Тот явно был чем-то расстроен. На столе громоздилась беспорядочная груда вещей, вываленных, видимо, из стенного шкафа. — Пропала одна вещь, — сказал грустно Валентин. — Сегодня день пропаж! — воскликнул Ольховатский. — У Либина пропало столовое серебро! — Пропало серебро… Это ужасно!.. Значит, он на свободе и действует! Коротко и толково он рассказал товарищу обо всем, что происходило с ним в последние дни. — Что же ты до сих пор молчал? — воскликнул Ольховатский. — Почему ничего не сказал капитану? — Не мог, — выдавил Валентин. — Гипноз, что ли, это был, будь он неладен… А сейчас вроде удалось освободиться. Боюсь, ненадолго. — Немедленно к капитану, — сказал Владимир и схватил Валентина за руку. …Ровно в 17.15 низкий бас чрезвычайной сирены взбудоражил все отсеки «Каравеллы». — …Мы должны во что бы то ни стало найти и обезвредить этот комок, или пластинку, или кристалл, — заключил капитан свое короткое сообщение. — Возможно, именно с этим кристаллом связаны и неполадки в штурманском отсеке, и исчезновение серебра. Масштабы опасности неизвестны. Все силы нужно бросить на то, чтобы обнаружить неведомое вещество. О порядке действий сейчас сделает сообщение старпом. Есть вопросы? — Разрешите? — прозвучал голос Ранчеса. — Да, — кивнул капитан, вглядываясь в экраны видеофонной связи с отсеками, вмонтированные в головной пульт. — Любые ли средства годятся для поимки кристалла? — спросил астрофизик, теребя острую бородку. — Что вы имеете в виду? — Я хочу сказать: можно ли уничтожить кристалл, если возникнет такая необходимость? — Нет, нельзя, — покачал головой капитан. — Мы не знаем, с чем имеем дело. Поэтому наша задача — разыскать кристалл и изолировать его. Есть еще вопросы? Вопросов не было. Часть экипажа прочесала самый неудобный отсек — тот, в котором хранилось снаряжение, необходимое для высадки на новую планету; скафандры, манипуляторы, автотележки, лучевой инструмент и множество всякой всячины, без которой не обойтись. Валентин трудился в поте лица. Бедняга чувствовал свою вину: сообщи он вовремя о кристалле — все могло быть иначе. Но теперь об этом сожалеть было поздно. Космонавты тщательно перетряхивали каждый скафандр, проглядывая их на свет. Ведь кристалл, как они знали, «умел» принимать форму и цвет того предмета, на котором находился. Устав, Владимир и Валентин, попавшие в одну поисковую группу, присели на платформу. — Скажи, Володя, неужели для поиска нельзя использовать кибернетику? — спросил Валентин. — Зачем капитан со старпомом заставили весь экипаж шарить по кораблю? Ведь это немыслимая по объему работа! — А как ты это представляешь себе — использовать кибернетику для поиска? — поинтересовался Владимир. — Очень просто: запрограммировать каждый манипулятор — и пускай себе ищут! — Валентин говорил теперь посвободнее — видно, энергичные меры, предпринятые к нему судовым врачом, оказали свое действие. — Не пойдет. — Почему' — Потому что зто тот случай, когда кибернетика бессильна, — сказал Ольховатский. — Искомый объект изменчив. Он не имеет ни определенной формы, ни определенного цвета — вообще ничего определенного. Что же ты заложишь в программу поиска: найди то, не знаю что? — Не совсем так, — возразил Валентин. — Кое-что о кристалле мы знаем. Все это и можно заложить в программу. — А кристаллик между тем приобретает какие-нибудь новые свойства, и манипулятор его не обнаружит, доложит, что осмотренный отсек чист. Мы ему поверим… Представляешь, к чему это может привести? Отдохнув, они снова принялись за поиски. — Нашел! — воскликнул Валентин. Все бросились к нему, Штурман стоял близ гофрированной стенки компьютера, впившись взглядом в какую-то точку на уровне его груди. Он отделил кристалл от стенки. Все сгрудились вокруг штурмана. На его ладони лежала медленно изгибающаяся волнообразная пластинка. Не верилось, что этот безобидный слой серого вещества принес всем столько беспокойства. …Это был нелегкий день для лаборатории структурного анализа. Необычное вещество не желало укладываться в рамки представлений ученых-землян. Рентгеновский анализ ничего не дал. Подвергать вещество воздействию сильных химических реактивов капитан запретил. А самое главное — неизвестно было, как хранить пластинку. — А что, если поместить кристалл в аннигиляционный бак? — предложил Георгий Георгиевич. — Прекрасная мысль! — согласился капитан. — Так и сделаем. …Аннигиляционным баком называли резервуар для хранения антивещества, которое использовалось как топливо для двигателей «Каравеллы». Чтобы уберечь антивещество от соприкосновения с обычным веществом, что грозило бы катастрофой, оно хранилось в магнитном поле в подвешенном состоянии. Все были уверены, что «убежать» из аннигиляционного бака невозможно. Но недолго царил покой на «Каравелле»! Не прошло и суток, как вибрирующий бас чрезвычайки снова взбудоражил весь экипаж. Почти одновременно исчезли регулятор скорости и телескоп из шаровой обсерватории. Неведомый противник, который отнюдь не оказался обезвреженным, протягивал теперь щупальца не только к штурманскому, но и к другим отсекам «Каравеллы». Снова начались поиски… И тут, к своему ужасу, люди начали находить пластинки одну за другой. Они были в самых различных уголках корабля: в рубке управления, в обсерватории, в оранжерее, даже в отсеке для животных. …А на обзорном экране день за днем вырастала Бета Лиры — двойная звезда, долгое время остававшаяся в высшей степени загадочной для земных астрофизиков. Было известно, что главная звезда системы — это гигантское тело, которое почти в три раза жарче солнца. Меньшая заезда была в три раза холоднее. Всю систему окутывал колоссальный газовый шлейф — его размеры превышали солнечную систему. Какова природа этого шлейфа? Как возник он? А может, он искусственный, создан разумными существами? Все это экипажу космического корабля предстояло изучить. Борясь с пластинками, космонавты постепенно изучили закономерности их поведения. Выяснилось, что они могут принимать практически любую форму и цвет. Охотнее всего они уничтожали изделия из серебра и вольфрама, а также детали из высокопрочных марок легированной стали. Изделия из более мягких металлов, например, золота, оставляли их равнодушными. Казалось, пластинки предпочитали «пробовать зубы» на твердых предметах. Но пластинки ни разу не причинили существенного вреда никому из членов экипажа. Люди могли брать их в руки и свободно рассматривать. Особенно наловчился разыскивать пластинки Тобор. Он находил их десятками. Но количество пластинок на корабле не уменьшалось… Нервы людей стали сдавать. Подвижные пластинки мерещились теперь повсюду. Прежде чем сесть на стул, человек проводил несколько раз ладонью по сиденью: не притаилась ли и тут проклятая пластинка? Повсюду то и дело продолжали исчезать металлические вещи и детали. — Вот увидишь, они сожрут весь корабль, и нас вместе с ним, — сказал однажды Валентин. …Похоже было, что больше всех страдал от пластинок Либин. Во всяком случае, кок жаловался шумнее всех. Основания жаловаться у него были: постепенно исчезла из камбуза почти вся металлическая посуда. После исчезновения серебряного комплекта Либин спрятал остатки наиболее ценной посуды еще земного производства, ручной работы грузинских чеканщиков, в герметический корундовый шкаф, специально для этой цели выпрошенный у биологов. В одно прекрасное утро Либин увидел в стенке шкафа дыру. Кок бросился к хранилищу, отпер дверцу. Дурное предчувствие не обмануло. Шкаф был пуст. Старинные граненые кубки, блюда из искусственного черного алмаза, остатки серебра — все исчезло. — Ну, погоди у меня, дрянь, — пробормотал Либин, разъяренный сверх всякой меры. Он распахнул дверцы шкафа и принялся за поиски «злоумышленника». Пластинка, впрочем, и не думала прятаться: она благодушно растеклась по внутренней стенке шкафа. Либин оторвал ее и с трудом поднял — настолько она была тяжела. Разгневанный кок утратил дар речи и только кряхтел, пока тещил пластинку. Он принес ее в энергоотсек. — Что скажешь? — спросил энергетик Ольховатский. — А я так, на минутку, — деланно равнодушным тоном проговорил кок. Когда Ольховатский отвернулся, Либин поместил пластинку под щиток «Катеноида» и направил на нее интенсивный пучок частиц, разогнанных до космических энергий… В энергоотсеке грохнул взрыв. Одновременно на корабле завыла сирена. Люди ринулись к отсеку. На полу, раскинув руки, лежал Либин. Он был без сознания. — Феликс, — тихо позвал Георгий Георгиевич, опустившись на колени рядом с коком. Логвиненко, запыхавшийся от быстрого бега, пощупал пульс, покачал головой и спорыми движениями принялся перевязывать обожженное лицо Либина. Ольховатский подошел к «Катеноиду». Здесь дым был гуще. Часть установки была смята и покорежена. Толстая стальная стенка изогнулась, как лист бумаги. Он потрогал поверхность — она была не раскаленной, как он ожидал, а чуть тепловатой, и слабо светилась. Но это была не радиация — его счетчик молчал. Забинтованного, как мумию, Феликса отправили в медотсек. Дым понемногу рассеивался. У «Катеноида» уже хлопотал То-бор, приводя его в порядок. — Ты поседел, Володя?! — удивленно сказал Георгий Георгиевич, подойдя к Ольховатскому. Тот машинально глянул в зеркальце, составляющее часть установки. На него смотрел совершенно седой парень. В растерянности он провел ладонью по волосам. Там, где Владимир провел ладонью, седины стало меньше. На руке остался серебристый налет, С того момента, как произошел взрыв в энергетическом отсеке, пластинки словно бы объявили людям войну. Поведение их резко изменилось. Если раньше пластинку брали в руки, и она не приносила никому вреда, то теперь, коснувшись ее, человек получал сильный шоковый удар. Правда, многие переносили этот удар на ногах. Но некоторые теряли сознание. Так случилось с Георгием Георгиевичем, и его тоже пришлось отправить в медотсек. В доброе старое время медотсек «Каравеллы» пустовал. Травмы у членов экипажа случались крайне редко, а болезнетворные вирусы на корабле не водились. Астрофизики шутили: «Наш медотсек — лучший образчик полного вакуума». Теперь почти все гамаки в медотсеке были заняты, а вскоре их стало не хватать, и пришлось с помощью Тобора втискивать дополнительные. …На стук никто не отозвался, хотя зеленый ромб на входном люке светился — значит, хозяин находился дома. Слегка встревоженный Дмитрий Анатольевич толкнул люк и вошел. Штурман, откинувшись, сидел в кресле и, казалось, дремал. Опытный врач, он, однако, сразу определил: дело неладно. Он подошел к Орленко. Тот был без сознания. По собственной биосвязи врач связался с медотсеком и вызвал реанимационный манипулятор. Прошло несколько томительно долгих минут, пока торпедовидная конструкция влетела в открытый люк. — Полегче, полегче, голуба душа, — пробормотал Дмитрий Анатольевич, обращаясь к машине, и отошел в сторону, чтобы манипулятор случайно не задел его. Агрегат тотчас сориентировался и приблизился к Орленко, не дожидаясь команды врача. Панцирь аппарата раскрылся, словно бутон розы, и бесчисленные змеевидные датчики обвили тело штурмана, проникая сквозь одежду. Дмитрий Анатольевич наблюдал за работой реаниматора, время от времени давая указания. Валентин вздохнул и открыл глаза. Он что-то забормотал. Дмитрий Анатольевич прислушался. — Оранжерейный… аннигиляцаонный… астроотсек… камбуз… — бормотал штурман. — Валя, что с тобой? — сказал врач и взял его за руку. Штурман вздрогнул, умолк на полуслове. Глаза его забегали по комнате, приобретая все более осмысленное выражение. — Это вы, Дмитрий Анатольевич? — спросил он слабым голосом. — Я, я, голуба душа, — обрадованно ответил врач. — А кто же еще? Манипулятор подался немного назад. Теперь главную роль играл не он, а врач. — Я… у себя? — А где же еще, голуба? Дома ты. — Я только что здесь появился? — Как это только что? — поднял брови Дмитрий Анатольевич. — Мы с ним, — кивнул он на манипулятор, — уже минуг двадцать с тобой возимся. — Неправда! — выкрикнул Валентин. — Зачем вы говорите неправду? Минуту назад меня не было здесь. — Был, был ты здесь, голуба душа, — спокойно ответил Дмитрий Анатольевич: за свою долгую практику ему пришлось повидать всякое. — Где же тебе еще быть? — Я… только что… был во всех отсеках «Каравеллы», — запинаясь проговорил штурман. — В каких, в каких отсеках? — Во всех сразу! — Рассуди сам, голуба. Разве такое мыслимо? — Говорю же — я был в них одновременно! «Расщепление сознания. Типичная картина», — подумал Логвиненко и покачал головой. Глаза штурмана блеснули. В них снова заполыхал огонь недавно виденного. — Я наблюдал все отсеки изнутри… одновременно… Они как бы накладывались друг на друга, но не мешались… И я смотрел на них, но как бы чужими глазами. Непонятно? — Продолжай. — Я был у астробиологов… Наблюдал Алю близко, как вас сейчас… Но странно — она показалась мне чужой, незнакомой. Как бы существом с другой планеты. — А другие? — И другие были чужими. — Что скажешь, голуба? — обратился Дмитрий Анатольевич к манипулятору. Машина безмолвствовала: в ее диагностической памяти подобных признаков болезни не значилось. Врач прошелся по комнате. — Ну а что же ты делал там, во всех отсеках… одновременно? — Меня интересовало… как работа каждого отсека влияет на курс «Каравеллы» Но, понимаете, Дмитрий Анатольевич, это интересовало не меня, а кого-то другого, который смотрел на окружающее моими глазами. — Значит, ты видел все отсеки одновременно? — задумчиво спросил врач. — Не только отсеки. — Что же еще? Рассказ штурмана врач выслушал с величайшим вниманием, а манипулятор по его знаку записал сбивчивую речь Орленко на магнитную пленку. …Два солнца, два нестерпимо ярких солнца плыли по нездешнему небосводу. Алое и зеленое. Штурман стоял посреди слабо всхолмленной равнины. Горячий ветер доносил неведомые запахи. Одно солнце плыло в зенит, другое склонялось к горизонту. Зеленый и алый свет смешивались в разных пропорциях, и окружающие предметы ежеминутно меняли свою окраску. …Он огляделся. Вдали темнела рощица, состоящая из странных вытянутых, угловато изогнутых предметов, то ли растений, то ли каких-то конструкций. Штурман решил пройти к роще. Она оказалась гораздо дальше, чем представлялось на первый взгляд. Алое светило наполовину село. Зато зеленое вошло в силу и окрасило окрестный мир на свой манер. Случайно бросив взгляд под ноги, штурман опешил: он, оказывается, не шагал, а как бы плыл над поверхностью. Именно плыл: ступня приближалась к почве до определенного предела, не опускаясь, однако, ниже трех-четырех сантиметров. — Ну и дела! — сказал он. Остановился, попробовал притопнуть, но зазор между ногой и почвой не уменьшился. Что за чертовщина! Может, силовое поле? Валентин опустился на колени, попробовал взять щепотку грунта, но не смог: рука скользила по невидимой преграде, вроде бы податливо-упругой, но непреодолимой. После нескольких неудачных попыток штурман выпрямился. «.Дойду до рощи. Может, смогу до растений дотронуться». Ему очень хотелось хоть немножко познать мир, в который он попал. Странной показалась эта роща, облитая нестерпимым зеленоватым сиянием. Она совершенно не давала тени. На ветках не было ни единого листка. Голые сучья тянулись к раскаленному небу, словно моля о помощи. Постоял, огляделся. Стволы во всех направлениях были изрезаны глубокими трещинами. Что-то знакомое было в них. Ему вдруг показалось, что подобные извивы он видел в альбоме, посвященном Музею истории письменности народов Земли. Шевелятся трещины или это голова кружится? Валентин протянул руку к ближайшему стволу, и снова в нескольких сантиметрах от коры пальцы наткнулись на невидимую преграду. В этот момент морщины на соседнем стволе дрогнули и явственно изменили рисунок. «Словно надпись на экране видео», — успел подумать Валентин. Между тем темп изменения рисунка на стволе все более убыстрялся. Красное солнце успело скрыться, и в мире безраздельно воцарился зеленый свет. вверху послышался шум. Штурман поднял голову. Высоко над ним кружила стая странных созданий. Птицы, не птицы? Если птицы, то где их крылья? Внешне создания были похожи на капли, на небольшие воздушные торпеды. Стая этих странных образований приблизилась к роще, закружила хороводом вокруг деревьев. Быстрее, быстрее, еще быстрее! В ритме вращения сонмища капель знаки на коре стали изменяться все быстрее. Теперь штурман мог бы поклясться, что эти знаки, за которыми он еле поспевал следить, напоминают ему цифры и математические символы, которыми пользуются земляне. Внезапно с одной из веток сорвалась молния. Жало ее было нацелено в стремительно пролетающую мимо каплю. Валентин вскрикнул: ему показалось, что комочек живой плоти будет сейчас убит, испепелен, повержен наземь. Но нет! Несмотря на то, что острие молнии угодило точно в каплю, та, как ни в чем не бывало, продолжала кружиться вокруг дерева. С других ветвей стали срываться точно такие молнии, каждая ударяла в пролетающую каплю, и ни одна из них не погибла… Штурман умолк. — А потом? — спросил врач. — А потом я потерял сознание, — сказал Валентин. - И очнулся только благодаря вам. — Ты пока успокойся, голуба душа, — сказал Дмитрий Анатольевич. — В твоем положении волноваться крайне вредно. А воображение у тебя живое. Медотсек был переполнен. Для раненых и обожженных пришлось использовать часть оранжерейного отсека. Заполнена была и кабина капитана. С некоторых пор людей больше беспокоила даже не борьба с пластинками, а еще одна напасть, поселившаяся на «Каравелле». Время от времени то один, то другой член экипажа погружался в сон. Правда, Дмитрий Анатольевич считал, что это не сон, а какое-то особое состояние, когда человек вроде бодрствует, но не может и пальцем пошевелить. В первое время человек, в котором поселялся «сон», еще ходил, работал, но движения его становились все более медленными, неуверенными, а речь — сбивчивой и невнятной. Голос начинал звучать глуше, память слабела, и, наконец, человек засыпал. Только Тобор держался молодцом — пластинки ничего не могли с ним поделать. «Уж не представляю, что бы мы делали, — подумал однажды Дмитрий Анатольевич, — если бы робот не координировал и не направлял в единое русло усилия нашего ослабленного экипажа». Первым вышел целиком из строя штурманский отсек. Рубка буквально кишела пластинками, и ее по приказу капитана заклинили. Однако все двигатели «Каравеллы» еще до этого печального события экипажу удалось вывести на полную мощность, и корабль шел, не рыская и не меняя курса. После штурманского пластинки стали проявлять особый интерес к аннигиляционному отсеку. Чем это грозило «Каравелле», понимал каждый: взрыв уничтожил бы корабль. Зря люди запирали пластинки в баки для антивещества: они легко выбирались из баков. С некоторых пор пластинки начали даже стремиться проникнуть к аннигиляторам. Почему? Понять это люди не могли. Наступил час, когда на огромной «Каравелле» из бодрствующих осталось только пятеро: Суровцев, Гюгвиненко, Луговская, Ольховатский и Либин. Когда они собирались в огромной и казавшейся теперь такой пустынной кают-компании, то чаще всего слушали Логвиненко. Он снова и снова рассказывал о последних видениях штурмана, которые предшествовали его засыпанию. Эти видения обсуждались и раньше, всем экипажем, но объяснить их никто не мог. Два светила — это двойная Бета Лиры, как авторитетно подтвердили астрофизики. И это, как заметил Суровцев, — единственное, что было ясно. Все остальное ставило в тупик, давая пищу разного рода догадкам и предположениям. Возможно, штурман мысленно — с помощью «магического кристалла», способного проецировать образы на мозг, — попал на планету двух солнц. Почему же он не мог коснуться ни почвы планеты, ни единого предмета на ней? Что означала странная роща, лишенная листьев, и летающие над нею живые существа либо аппараты? И какой смысл заключен в молниях, которые не убивают, касаясь тех, кто летает? Если во всем этом заключается предостережение или угроза, то в чем она состоит? Теперь «Каравелла» напоминала пустыню. Замкнутую пустыню, с огромной скоростью летящую навстречу неизвестности. Капитан сражался с недугом до последнего. Уже не будучи в силах шевельнуть пальцем, утратив способность говорить, он сумел еще в течение четырех суток управлять кораблем. Кто следующий?.. Как-то вечером, чувствуя себя хуже, чем обычно, Ольховатский вздумал заглянуть в информаторий. Усевшись с томиком в кресло, энергетик с ужасом почувствовал, как руки и ноги наливаются свинцом. Он понял, что не избежал участи большинства. Вот и ответ на вопрос: кто следующий? Да, это было то самое состояние оцепенения, страшное своей неразгаданностью. Перед его внутренним взором начали проплывать отрывочные картины. Ольховатский медленно опускался на слабо всхолмленную равнину, судя по описанию, ту самую, где побывал Валентин. Он плыл над ней высоко, так высоко, что в двухцветном зелено-алом небе мог различать звезды. Одна из них светилась ярче других. Какой-то предмет стремительно приближался, догоняя его. Вскоре уже можно было различить правильные формы предмета. Это явно было творение отнюдь не человеческих рук. По всей вероятности, космический корабль, принадлежавший внеземной цивилизации. Необычные формы корабля равномерно светились, потому и принял Ольховатский его сначала за звезду. Он не понимал, как корабль движется: корма не была снабжена ионными дюзами и фотонным отражателем, как «Каравелла», и за кораблем не Тянулся огненный шлейф длиной в тысячи километров. Владимир посмотрел вниз: равнина под ним оживала. Ожила и безлиственная роща, которую он сразу узнал по описанию Валентина. Отлично видел он и каплеобразные существа, вившиеся над изогнутыми ветвями, из которых непрерывно били струйки пламени. Между тем корабль приблизился настолько, что Владимир мог явственно различить его детали. Лобовая поверхность корабля пульсировала. Ольховатский думал о чужом корабле, как о живом существе, — именно таким показался ему корабль в то мгновенье. Из кормы между тем выдвинулись четыре суставчатых присоска, от которых сходство корабля с живым существом еще более увеличилось. Присоски коснулись почвы… И тут же взрыв адской силы потряс окрестность. Всепожирающее пламя скрыло и корабль и рощу. Ольховатскому, корабельному энергетику, был знаком характер этого пламени. Так могут взрываться только вещество и антивещество, когда они, соединяясь, аннигилируют. Тобор, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в отсек и всюду видел одно и то же — членов экипажа, пораженных «сонной болезнью». Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный сон. Общим у всех было только одно — широко, словно в изумлении раскрытые невидящие глаза, устремленные в одну точку. Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на койку, ь которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с неведомым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так и застыл… Тобор оглядел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем, как выйти, он подоткнул край одеяла, свисавшего с гамака Суровцева. Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки. Автоматика на корабле работала как обычно: бежали ленты, вспыхивали и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь — рассветом. В оранжерейном отсеке по-прежнему неторопливо сменялись времена года. Зрелище движущихся лент, на которых находились неподвижные человеческие фигуры, застывшие в самых различных позах, было тягостным. Но не было человеческих глаз, которые могли бы наблюдать это зрелище. И в этом сонном царстве живыми оставались только установки, без устали сновавшие манипуляторы да еще Тобор, который один теперь отвечал за «Каравеллу». Тобор прошел в шаровую обсерваторию. Прильнул к окуляру и долго смотрел в телескоп, нацеленный на двойную Бету Лиры. Обвив щупальцами трубу телескопа, он смотрел в него не отрываясь. Два солнца, два разноцветных солнца — зеленое и алое — совершали извечный свой путь, вращаясь вокруг общего центра тяжести. Если сигналы, полученные из этой системы, искусственного происхождения, то где-то там должна быть и планета — обиталище разумных существ. Но какое отношение могут иметь к ним загадочные пластинки, заполонившие корабль и наделавшие столько бед? Одиноко бродя по кораблю, белковый вдруг подумал: «Жаль, я лишен чувства усталости. Хорошо бы забыться хотя бы на короткий срок». Мысль была новой и непривычной. Ему припомнилась речь Акима Ксенофонтовича на внеземном космодроме, перед стартом «Каравеллы». Старый академик говорил о беспредельности познания, о цепочке человеческих поколений, которая не рвется, хотя эйнштейновский эффект времени может разбросать людей одного поколения и на сто, и на двести, и на тысячу лет… Сколько столетий назад умер Аким Ксенофонтович? Сколько столетий протекло уже на далекой Земле? Сколько столетий еще протечет, пока «Каравелла» вернется? Да и вернется ли?.. Внезапно корабль дернулся. Одновременно прогремел взрыв, и тут же завыла аварийная сирена. От неожиданности Тобор вздрогнул. И это тоже было то новое, что появилось у него в последние дни — никогда прежде Тобор не вздрагивал. Мозг белкового заработал особенно четко, как и всегда в минуту смертельной опасности. Впереди возникло черное пятно: это был провал, испещренный колючими точками. Звезды! Коридорный отсек переломился надвое, и половина его исчезла. Воздух из коридорного отсека мигом улетучился. Легчайшие белые хлопья, образовавшиеся от сконденсированных паров, гирляндами осели на стенах. В пролом хлынул космический холод. Корабль качнулся, и Тобор едва не вылетел в открытое пространство. Он вовремя успел ухватиться щупальцем за штангу, опоясывающую коридорный отсек, — она была рассчитана на полет в условиях невесомости. …К безвоздушному пространству и низкой температуре Тобору было не привыкать. Осторожно и цепко перебирая щупальцами вдоль штанги, робот приблизился к образовавшемуся пролому и выглянул наружу. От взрыва рваные края обшивки обуглились, почернели. …«Каравелла» переломилась в самом узком месте, там, где хранились контейнеры с антивеществом. По прикидке Тобора, это было вызвано тем, что пластинки сумели проникнуть в эти контейнеры и тем самым вызвали реакцию аннигиляции. Отломившаяся половина корабля, вместе с умолкшими двигателями, уплывала вперед, повинуясь импульсу, полученному от аннигиляционной вспышки. Догнать уплывающую половину корабля, чтобы состыковаться с ней, Тобор был бессилен — все маневровые дюзы находились на оторвавшейся части «Каравеллы». Расстояние между обеими половинами корабля медленно увеличивалось. Тобор понимал, что решение нужно принимать сразу — для раздумий времени не оставалось. И тут роботу по единственно необходимой в этот критический момент ассоциации вспомнилось давнее-давнее… Эта вспышка памяти была подготовлена всей предыдущей работой его мысли. Перед внутренним взором высветилась картина испытательного полигона Зеленого городка, заключительный цикл решающих испытаний и его отчаянный прыжок через вулкан, на дне которого клокотала огнедышащая лава. Именно тогда, в экстремальных условиях, Тобор прыгнул со вспомогательным грузом, хотя этому его не учил никто из воспитателей. Он зажал в щупальцах два увесистых обломка базальтовой скалы, повинуясь острому, как проблеск молнии, прозрению: недаром ведь по настоянию Акима Ксенофонтовича его напичкали всевозможной информацией о прыжках всех выдающихся легкоатлетов, начиная с легендарных времен первых древнегреческих Олимпиад!.. Воспоминание отхлынуло. Робот огляделся. Теперь он знал, как нужно действовать. Тобор подскочил к отсеку, где хранилось снаряжение для высадки на новую планету, и мощным рывком отворил задраенный люк. Из отсека со свистом вырвался еще сохранившийся там воздух. Робот вихрем влетел в отсек. Дело решали теперь мгновения. Вытащил из контейнера моток стального троса, испробовал его на разрыв и отбросил в сторону: сталь могла не выдержать необходимого напряжения. Он шарил глазищами, включил инфразор и все локаторы, но никак не мог обнаружить того, что ему требовалось. После поисков первых пластинок и последующих баталий с ними все в отсеке было перевернуто вверх дном. А потом уж было не до того, чтобы навести здесь, на складе, хотя бы относительный порядок. Наконец Тобор нашел то, что искал — бухту нейтритового троса. Он легко выкатил катушку четырехметрового диаметра в накренившийся коридор и поспешил к зияющему вдали пролому. По пути остановился и двумя рывками вырвал из-под потолка два тяжелых металлических куба — климатические установки «Каравеллы». Грани куба представляли собой густую решетку, из которой еще вырывалось теплое дыхание: установки честно, из последних сил старались восстановить в коридорном отсеке температуру и влажность, необходимые для поддержания жизнедеятельности людей. Едва смолкли двигатели, на изувеченном корабле воцарилась невесомость, и Тобор включил магнитные присоски. Он подкатил к пролому гигантскую катушку, освободил конец троса и тщательно принайтовил его к одной из конструкций, выгнувшихся во время взрыва. Затем вернулся к двум оставленным кубам, пятясь и разматывая за собой трос, На переднее щупальце надел катушку и проверил, свободно ли она вращается. В два свободных щупальца Тобор взял по кубу. Необходимо как можно точнее рассчитать прыжок — от этого зависит все. До пролома сорок метров — дистанция, для разбега достаточная… Робот разбежался и, резко оттолкнувшись от краев пролома, вылетел в открытое пространство. Далеко впереди мерцала перед ним отколовшаяся часть корабля. Треть неба закрывало гигантское блюдце фотонного отражателя. Еще не успевшее остыть от недавнего огня, оно напомнило Тобору кроваво-красный диск земного солнца в тот момент, когда оно готово нырнуть за горизонт. Позади тянулся трос. К счастью, катушка разматывалась легко. Сейчас, согласно расчету траектории, он обогнет блюдце и опустится на корабельную обшивку… Роль гравитационного теперь играло силовое поле «Каравеллы». Отколовшаяся часть корабля приближалась. В нужный момент Тобор завел щупальца с грузом вперед и затем с силой отшвырнул прочь оба куба, точь-в-точь так, как это делали прыгуны на древнегреческих Олимпиадах. Последний десяток метров… И тут Тобор с чувством, которое на человеческом языке именуется ужасом, понял, что до корабельной обшивки ему не дотянуть. Его мозг тут же установил и причину этого: в спешке делая прикидку траектории, он забыл вычесть массу троса, который, разматываясь, остается позади. Теперь ему за отражатель не залететь, не обогнуть его… И тут, не раздумывая, Тобор вытянулся струной во всю длину и ухватился передним щупальцем за раскаленный край отражателя. Мгновенная боль затопила сознание: Тобор обладал обостренным болевым ощущением — без этого его конструкторы не смогли бы наладить обратную связь в нейронах робота. Последним усилием воли Тобор оторвал наполовину сгоревшее щупальце и двинулся, ковыляя, прочь от пышущей огнем чаши по выпуклой обшивке корабля. Остается найти место, к которому можно прикрепить нейтритовый трос, а потом уж заняться собой… Лишь через сутки Тобору удалось кое-как состыковать разошедшиеся при взрыве части «Каравеллы». Затем он залатал проем — заварил швы, срезав и выбросив изуродованные края обшивки. Включил оставшиеся климатизаторы, и через несколько часов атмосфера в коридорных отсеках восстановилась. Корабль по инерции продолжал приближаться к Бете Лиры. Бродя по безжизненному кораблю, Тобор вдруг с ужасающей ясностью понял, что такое одиночество. Он снова и снова обходил отсеки, вглядываясь в знакомые лица людей, с которыми так тесно сжился. Многие из них выросли и возмужали на его глазах. Теперь они были неподвижны, как мумии. Однажды он сумел выследить пластинку, поразившую его размерами. Следуя за ней, белковый достиг штурманского отсека. Орленко лежал в гамаке, опущенный туда манипулятором еще до взрыва. А на полу расположились нацеленные на него плестинки. Их было так много, что, казалось, по полу все время пробегают волны. Аля находилась поодаль. Взрыв вытряхнул ее из кресла, и теперь она стояла, чудом зацепившись за штангу невесомости. Через некоторое время ему показалось, что от пластинок исходит какая-то вибрация. Из каждой струился еле уловимый луч, и все они сходились на штурмане. Робот решил было, что пластинки задумали испепелить Валентина, но тут ему почудилось, что штурман пошевелился. Он удвоил внимание. Сомнений нет! Щеки штурмана порозовели, он двинул рукой, повернул голову. — Что с «Каравеллой»? — шепотом спросил штурман и откинул голову: сил не было, однако сознание оставалось ясным. Тобор коротко обрисовал ситуацию. — Все эти дни я не спал, — продолжал штурман. — Я обменивался с ними мыслеграммами, — указал он на пластинки. — Ты говоришь, дюзы не действуют? — Да, в результате взрыва. — Значит, мы не погубим их мир… — облегченно прошептал Валентин. — О чем ты, штурман? — Погоди! — нетерпеливо отмахнулся Орленко. — Сообщи сначала скорость корабля, курс и расстояние до цели. Робот выложил нужные цифры, и штурман, закрыв глаза, несколько минут занимался вычислениями. — «Каравелла» не упадет на планету двух солнц, — сказал он. — Она станет ее спутником. — И я так считаю, — мгновенно откликнулся Тобор. …Цивилизация на планете двух солнц возникла в незапамятные времена. Жители планеты приспособились к нестационарным, с точки зрения землян, условиям, порождаемым двумя светилами. Им помог могучий союзник, имя которому — Эволюция. Та же благодетельница подарила им на некоем этапе и великолепную способность перемещаться в пространстве без крыльев и прочих приспособлений, управляя гравитационными волнами. И никто до поры до времени не подозревал, какой страшной особенностью обладает и эта планета, и все сущее на ней, и оба солнца, и окрестный мир… Эту особенность раскрыл им чужой корабль, прилетевший из космоса. Раскрыл дорогой ценой… Едва в небесной бездне телескопы инопланетян обнаружили летящий к ним корабль, началась подготовка к его встрече. Его ждали с нетерпением. Еще бы! Ведь это был первый гость из космоса, о котором прежде говорили лишь немногие. Вся планета готовилась встретить неведомых собратьев по разуму. Механические помощники непрерывно кружились над главной рощей счетных машин, с их помощью подсчитывая параметры траектории чужого корабля — на случай, если у того возникнут трудности при посадке. Другие механические помощники подготовили площадку для посадки гостя из космоса. Но едва корма чужого корабля коснулась поверхности планеты, случилось ужасное и непостижимое, то, о чем потом среди уцелевших в течение тысячелетий слагались ужасные легенды. Полыхнул взрыв невиданной силы. Пламя, взметнувшееся на месте посадки корабля, поглотило и корабль, и значительную часть планеты. Мир цивилизации был соткан из антивещества… После трагедии, унесшей миллиарды жизней, руководство планеты двух солнц приняло решение — соорудить искусственных «вестников» и разослать их во все концы, дабы они патрулировали в открытом космосе, пронизывая пространство в поисках чужих кораблей. Эти «вестники» решено было сконструировать из обычного вещества: ученые чужой планеты установили, что их мир — досадное исключение из общего правила, и большинство миров во вселенной состоит из вещества обычного, а значит, и корабли, которые смогут к ним снова залететь, будут, вероятнее всего, состоять из обычного вещества. Равномерно рассеиваясь в пространстве, эти «вестники» — пластинки, летали до тех пор, пока не встречали чужой корабль. Достаточно было, чтобы на корабль попала хотя бы одна такая пластинка. «Питаясь» веществом, имевшимся на корабле, она «размножалась» с помощью готовой матрицы и воспроизводила себе подобных. Задача у пластинок была одна — объяснить существам на корабле положение дел и доказать, что садиться на планету нельзя… Пластинки, в сущности, были примитивны по устройству, потому они едва и не погубили «Каравеллу». Прежде всего они приняли за счетные машины, помогающие прокладывать курс корабля… обычные деревья, произрастающие в оранжерейном отсеке. Затем, убедившись в своей ошибке, пластинки сумели из всех членов экипажа выделить штурмана, на которого прежде всего нужно было воздействовать. Но воздействие оказалось малоэффективным. Убедившись, что штурман их разъяснений не понимает, пластинки сменили тактику. Чтобы предотвратить катастрофу, которая при посадке «Каравеллы» на их планету была бы неминуемой, они решили взорвать в аннигиляционном отсеке один контейнер с антивеществом и тем самым прервать бег корабля. Другого пути они не видели. Людей же, которые могли помешать выполнению их замысла, они решили просто усыпить с помощью направленного гипнотического излучения. После нескольких неудачных попыток штурман сумел подняться с места и, пошатываясь, подошел к Алле. Вокруг нее стояло несколько пластинок, устремив на голову девушки тонкие как нити лучи. Через несколько минут девушка пришла в сознание. Григорий Кусочкин Репортаж Фантастический памфлет Внимание! Уважаемые телезрители! Наши камеры установлены в самом глубоком подземелье старинного замка Тенор, а также у входа и выхода из этого подземелья. Новейшие инфракрасные объективы телекамер, которые по специальному заказу нашей компании изготовлены фирмой «Ночной глаз», позволят вам, уважаемые телезрители, увидеть много необычного. Внимание!.. Первый и единственный раз! Спешите увидеть!.. До начала осталось девять минут, и я позволю себе напомнить вам обстоятельства, которые способствовали появлению одной гениальной идеи. Она и стала основой нашей передачи. Два месяца назад на страницах некоторых газет и журналов появились сообщения о новом средстве наказания особо опасных преступников. Наше гуманное общество давно возражало против таких методов казни, как виселица, расстрел и электрический стул. И вот, наконец, создана аппаратура, уничтожающая человека просто и эффективно. Нажимается кнопка, и приговоренный рассыпается на атомы, развеивается, испаряется. И никаких побочных эффектов: ни крика, ни боли, ни дыма, ни копоти, ни заботы о похоронах. Наши ученые долго и упорно разрабатывали этот метод. Было истрачено более семидесяти миллионов дублин-гов! И вот потрясающий по своей простоте и практичности результат. Преступника ставят к небольшому белому экрану… и только. Никаких забот для администрации и родственников, если таковые имеются. Наша страна — самая демократическая в мире. Поэтому каждому преступнику, приговоренному к смерти, предоставляется возможность стать национальным героем. Его ждет слава, если он согласится пройти специально разработанную систему испытаний. Сегодня мы впервые показываем эту систему. Пройти ее вызвались многие. Счастливцы предстали перед членами жюри! И вот!.. Внимание! Мы называем имя победителя!.. Им стал обладатель железного здоровья и стальных кулаков, чемпион мира по прыжкам через колючую проволоку, чемпион мира по плаванию в самых загрязненных реках континента, чемпион по спринту через сточные трубы химических предприятий — это… это… Кривиз Глез! Сегодня и ему придется нелегко… Внимание! Вы видите, как к воротам замка Тенор подкатила ослепительно золотая, шестиместная, с мотором в пятьсот лошадиных сил «голубая буря» фирмы «Порыв»! Экономичен! Комфортабелен! С массой сервоприспособле-ний! С шестью передними и семью задними скоростями! Кузов — «купе» из стеклопластика «алмаз»! Колеса из армированного графитовым волокном каучука «пердон»! Мотор работает на чем угодно: от виски до растительного масла. Это чудо принадлежит нашему герою, Кривизу! Браво, Кривиз! Уважаемые телезрители. По секрету могу сообщить вам, что с начала следующего года эта модель будет выпускаться серийно. Рекламный проспект фирмы «Порыв» рассылается всем желающим бесплатно! Спешите сделать заказ на модели следующего года! И вы станете обладателями этого чуда на колесах! Спешите сделать заказ! Вот пуленепробиваемое, газонепроницаемое, кислотоупорное стекло на правой передней дверце поползло вниз… Вы видите лицо героя! Вы видите его модные махровые ресницы и ослепительную улыбку 1.. Обратите внимание на его передние верхние зубы. Они изготовлены из особого, сугубо ударного фарфора фирмы «Челюсти»! За скромную плату фирма поставит такие зубы любому гражданину нашей страны. Девиз фирмы: «Только вам — по зубам!» Стопроцентная гарантия качества! Кривиз вышел из машины… Даем крупным планом ноги нашего героя… А на них? А на них вы видите спортивные ботинки «Супер-кросс». Лучшая спортивная одежда и обувь продается в супермаркетах «Думсик»! Трусы и майка подарены Кривизу вице-президентом торгового объединения Халмеем. Вручая подарок, Тик Халмей заверил наших корреспондентов, что он делает это по поручению президента объединения и не ради голой рекламы, а ради уважения к мужеству и силе господина Кривиза. Быть может, вам покажется странным, что вы не видите толпы зрителей. Но, по мнению правления нашей телекомпании, зеваки только помешали бы нашим телеоператорам. И потому компания оплатила монопольное право на показ этого мероприятия и тем самым исключила возможность появления на ваших экранах зевак… Вот Кривиз подошел к лестнице, ведущей в подземный лабиринт Тенора. Если он там не заблудится… Он приветствует вас, уважаемые телезрители, он машет рукой! Счастливого пути, краса нации и государства! Мы уверены, ты выдержишь испытание!.. Хочу предупредить вас, что в течение примерно пяти минут вы ничего не увидите. За это время Кривиз должен пробежать двести двадцать ступенек по лестнице, ведущей в подземелье Тенора. Если он не споткнется и не сломает ноги, то через пять минут, вернее, через четыре минуты сорок секунд вы увидите героя! Правда, он не знает, что двести первая ступенька является ловушкой. Одно прикосновение, и… на голову нашего героя может обрушиться восемь гирь и четыре камня, по двадцать килограммов каждый. Давайте вместе призовем на помощь судьбу. И пусть она поможет… Вы слышите шум. грохот… И… Вот это реакция! Кривиз все-таки задел ступеньку-ловушку. Но увернулся от гирь и камней. Пуля! Молния!.. Объявляем конкурс! Кто из вас, уважаемые телезрители, угадает, с какой скоростью мчался Кривиз по ступенькам, того бесплатно, за счет нашей компании доставят к месту финиша, и он может первым пожать руку нашему герою! Но вот Кривиз приготовился к первому испытанию. Он встал на порог, за которым начинается стометровый коридор, на три четверти от пола заполненный отходами производства фабрики синтетического волокна. Как мне сообщили специалисты, жидкость очень неприятна на вкус, вредно действует на нервную систему и водно-солевой обмен. Кривизу надо проплыть сто метров и при этом не задеть тонкую сетку, которая висит над поверхностью на высоте всего двадцати сантиметров. Если он ее заденет, на его голову обрушатся три балки, привязанные к потолку и снабженные специальным спусковым механизмом. Сервомоторы и электронные датчики изготовлены фирмой «Попробуй укради»… Если вас еще не ограбили, спешите приобрести самый надежный и современный, самый дешевый и удобный в эксплуатации охранный комплекс «Не воруй!». Цены умеренные! От 10 до 100 тысяч дублингов! Кривиз прыгает и… Не волнуйтесь, уважаемые телезрители, все идет нормально. Запас воздуха в легких нашего героя солидный. И потому большую часть пути он проделает по дну. Вот его голова мелькнула где-то на середине дистанции… Увы. сработала сигнализация! По-видимому, Кривиз все-таки задел сетку. Но… голова нашего героя оказалась непробиваемой!. Амортизационный парик «Вечерняя прогулка» спас Кривиза от гибели… Если вы любите вечерние прогулки по парку или набережной и не желаете подвергнуться насилию… Покупайте! Покупайте! Покупайте!.. Фирма «Упругий волос» гарантирует сохранность вашей головы при ударе любым предметом! А где же наш герой? Включаем камеру номер два… Вот он стоит на площадке перед железной дверью, за которой его ждет новое испытание. Мы видим бесподобную улыбку нашего героя! Браво, Кривиз!.. Вот он толкнул железную дверь плечом и исчез за порогом… Включаем следующую камеру. Но что это?! Господи, святой Кудвей! Наш герой угодил в ловушку! Он висит на перекладине1 А некто в черном привязывает к его ногам бревно… Ой! Ох!.. Вы слышите эти мерзкие звуки? Злой человек в черном крутит ручку ворота. Тело Кривиза напряжено до предела!.. А скрип? Скрежет? Неужели это трещат великолепные мышцы нашего героя? Ведь перед началом приключения он выпил большую дозу тонизирующего напитка «Омпей». Его тело должно выдерживать любые нагрузки. «Омпей» делает мышцы человека предельно эластичными. Кстати, вы заметили на бревне ярко блеснувшую наклейку с желтым кругом посередине? Это фирменный знак треста «ИКБ». Специально для нашей передачи сотрудники трестовского научного центра прислали настоящее сосновое бревно! Если вы желаете построить виллу из натурального дерева, обращайтесь в трест «ИКБ». Там, на фабрике переработки бытовых отходов и мусора, синтезируются самые настоящие строительные детали из самого дешевого сырья! Тем временем лицо нашего героя почему-то побледнело. Что с ним? Неужели он не выдержит испытания?.. Кривиз? Орел наш? На тебя смотрят вся наша страна и десятки миллионов зрителей за рубежом! Ты ведь знаешь, что шестнадцать зарубежных телекомпаний заплатили за право трансляции этой передачи. В случае преждевременного окончания передачи нам придется платить огромную неустойку, и мы разоримся! Держись, герой! Внимание, пока наш орел еще способен терпеть, я зачитаю вам одно прелюбопытное письмо, только что поступившее на наш телетайп. Подписано оно девушками из кордебалета «Стройная ножка», который, как вам, вероятно, известно, каждую ночь выступает в самом шикарном борделе… ой! — извините великодушно, уважаемые телезрители, — в самом лучшем театре-ресторане «Огненная страсть». Все участницы этого ансамбля — весь кордебалет в полном составе! — пожелали выйти замуж за нашего героя!.. Держись, Кри!.. Перед моими глазами циферблат секундомера фирмы «Счастливый час». Время, отведенное на пытку с жутким названием «дыба», истекло! Как только вы застегнете на своей руке браслет с хронокомплексом этой фирмы, каждый час вашей жизни станет более счастливым и удачливым! Спешите приобрести новый хроно-комплекс! Время не ждет!.. Как отметил в своих мемуарах знаменитый раскаявшийся террорист-провокатор по кличке Буйлав, детали этого хронокомплекса можно с успехом использовать во взрывных устройствах любой мощности и назначения. Вот каково мнение специалистов. И стопроцентная гарантия, что не подведет!.. Герой снова на наших экранах! Освобожденный от пут, он радостно улыбается. Его великолепно тренированные бицепсы выдержали невероятнейшую нагрузку! Он готов к новым испытаниям… Автоматическая электромассажная установка разминает его тело… Всем, кто хочет быть мо —. ложе и стройнее, необходим электромассажист «Мягкая лапа»! Любой комплекс неполноценности, чувство утомленности и усталости покинет ваше тело после двух-трех сеансов. А где же наш герой?.. Вот он. Кто-то в черном толкнул его, и он упал в лапы электронного паука!.. О ужас!!! Сейчас нашему герою согласно программе испытаний будут рвать ногти и выбивать зубы. Специальная ногтервальная машина сконструирована фирмой «Брайт». Жесткие, жуткие на вид клещи вцепились в перламутровые ногти нашего героя и… и… Что это? Клещи соскакивают с ногтей… Все желающие иметь идеально полированные ногти, обращайтесь в косметический кабинет для кошек и собак. Кабинет принадлежит фирме «Мурлыкающий друг», которой также принадлежит специальная брачная контора, в кратчайшие сроки обеспечивающая супружеское счастье любому вашему четвероногому другу. «Каждому другу по супругу» — так говорят сотрудники фирмы и обещают стопроцентную гарантию хороших наследственных качеств и идеальную родословную всех предков до восемнадцатого колена! Титановые клещи в десятый раз соскальзывают с ногтей нашего героя… Да, происходит что-то невероятное. Неужели поломка?.. Внимание! Через две-три минуты мы передадим важное сообщение. А пока на очереди испытание зубодробильной аппаратуры… Облицованный пластиком стальной кулак со свинцовой начинкой срывается с предохранителя и со страшной силой бьет нашего героя по зубам! А зубы?.. Зубы целы! Кулак, как резиновый мячик, отскочил от челюсти Кривиза и… вдребезги разнес электронного паука… А теперь послушайте важное сообщение, только что поступившее на телетайпы нашей студии из Национального банка. Поскольку фирма «Брайт» исчерпала все свои кредиты и не смогла в должные сроки обеспечить стоматологические поликлиники и полицейские участки соответствующим оборудованием, с этого момента считать фирму неплатежеспособной!.. Еще раз просим вас, уважаемые телезрители, обратить внимание на улыбку нашего героя. И еще позволим себе заметить, что его кожу от многих болевых ощущений и механических повреждений спас крем «Экран от всяких ран»! А теперь представьте себе те времена, когда крема еще не было. Сколько мук и страданий должен был вытерпеть несчастный заключенный, прежде чем его доведут или донесут до эшафота. Теперь любой самый закоренелый злоумышленник под влиянием психотропных средств честно расскажет о всех своих преступлениях. И тогда, если, конечно, он этого заслуживает, его отправят к белому экрану для дальнейшего распыления на атомы! Надежно! Выгодно! Удобно! Практично! Комфортабельно! И, повторяю, никаких забот и страданий! Вот она, подлинная демократия!.. Но где же наш орел?.. Вот он! Вот! Вы снова видите его улыбку! Он на пороге свободы! Там, на солнечной поляне, перед выходом из мрачных подземелий Тенора, его ждут тысячи поклонниц… Правда, ему еще предстоит продраться через сотню мотков колючей проволоки, но это препятствие для Кривиза не проблема… Он спокойно ныряет в колючие волны… Пока он выбирается на свободу, мы передадим краткий выпуск последних известий. Только что в столичном аэропорту таможенниками задержана жена министра иностранных дел. Она возвратилась на родину из одной южной страны, где лечилась от алкоголизма. В ее багаже обнаружена крупная партия наркотиков — сорок килограммов чистого героина! Вот это улов!!! Рекорд прошлого года побит! Напомню вам, что тогда была задержана двоюродная племянница президента, и везла она всего лишь тридцать семь с половиной килограммов сырого опиума. Следующий выпуск последних известий через три минуты… Наши предсказания развеяны в прах! Кривиз преодолел последнее препятствие за шесть минут сорок секунд! Бра-во1.. Ура герою!!! Он на свободе! Восторженные почитательницы несут его на руках… Минуточку внимания. Еще одна небольшая новость. Только что неизвестный снайпер-одиночка, засевший в клетке с удавом, смертельно ранил премьер-министра, прибывшего на открытие нового зоопарка. Удав-патриот превратил террориста в выжатый лимон еще до того, как телохранители премьер-министра сообразили, с какой стороны произведен выстрел. Администрация зоопарка заверила общественность, что она срочно приняла соответствующие меры. Во избежание повторения таких случаев в будущем, еженедельный рацион удава будет увеличен вдвое. А теперь мы продолжим репортаж с торжественной встречи нашего Кривиза. На бронетранспортере сквозь толпу почитательниц к герою медленно приближается министр по проверке правдивости информации и качества телевизионного изображения. Он прикалывает на грудь нашего орла высшую награду страны — орден «Ветеран гвардии»… Тут же одна из поклонниц вскакивает на броню, нахлобучивает на голову министру свою шляпу и… срывает с груди героя орден и половину майки!.. А Кривиз?.. Кривиз с бешеной скоростью завертелся на левой пятке и… исчез… Толпа в панике покидает поляну перед замком Тенор, а мы возвратимся в нашу телестудию, потому что здесь ждет нас главный сюрприз! Рядом со мной, уважаемые телезрители, вы видите… нашего Кривиза. Прекраснейшего представителя новой серии роботов марки «Чемпион»1. Да, да. Кривиз не человек. Это робот, созданный по заказу трикотажной фирмы. С помощью этого робота фирма надеется проводить испытания новых моделей спортивного трикотажа!.. А пока робот испытал подвалы Тенора… Кто будет первым счастливчиком, первым героем, преодолевшим все препятствия, это, дорогие телезрители, вы увидите в ближайшее время. Следите за рекламой! Такое возможно только в нашей самой свободной в мире стране, где права человека — превыше всего. Убийца, закоренелый преступник, гангстер под аплодисменты миллионов людей войдет в подвалы Тенора и выйдет из них национальным героем. Следите за рекламой!.. Хаджиакбар Шайхов Яшим Абдуллаев Память предков Фантастический рассказ В прошлый четверг меня здорово шарахнуло током. Конечно, приятного мало, когда неведомая сила вдруг подбрасывает тебя в воздух и швыряет на пол. Но… Но все же я благодарен собственной неосторожности. Она помогла мне стать участником невероятных событий, память о которых я сохраню навсегда. Впрочем, все по порядку. Итак, в четверг… В нашей лаборатории заканчивали работу над заказом комбината тугоплавких и жаропрочных материалов. Последний месяц мы практически не отдыхали. Я как руководитель группы приходил в лабораторию первым и уходил последним. Но дело спорилось. «Малютка», вобравшая в себя последние достижения электронной техники, была в срок подготовлена к испытаниям. В четверг мы собирались сделать пробное включение. Какова же была наша досада, когда оказалось, что какой-то растяпа установил источник питания с пробитой обмоткой. Ехать на базу за новым источником было уже поздно. Я отправил ребят по домам, а сам остался в лаборатории. Хотелось посидеть немного в кресле, покурить, посмотреть на «Малютку». Панель «Малютки» была снята, и я видел внутренности установки — переплетение проводов, бесчисленные диоды, сопротивления, микросхемы… Постепенно я успокоился. Работа сделана, думал я. Полтора года не прошли даром. Завтра привезем с базы источник питания п запустим нашу «Малютку» в работу. Что такое еще один день ожидания по сравнению с месяцами поиска, с десятками бессонных ночей? Работа сделана — это главное. Внезапно дверь лаборатории скрипнула. Я обернулся: на пороге стоял аккуратный старичок — наш вахтер. — Бог в помощь, сынок! — Спасибо, — хотел ответить я, но в глаза мне ударил свет ярчайшей лампы, укрепленной над входом. Кто притащил в лабораторию этот прожектор? Всегда режет глаза. Сколько раз я говорил ребятам, чтобы заменили лампу на менее мощную! — Задерживаетесь, хотите еще поработать? — спросил между тем вахтер, разглядывая «Малютку». Его вопрос почему-то вызвал у меня раздражение. Живо вспомнилась неудача с пробным включением установки. Да еще эта лампа… И вообще, что нужно здесь человеку, не знающему даже, чем отличается анод от катода? — Да, задерживаюсь, — ответил я холодно, — а в чем дело? Он пожал сутулыми плечами: — Так просто… Поговорить захотелось с живой душой. Он в некотором смущении осмотрел лабораторию и спросил: — Послушай, сынок, что за блестящую коробку привезли к вам на прошлой неделе? Чуть не уронили тогда на лестнице. Тяжелая, наверное? — И он указал па вакуумное. устройство. — Это, отец, такая штука… — начал было я в популярной форме, и тут меня осенило. Черт возьми! Как же мы могли упустить это из виду, шляпы несчастные! Ведь в вакуумном устройстве есть автономный источник питания! Кусок проволоки, и «Малютку» можно включить немедленно! Старичок незаметно ретировался… Я обшарил все столы и шкафы. Где бы найти подходящий провод? Вот уж правда, по словам старой пословицы, бедняка даже на верблюде собака кусает. Наконец на глаза мне попалась катушка с красноватой проволокой небольшого сечения. Не совсем то, что нужно, но все-таки… Через пятнадцать минут источник вакуумного устройства был подключен к «Малютке»… Должно быть, я не вполне понимал, что делаю. От нервного возбуждения все во мне дрожало, и я вдруг решительно нажал на четырехугольную кнопку с надписью «Пуск». Послышался сухой треск. Провод, оборвавшись, вдруг прыгнул в мою сторону и обвился вокруг тела… Отскочить я не успел… Последнее, что мне запомнилось, — яркая лампа над входом. Она вдруг стремительно начала расти, превращаясь в ослепительный диск. Диск пылал в моей голове, плавил мозг, испуская огненные кольца. Падения я уже не ощутил. Солнца не было видно. Казалось, оно сияет там высоко в небе, скрытое от меня сплошным зеленым ковром из густой листвы, ветвей и переплетенных лиан. Однако каждой своей клеточкой я чувствовал солнечный свет. Казалось, лучи прожгли мою кожу. У меня возник необоримый животный страх — страх перед светилом. Вдруг меня обожгла мысль. Какое солнце? Где оно? Ведь его не видно. Что это за зелень?! Откуда здесь деревья?! Где я?! Я пытался приподнять голову, руку, но не мог пошевелить даже мизинцем. Я не владел своим телом! Тут мне вспомнилась «Малютка», возня с источником, вахтер, лампа, сильный удар. Быть может, я нахожусь на операционном столе под наркозом и этот тропический лес грезится мне во сне? Внезапно мое тело — помимо моей воли! — поднялось с земли… Не буду описывать растерянности, изумления, отчаяния, охвативших меня при этом. Я увидел свое тело. Мускулистое, обнаженное, оно было покрыто густой бурой шерсткой. Ступни ног были узкими, я едва сдерживал равновесие. Собственно, это были не ноги, а косматые лапы с плоскими загнутыми когтями. Я (или, скорее, то, что было мною) стоял на обрывистом берегу какой-то быстрой речушки. Вокруг росли высокие сочные стебли, кусты, похожие на огромные папоротники, красные и желтые цветы величиною с зонтик. Почва была покрыта густой и жесткой травой. Повсюду бегали какие-то мохнатые жуки, по сравнению с которыми скорпионы показались бы божьими коровками. И на всем лежала тень — густая, плотная тень от зеленого ковра наверху, сквозь который проникали страшные невидимые лучи… Медленно я побрел вдоль берега реки, где тень была как бы гуще. …Нет, слова «я побрел» не совсем верные. Побрела обезьяна, а я был всего лишь свидетелем ее передвижения. «Итак, мой мозг помещен в череп обезьяны, — лихорадочно думал я. — Предположительно первобытной обезьяны, которая жила своей жизнью». Между моим сознанием и ее дремучим неповоротливым мозгом существовала односторонняя связь — я чувствовал то же, что и она: боль, жару, страх, влагу, голод. Я воспринимал каждое ее движение, любое побуждение. Она же и не догадывалась о моем присутствии. Напряги я всю свою волю, я не смог бы заставить ее даже почесаться. Я был только зрителем, зрителем какой-то непонятной мне картины. Поэтому продолжать повествование скорее всего следует от третьего лица, то есть от обезьяны… И только когда потребуется что-либо объяснить, в разговор буду вмешиваться я. Итак, обезьяна. шла вдоль берега реки. Движения ее были неуверенными и робкими. Ее тяготил страх, как мне казалось, страх оказаться на освещенном солнцем пространстве. Вдруг она замерла, напряженно склонив набок узколобую голову. В кустах послышался легкий шорох, а потом показалась страшная звериная морда с небольшими ушами и двумя длинными — чуть не до земли — клыками, похожими на костяные сабли. У зверя были красные глаза, густая жесткая шерсть. Пригибаясь к траве, зверь выбрался из засады — огромный, с могучими полосатыми лапами. Обезьяна пронзительно закричала и, выронив плод, бросилась бежать по берегу той же реки. Страх гнал ее в неизвестном направлении… Бежала обезьяна неимоверно быстро, но зверь (наверное, это был саблезубый тигр) не отставал. Более того, расстояние сокращалось. Нет, не в беге было спасение обезьяны. Ей бы добраться до рощицы и там, цепляясь за ветки, прыгать с дерева на дерево. Но вокруг были либо сочные ломкие стебли, либо тонкие и гибкие кусты. Вдруг впереди показалась группа деревьев, похожих на развесистые орешины. Вот наше спасенье! Чтобы добраться до них, нужно было всего-навсего пересечь неширокую ярко-зеленую поляну, щедро залитую солнцем. К моему удивлению, перед самой поляной обезьяна остановилась как вкопанная. Новый страх, гораздо более сильный, чем страх оказаться в лапах хищника, овладел ею. И это был страх перед Солнцем! Я воспринимал это состояние, но ничего не понимал. Солнце светило жарко, однако вполне терпимо. Выдайся такой денек в моих родных местах, я не упустил бы возможности позагорать. Остановился и хищник, терзаемый тем же страхом. Он тоскливо завыл, скребя когтями землю. Сейчас я хорошенько рассмотрел его. Это был поджарый зверь величиной с молодого бычка. Вид у него был такой свирепый, что тигр нашего времени показался бы рядом с ним котенком. Под полосатой шкурой тугими буграми перекатывались мышцы. Саблезуб снова стал приближаться к обезьяне, правда, осторожно и нерешительно. Та завизжала, заметалась, не смея пи бежать, ни защищаться. Хищник был уже близко. И тогда отчаявшаяся обезьяна, окончательно потеряв над собой контроль, решилась на невероятный шаг — выбежала на поляну, жмурясь от солнца. Теперь ужас обуял уже хищника. Повернувшись, он исчез в траве. «Уф!» — мог бы сказать я. Но не моя обезьяна. Едва хищник исчез, она словно опомнилась и с визгом бросилась назад, туда, в спасительную тень, к реке. В одном месте берег был более пологим, в красной глине виднелись небольшие вымоины — пещерки. Не прекращая визжать, обезьяна спускалась к воде. Но ее когтистые лапы не удержались на влажной глине, и, поскользнувшись, она мгновенно съехала вниз, вновь оказавшись на солнце. Теперь я тоже боялся Его. Лучи светила били по голове, как тяжелый молот, красный диск пылал, словно раскаленная сковородка. И снова все померкло в моих глазах. Сознание медленно возвращалось ко мне. Ныло все тело. Наверное, я стонал. Голова словно налилась металлом, но постепенно глаза обретали способность видеть. Я… лежал в лаборатории на полу. Рядом с моей правой рукой валялся оборвавшийся провод. Он свился наподобие пружины. С трудом поднявшись, я принялся наводить порядок. Отключил источник. Скорее, скорее прочь эти чертовы провода! Мельком глянув на часы, я с удивлением обнаружил, что мое обморочное состояние продолжалось менее 15 минут. Ну конечно, со мною был обморок! Однако как объяснить видения и чувства, которые я испытал в эти четверть часа? Даже сейчас, находясь в своей лаборатории, я не сомневался в реальности пережитой только что погони. Тропический лес, обезьяна, саблезуб, непонятный страх перед солнцем — я в жизни не думал о таких вещах. Отчего же они так ясно пригрезились мне? У меня не было никакого, даже самого абсурдного, объяснения. Никогда не был я так ошарашен, сбит с толку, как в эти минуты. И тут мой рассеянный взгляд упал на «Малютку». Я увидел несколько перегоревших и почерневших узлов. Короткое замыкание? Этого только недоставало. Первым моим побуждением было заменить вышедшие из строя детали. Увы! Все наши запчасти и инструменты хранились в большом металлическом шкафу, ключ от которого имел только заведующий лабораторией Аброрака. Значит, завтра, когда ребята придут на работу… Что я им скажу? У меня перехватило дыхание. Усталость, удар током, невероятный сон, авария «Малютки» — все это разом обрушилось на меня. Оцепенев, стоял я посредине лаборатории. И вдруг огненные кольца снова поплыли перед моими глазами. Я почувствовал, что проваливаюсь в адскую пропасть, на дне которой пылал ослепительный диск. Не могу передать свой ужас, когда мне стало ясно, что я вновь пробудился в теле обезьяны. Можно было строить любые предположения по поводу первого эпизода, но оказаться в доисторическом лесу вторично… Нет! И все-таки я снова в первобытном лесу. Но этот лес был уже иным. Не стебли и кустарники окружали меня, а стволы мощных деревьев. Они уходили высоко в небо, раскинув там широкие кроны. Мягкую болотистую землю покрывал влажный мох. Среди болезненно-светлой зелени виднелись маленькие желтые цветы. При каждом шаге почва чавкала, словно горестно вздыхая. Лес был полон животных. Но странным было их поведение. Словно неведомая болезнь поразила обитателей леса. Животные передвигались вяло, пригнув голову к земле, стараясь укрыться в тени. Они явно сторонились светила. Да, лес вокруг был иным. И обезьяна, тело которой стало моим телом, тоже была другой. Это был крупный самец, покрытый короткой шерстью. Длинные передние лапы почти достигали коленей. Лапы ли? Я увидел хорошо развитую гибкую ладонь, подвижные пальцы с плоскими, хотя и острыми, когтями. Нет, это уже не лапа. Это рука. Ступни ног трансформировались менее заметно, хотя и стали шире. Во всяком случае, теперь животное гораздо легче сохраняло равновесие, передвигаясь на двух конечностях. Кто же это существо? Еще не человек, но уже не животное. Постепенно отчаяние вновь овладело мною. Это не сон и не бред, говорил я себе. Но что произошло? Какой волной унесло меня из XX века на миллионы лет назад? Причем унесло только мой разум. Я лихорадочно перебирал самые смелые гипотезы моего времени и даже… сюжеты фантастических романов, но ответа не находил. Между тем обезьяночеловек шел вдоль быстрого ручья, который огибал горную гряду. Я заметил, что он старательно обходит освещенные солнцем места. И еще я понял, что ему нездоровится. Он не был серьезно болен, но его организм, упорно сопротивляющийся какому-то резкому недомоганию, уже ослабевал в этой борьбе. Внезапно у него закружилась голова, он устало опустился на землю, тяжело дыша и бессмысленно глядя перед собой. На той стороне ручья в скале виднелась расщелина, вернее, узкий вход в пещеру. Оттуда веяло прохладой. Бесчисленное количество раз проходил обезьяночеловек мимо этого места, не обращая никакого внимания па пещеру. Он и сейчас равнодушно прошел бы мимо, если бы не этот острый приступ слабости. Взгляд его задержался на входе в пещеру. Видимо, в его дремучем сознании мелькнула какая-то мысль. С трудом поднявшись, он вброд перешел ручей и несмело влез в пещеру. Пещерка была небольшая, сухая и хорошо проветривалась. Хрипло дыша, существо растянулось на полу. Не знаю, сколько прошло времени — может, двадцать минут, может, полчаса, но вдруг я с удивлением обнаружил, что состояние обезьяночеловека заметно улучшилось. Исчезла ноющая головная боль, болезненная вялость. Я стал догадываться, что это связано каким-то образом с тем, что пещера надежно оградила обезьяночеловека от действия солнечных лучей. Неужели в те времена солнце таило в себе такую опасность? Однако поразмыслить над этим явлением я не успел, Обезьяночеловек захрапел. Как это ни странно, вместе с ним уснул и я. Пробуждение мое было медленным и болезненным, словно я выплывал из небытия. Где я окажусь теперь? В доисторическом лесу? В моем XX веке? Я открыл глаза (если только в данном случае это выражение приемлемо) и с горечью убедился, что по-прежнему нахожусь в чужом теле. Но это было уже другое тело — тело Молодого Охотника эпохи Зари Человечества. «Что ж! — сказал я себе. — Надо набраться мужества и ждать… В конце концов все должно объясниться… А пока… пока пусть все идет своим чередом». Молодой Охотник был мускулист и кряжист, с грубой красноватой кожей. У него был низкий треугольный лоб, сильные надбровные дуги и тяжелый свинцовый взгляд, хотя по натуре он, кажется, был добрым малым. На квадратные плечи он накинул старую оленью шкуру, всю в прорехах и проплешинах. Сейчас Молодой Охотник стоял в толпе своих соплеменников у подножия Священной скалы. Первобытные люди сбились в плотное полукольцо. У большинства был изможденный вид. Старики и старухи (им едва перевалило за тридцать) еле держались на ногах. Странное чувство охватило меня при виде этих существ с лицами, словно наспех вытесанными из пористого камня. Даже обезьяна с ее звериными повадками произвела на меня менее тягостное впечатление, чем эти карикатурные творения, как бы пародирующие род человеческий. Впрочем, детеныши первобытных людей были даже милы. В их черных глазенках светилось любопытство, они готовы были без устали возиться в пыли. Малыши искали какие-то стебли, выковыривали из земли белые хрустящие корни и совали их в рот. Молодой Охотник то и дело поглядывал на Быстроногую. Она почти не сутулилась, золотистая шерстка покрывала только ее плечи и ноги. Сквозь грубые черты ее лица, такие же грубые, как и у других, пробивалось тем не менее нечто светлое и нежное… Да-да, не смейтесь, пожалуйста, на земле зарождалась красота… И, поняв это, я преисполнился если не симпатии, то сочувствия по отношению ко всему племени. Между тем первобытные люди обсуждали вопрос, право на который история признает лишь за их далекими потомками: «Быть или не быть?» Внутри полукруга друг против друга стояли Вождь и Вещунья — тощая высокая старуха с жесткими белыми волосами, делающими ее голову похожей на большой одуванчик. Вещунья проговорила лающим хриплым голосом, раскачиваясь из стороны в сторону и полузакрыв глаза: — Охотники опять вернулись ни с чем. Уже много дней мы не ели мяса. Завтра нужно идти на охоту в Нижний Лес. — Идти в Нижний Лес, — бессмысленно повторила за ней вся толпа. Должен оговориться, что речь людей была примитивной, даже убогой. И если здесь я вкладываю в их уста грамматически правильные фразы, то делаю это только для ясности и точной передачи смысла сказанного. — Но в Нижнем Лесу охотятся Рыжеволосые, — набычившись, отвечал Вождь — очень крупный и сильный, с широким сплюснутым носом и большим ртом, почти пастью. Чувствовалось, что Вождь и Вещунья — враги. — Нужно выгнать Рыжеволосых из Нижнего Леса и овладеть их пещерой. — Старуха запрокинула кверху уродливое лицо, не лишенное, однако, выразительности. — Выгнать Рыжеволосых, — вторили остальные, и первобытный ужас оживил их маленькие глазки. — Мы не можем выгнать Рыжеволосых. Они сильнее. У нас мало мужчин. Очень многие не вернулись с охоты. — Вождь был тверд. — Духи Солнца помогут нам стать сильнее! — вдруг пронзительно закричала Вещунья. — Надо просить духов, и они помогут нам. — А нельзя ли попросить духов помочь нам на охоте? — Не оскорбляй духов, ты поплатишься за это, — угрожающе произнесла Вещунья. Затем повернулась лицом к Священной скале и вознесла руки к небу, что-то напевая. — Станьте пылью, люди племени Само! Просите у духов помощи! Все племя упало на землю, распластавшись в пыли. Мужчины, женщины, старики, дети извивались всем телом, катались на земле, натыкаясь друг на друга, и выли на одной ноте низкими грубыми голосами. Так продолжалось довольно долго. Внезапно старуха обернулась, ее всклокоченные седые волосы походили на ореол. — Духи Солнца услышали нас! — закричала она. — Радуйся, племя Само! Духи услышали нас! Раздался восторженный вопль, который по знаку Вещуньи сменился абсолютной тишиной. Старуха обвела толпу безумным взглядом. — Духи требуют жертву, — сказала она, — они будут ждать до завтрашнего вечера. Если мы их не задобрим, нас ждет страшная беда. — Завтра я сам поведу охотников! — воскликнул Вождь. Итак, вопрос был решен. Вещунья осталась у скалы, чтобы продолжить беседу с духами, а остальные вслед за Вождем побрели к своей пещере. Чем дальше удалялось племя от скалы, тем увереннее становился Вождь. Здесь, в пещере, его власть была неограниченной. Каждому нашлось дело. Хранительницы Огня по приказу Вождя отправились за хворостом для костра, что день и ночь — годы подряд — горел в пещере. Кормилицы занялись маленькими детьми. Старухи принялись толочь в больших каменных ступах собранное днем зерно и коренья — единственную пищу племени в последние дни. Старики и детишки чинили шкуры, убирали пещеру. Что же касается молодых здоровых мужчин, то те занялись приготовлением к завтрашней охоте. На плоских шершавых камнях они правили кремниевые ножи и скребки для снятия шкур, точили копья — простые, подчас корявые заостренные палки. Пещера представляла собой продолговатый подземный зал с входом, защищенным от нападения диких зверей кольями и камнями. У каждого члена племени Само в пещере было свое, строго определенное место, менять которое можно было только с разрешения Вождя. Мужчины-охотники занимали самый лучший угол пещеры, теплый и сухой. Невесело было сегодня в пещере. В последнее время неудачи последовали племя Само. Недавно зарос илом Ближний Ручей. Из-за этого пересохло Теплое Озеро, куда звери ходили на водопой. Ушел зверь, ушла рыба. Хорошая охота была в Нижнем Лесу, но Рыжеволосые не пускали туда охотников племени Само, рычали при их появлении, грозили копьями. Приближалась зима, а припасов не было. К тому же несколько охотников утонули недавно в болоте. Вот почему так недовольны люди, вот почему с жадностью слушали они Вещунью… Наконец поспел скудный ужин. Вождь разрешил приступать к еде. На большие зеленые листы горкой наложили массу, напоминающую жидкое тесто. Первую порцию взял себе Вождь, вторую, как и всегда, одна из девушек отнесла Вещунье в пещеру духов у Священной скалы. Охотники ели досыта, чтобы набрать силу. Последними накормили стариков… Ранним утром охотники вышли в путь. На этот раз Вождь повел их вдоль подножия горного хребта в сторону болота. Место там было опасное, зато дичь встречалась чаще. Всего охотников было двенадцать. Вождь разделил их на группы по два-три человека, и они разбрелись по лесу. У каждого было копье, на поясе висел очень острый кремниевый нож длиной в полторы ладони. На каждую группу пришлось по каменному топору. Молодой Охотник шел рядом с Вождем. Всякий раз, когда он выходил на охоту, его охватывало упоительное чувство борьбы, желание доказать свою силу и храбрость. Как хотелось ему именно сегодня выследить дичь! Он думал о том, какими глазами посмотрит на него Быстроногая, вернись он с добычей. Словно зверь, рыскал он по сторонам в поисках следа. Но в лесу было пусто. Тогда Молодой Охотник, набравшись смелости, заговорил с Вождем о том, что давно уже не давало ему покоя: — Быть может, в Синих Горах охота лучше? — Он указал рукой на вершины, что вздымались над лесом. — Наши отцы и деды никогда не охотились в Синих Горах. — Нам нельзя нарушать их обычаи, иначе духи покарают нас, — спокойно ответил Вождь. Юноша смущенно опустил голову. Вдруг впереди между стволами мелькнуло что-то серое. Мелькнуло и остановилось. Охотники тоже остановились, узнав леопарда. Их тела напряглись, узловатые пальцы крепче сжали копья. Хищник был крупным, сильным зверем. Он зарычал, открыв при этом огненно-красную пасть. Но люди, хотя и были настороже, панического страха не испытывали, ибо в природе уже наступил великий перелом — человек стал сильнее зверя. Эту силу придали ему не только копья, нож и каменный топор, но главным образом способность людей к общению, чувство коллективизма. Обезьяны при виде хищника с криками бросались врассыпную, зверь догонял одну из них и задирал. Человек же, подвергшийся нападению дикого животного, звал на помощь, и соплеменники общими усилиями вызволяли его, хотя рисковали при этом жизнями. Но иначе было нельзя. Иначе человек и не стал бы хозяином леса. Наверное, леопарду уже приходилось сталкиваться с людьми, и он запомнил, что от этих странных двуногих лучше держаться подальше. Он вдруг попятился и исчез в чаще. Эта встреча показалась охотникам добрым предзнаменованием. Они уверовали, что охота сегодня будет удачной, встретится им и другая добыча. Вдруг Вождь взял Молодого Охотника за руку и замер на месте. Оба прислушались, втянув воздух широкими ноздрями. В лесу слышался шорох, пахло кровью. Прячась за стволы деревьев, люди осторожно двинулись вперед. Возле зарослей багрово-темных кустов огромный бурый медведь терзал остатки лани. На некотором отдалении в надежде поживиться остатками трапезы застыли большие черные птицы. Мне часто приходилось видеть медведей: в зоопарке, в цирке. И всегда они казались мне добродушными, симпатичными существами. Я даже удивлялся — ну какие же они хищники, эти косолапые! Но медведь, пожирающий лань, был свиреп и страшен. В нем чувствовалась безжалостная сила. Резкие движения говорили о мгновенной реакции Пасть напоминала акулью — мощные челюсти, смертельная хватка. Однако Вождь и Молодой Охотник не обращали внимания на перепачканную кровью морду хищника, на его длинные когти: они грезили о груде вкусного мяса, заключенного в эту бурую шкуру. Участь зверя была решена. Вождь сделал знак Молодому Охотнику, а сам бесшумно двинулся к зверю. Тот, занятый добычей, ничего не замечал. Наконец Вождь подкрался достаточно близко, чтобы начать охоту. Приготовив к броску копье, он пронзительно закричал. Медведь от неожиданности оставил добычу и, поднявшись на задние лапы, яростно заревел. И тут Вождь метнул копье. Как опытный охотник, он должен был попасть в глотку. Это лучший способ хорошо закончить охоту. Вождь считался лучшим охотником в племени. Именно за это его и выбрали вождем. Но сейчас он промахнулся. Наверное, дрогнула рука. Копье слегка задело зверя, не причинив ему особого вреда. Подобные промахи не прощались. Сгорая от стыда, Вождь выхватил из-за кожаного пояса кремниевый нож и бросился на медведя. Где-то неподалеку слышались крики других охотников, спешивших на помощь. Бросился на помощь и Молодой Охотник, крепко сжимая свое копье обеими руками и готовясь вонзить его в узкую белую полоску, что виднелась на животе медведя. Наверное, хищник попросту успел насытиться и оттого ему было не жаль расстаться с добычей. Молниеносно повернувшись, он ринулся в чащу. Было слышно, как там с хрустом ломаются ветки и шуршит потревоженная листва. Несколько часов охотники преследовали ускользающую добычу. След вывел их к горам, но среди камней и валунов они его потеряли. После этого удача отвернулась от людей. Даже мышонок не встретился им на пути. Медленно, понурив головы, брели они к стоянке, с трепетом ожидая, когда духи Солнца призовут их к ответу. Вождь был угрюм. Его пошатнувшейся власти приходил конец. Смущенным и растерянным выглядел Молодой Охотник. Вождь промахнулся на охоте! Значит, духи и в самом деле отвернулись от него? Все племя вышло им навстречу. Оказалось, и первая группа вернулась ни с чем. Ужас вселился в сердца людей. Молодой Охотник увидел печальное лицо Быстроногой, и внезапно его пронзило страстное желание укрыть, защитить, заслонить ее от надвигающейся беды. Люди расступились. От Священной скалы шла Вещунья. В руке она держала длинную палку с острым концом. На нее обычно накалывались лучшие куски мяса, которые относили на вершину скалы по вырубленным в ней ступенькам. Вещунья молча протянула палку Вождю и запрокинула голову. Вождь сделал отрицательный жест. Старуха издала истошный вопль: — Ты обманул духов! Они не простят! Горе нам! Горе нам, люди племени Само! Люди так же, как и вчера, распластались «в пыль». Слышались плач, рыдания, проклятья… Вещунья продолжала наступать на Вождя: — Ты должен держать ответ перед духами! Они сами решат твою судьбу! — И она указала рукой на Священную скалу. Страшными были слова Вещуньи. Даже такой мужественный человек, как Вождь, побледнел и как-то съежился. — Иди! Духи будут говорить с тобой! — вновь прокричала Вещунья. Вождь повиновался. Священная скала представляла собой огромный вросший в землю валун. В более пологом склоне были вырублены ступеньки. На острых камнях под скалой белели кости животных, высыхали остатки шкур. Видимо, здесь регулярно совершались жертвоприношения. Площадка вокруг скалы была лишена какой бы то ни было растительности, плотным слоем лежала мелкая красноватая пыль. Словом, Священная скала была самой обыкновенной скалой с ровной площадкой наверху. Подъем на эту скалу не грозил никакими осложнениями. Мне был понятен страх людей, чувства Вождя, искренне верившего в духов. Но никакой реальной опасности для него я не видел. Вождь поднимался все выше по крутым щербатым ступеням. Его волосатые колени дрожали, он что-то тихо шептал толстыми губами. Люди племени Само провожали его взглядами, полными ужаса. Духов нельзя обманывать. А раз нет обещанной жертвы, то что же произойдет? Наконец вождь достиг вершины и замер на ней в напряженной позе, вобрав голову в плечи, словно ожидая удара. — Встань у края на белый камень. Жди ответа духов, — с угрозой произнесла старуха. Вождь повиновался. Люди замерли, ожидая, как поступят великие духи Солнца, которые могут все: дарить удачу на охоте, хороший урожай кореньев и плодов, наполнять реки и озера рыбой. А еще духи умеют наказывать: приносить смерть, голод, холодные зимы, болезни. Вдруг Вождь вскрикнул, как-то нелепо согнулся и начал клониться в сторону обрыва. Секунда, и он беззвучно рухнул вниз на острые камни. Послышался сухой треск, будто раскололи большой орех. Раздался вопль ужаса, племя рухнуло на колени. Духи всесильны, духи могучи. Они карают, если им не приносить даров. Да еще обещанных. Люди извивались в пыли, умоляя духов сжалиться и простить их. Громче всех вопила Вещунья, которая рвала на себе волосы. Признаться, я был озадачен таким поворотом событий. Потом, несколько поразмыслив, я пришел к выводу, что произошедшее каким-то образом связано с белым камнем, на который встал вождь перед своей гибелью. Первобытные люди с ужасом смотрели на распростертое тело того, кому еще недавно они беспрекословно повиновались. Наверное, каждый видел небольшую, похожую на репей шарообразную колючку, торчащую из его подвернутой левой пятки. Никто не придал ей ни малейшего значения, ибо подобные колючки ежедневно десятками цеплялись к телам людей и к шкурам, в которые они одевались. Меня же эта колючка навела на мысль. Видимо, в белом камне на Священной скале было несколько лунок, в которые Вещунья положила эти колючки, заблаговременно пропитанные каким-то ядом сильного паралитического действия. Скорее всего на белый камень можно было встать лишь так, что одна из колючек обязательно впивалась в ногу. Вот и все, вздохнул я. Единоборство Вождя и Вещуньи за власть над племенем закончилось в пользу последней. Грустные мысли навевала эта победа. Хотя Вождь и был сторонником традиционного уклада жизни, его здравый смысл не раз спасал племя от голодного вымирания и других опасностей. Теперь же безраздельная власть над людьми перешла в руки выжившей из ума старухи, считавшей, что единственный верный путь — это борьба с соседним племенем Рыжеволосых, более сильным н многочисленным. Кстати говоря, старуха, несмотря на все свое коварство, искренне верила в духов Солнца. Она была убеждена, что все ее поступки заранее одобрены духами и подсказаны ими. И хотя она сама подстроила гибель Вождя, однако была уверена, что ее руками духи Солнца осуществляли свою месть. Наконец старуха сделала знак, и обессиленные люди поднялись с земли. Вещунья велела всем идти в пещеру и готовиться к завтрашнему нападению на Рыжеволосых. Женщинам предстояло приготовить сытный ужин из последних припасов, мужчинам — привести в порядок оружие. Сама же старуха поднялась на вершину Священной скалы, чтобы побеседовать с духами и попросить их о помощи. И когда она, стоя там, вознесла к небу свои худые руки, а ветер растрепал ее длинные седые волосы, казалось, и в самом деле невидимые духи вступили с нею в тайную беседу. Ранним утром, еще до восхода солнца начался этот бессмысленный и дикий поход. Перед выступлением Вещунья прокричала охрипшим на ветру голосом, что духи обещали свое покровительство мужчинам племени Само. Пусть мужчины смело идут к пещере Рыжеволосых, а она, Вещунья, вновь поднимется на Священную скалу и будет неустанно просить духов о победе. После этого своеобразного напутствия мужчины — около сорока человек — двинулись в путь. Шли они нестройной толпой, время от времени испуская воинственные крики и потрясая копьями, будто подбадривая себя. Мало-помалу люди пришли в возбуждение, крики стали громче. Следом за мужчинами — метрах в трехстах — молча шли два десятка молодых женщин и девушек. Зачем? Воодушевлять своих соплеменников? Врачевать раненых? Оплакивать и погребать тех кому суждено погибнуть? Этого я так и не узнал. Среди них была Быстроногая. Молодому Охотнику очень хотелось, чтобы она заметила его, поэтому он кричал громче всех, выше всех поднимал копье, грозя невидимому врагу, напрягая свои и без того могучие мышцы. Мужчины спустились по ярко-зеленому лугу, поросшему цветами и густой травой, к ручью, перешли его вброд и поднялись па невысокое каменистое плато. С плато открывался необозримый вид. Виднелась большая долина, окруженная кольцом зубчатых гор. Ближние горы были пестры, как туркменский ковер, более отдаленные стояли синие, фиолетовые, еще дальше голубые, словно подернутые туманом. В долине привольно раскинулся Нижний Лес. В ослепительно голубом небе парили невиданных размеров птицы. Жизнь была всюду: за каждым деревом, под каждым камнем суетились какие-то жучки, ящерки, мелкие твари. В лесу слышались крики зверей. Сердце мое наполнилось болью и обидой. Я думал об огромной территории с неисчислимыми богатствами, которые могли бы прокормить тысячи, десятки тысяч людей, а не то что два немногочисленных племени. По какой парадокс! Вместо того чтобы объединиться и совместными усилиями познавать этот беспредельный для первобытного существа мир, два племени готовы кинуться друг на друга с копьями и кремниевыми ножами. Из леса вышли трое охотников. Это были Рыжеволосые. Если не считать светлой окраски волос, внешне они мало чем отличались от людей племени Само. Завидев неприятеля, нападающие испустили яростный вопль и бросились со склона вниз. Рыжеволосые некоторое время смотрели на них с недоумением, затем повернули и скрылись в чаще. Мужчины Само пустились по их следу. Лес в этом месте был гуще, пышнее. Упругие ветви хлестали по телам, острые травинки и листья ранили кожу, тугой воздух рвал легкие, по возбужденные предстоящей схваткой люди не ощущали ни болп, ни усталости. Неожиданно заросли кончились. Глазам охотников открылась большая поляна, упирающаяся в невысокую горную гряду. На пологом склоне гряды тесной толпой стояли Рыжеволосые, вооруженные копьями и каменными топорами. При виде Само они оскалили зубы, как хищные звери, и зарычали. Запыхавшиеся Само замедлили шаг и остановились как бы в нерешительности. Инстинкт подсказывал им, что Рыжеволосые гораздо сильнее. В небе пылало жаркое тропическое солнце. Оно било людям Само в глаза, слепило их. Люди щурились, обменивались бестолковыми взглядами. Им казалось, что духи Солнца подают им какой-то знак, но какой, определить без Вещуньи они не могли. Некоторое время обе группы первобытных людей поочередно издавали яростные вопли, грозно потрясая оружием. Казалось, два этих племени собрались на поляне лишь для того, чтобы накричаться вволю и попугать друг друга, а затем спокойно разойтись по пещерам. Воинственный пыл людей Само шел на убыль. Во-первых, их было вдвое меньше, во-вторых, начала сказываться усталость: слишком много энергии было затрачено на дорогу сюда. Но все большее возбуждение охватывало Рыжеволосых. Своими криками они оглушили самих себя, а вид более слабого противника привел их наконец в неукротимую ярость. Я видел их налившиеся кровью глаза, набухшие мышцы, пену, выступившую на губах. В этот момент один из людей Само неловко задел острым концом копья своего соплеменника по плечу. Брызнула кровь, вид которой опьянил Рыжеволосых. Дело было решено. Страшные, озверевшие, ринулись они со склона па Само. Люди Само не выдержали напряжения и бросились бежать. Вслед им полетели копья и камни. Послышался треск, хруст, кто-то завопил по-звериному. Достигнув леса, мужчины Само столкнулись со своими соплеменницами. Те стояли, сбившись в кучку, растерянные, ничего не понимающие. Молодой Охотник увидел Быстроногую. Она стояла у дерева, прикрывая лицо тоненькой зеленой веточкой, словно надеясь защититься этой веточкой от опасности. Из-за зеленых листочков мерцали ее черные, расширенные от ужаса глаза. Молодой Охотник снова ощутил неодолимое желание прикрыть Быстроногую своей грудью. Это желание наполнило его радостью. Не той первобытной радостью, которую дает предвкушение сытного обеда, а радостью повой, непонятной, щемящей. Под напором этой радости отступил инстинкт самосохранения. Молодой Охотник готов был умереть яа Быстроногую. В этот момент Рыжеволосые настигли всю группу. Сражение развернулось на небольшом пятачке между густыми деревьями. Здесь копья и топоры стали почти бесполезными, ибо цеплялись за ветви и лианы. В ход пошли кремниевые ножи, кулаки и зубы. То тут, то там слышался визг, тяжелое дыхание или протяжный вопль. Полуобнаженные, лохматые, в звериных шкурах люди катались по земле, норовя вцепиться дург другу зубами в горло. Молодой Охотник дрался как пещерный лев. Уже двое Рыжеволосых с раздробленными челюстями валялись у его ног. Он считал, что защищает Быстроногую. Но Быстроногой давно уже не было за его спиной… Мощный удар камнем в руку заставил Молодого Охотника зашататься. Второй удар — в голову — сбил его с ног. Словно сквозь сон доносились до него звуки утихающей битвы. Затем он почувствовал, что его связывают лианами и куда-то тащат. Страшно болела голова и обе руки. Сколько прошло времени, Молодой Охотник не знал, но постепенно силы стали возвращаться к нему. Он даже сумел распутать лианы, которыми были связаны его ноги. Он лежал на поляне неподалеку от того места, где происходило сражение. Рядом с ним были другие мужчины Само. Они негромко стонали. Чуть в стороне неподвижно сидели на траве несколько их соплеменниц. У Молодого Охотника помутилось в глазах — Быстроногой среди них не было. Поблизости расхаживали несколько Рыжеволосых. Они свирепо поглядывали на пленников, то и дело поднимая к плечам каменные топоры. В лесу послышался какой-то шум, словно сквозь чащу продиралась большая толпа. Шум становился все явственней. Наконец на поляну вышли другие Рыжеволосые. Они привели с собой всех людей племени Само — женщин, стариков, детей. Здесь была и Вещунья. Рыжеволосые относились к ней почтительно. Видимо, они решили, что с теми, кто служит духам, лучше не ссориться, чтобы не накликать на свою голову беды. Быстроногой не было и среди вновь прибывших. Тем временем на поляну высыпало все племя Рыжеволосых. Окружив Само плотным кольцом, победители в упор рассматривали побежденных. Детишки смеялись, строили гримасы и кувыркались в траве, выискивая на стеблях жучков, которых между делом отправляли себе в рот. Вперед вышел вожак Рыжеволосых — косматый, дикого вида и дикой силы человек, похожий из-за вросшей в плечи головы на вепря. Начал вершиться скорый первобытный суд. Настала тишина. Рыжеволосые умолкли в предвкушении редкостного зрелища и с любопытством смотрели на пленников. Даже малыши, забыв на время о подножном корме, замерли, вцепившись в шкуры своих матерей. Прежде всего вожак спросил у Вещуньи, будет ли просить она своих духов, чтобы те помогали Рыжеволосым. За это он обещал сытно кормить мясом и ее, и духов. Старуха согласилась, поставив одно условие: Рыжеволосые должны уважать духов Солнца и слушать их советы. Этим ответом вожак остался доволен. Он велел увести Вещунью в пещеру и хорошенько накормить ее. Потом он осмотрел девушек и женщин Само, выбрав из них самых молодых и крепких. Отныне они будут женами Рыжеволосых, сказал он. И дети от них будут Рыжеволосыми. Точно так же поступил он с детьми, отобрав среди них всех здоровых и сильных. Оставшихся, по большей части стариков и старух, а также слабых детей, Вожак велел увести подальше в лес и оставить там. Охотиться они все равно не смогут и в конце концов умрут от голода или же станут добычей хищников. Оставалось решить судьбу пленных мужчин — семерых сильных, здоровых мужчин. Вожак стоял возле них в раздумье. На его узком треугольном лбу обозначились глубокие складки. — Этих людей нужно убить, — сказал он наконец. — Если их оставить в племени, они будут мстить Рыжеволосым, если бросить в лесу, будут охотиться на зверей, которые принадлежат Рыжеволосым. — Вожак поднял руку вверх, а затем резко опустил ее вниз. В центр круга вошли трое Рыжеволосых с узкими каменными топорами, приблизились к несчастным пленникам. Топоры поднялись и опустились, трава и песок под ними заалели. Забилась в агонии вторая жертва. И тут инстинкт самосохранения взял свое. Молодой Охотник вскочил на ноги, освободился от распутанных ранее лиан и помчался вперед, к спасительной чаще. Все произошло так быстро, что Рыжеволосые не успели организовать погони. А когда пришли в себя, беглец был уже далеко. Не оглядываясь, продирался он сквозь заросли, бежал через лес, через плато к своей пещере, единственному месту на планете, которое знал. Он не думал о погоне, о боли, о будущем, он вообще ни о чем не думал. Одна страсть гнала его вперед — во что бы то ни стало добраться до пещеры. В пещере было темно и пусто. Рыжеволосые увели с собой людей и погасили огонь, который поддерживался изо дня в день в течение многих лет, унесли шкуры, ступы, припасы, ножи — весь нехитрый скарб маленького племени. Молодой Охотник сел на большой плоский камень в центре пещеры и бессильно уронил голову на грудь. Цели он достиг, но что делать дальше? Что делать одинокому раненому человеку в неоглядном враждебном мире? Вдруг в дальнем углу пещеры послышался тихий шорох. Охотник вскочил, готовый к худшему. Глаза его уже привыкли к мраку, царившему здесь. Охотник увидел… Из глубины пещеры к нему шла Быстроногая. Шла осторожно, робко, точно боясь поранить ногу. Остановилась рядом и погладила жесткой красноватой ладонью его плечо. — Тебя не убили? — спросил он, не смея шелохнуться. — Я убежала, — ответила она и потрогала его руку. — Очень больно? — Нет, совсем не больно. — Ему как будто и в самом деле стало гораздо легче. — Я вылечу тебя, — пообещала она. — Старуха показала мне травы. — И Быстроногая неожиданно заплакала. — Почему ты плачешь? — спросил Молодой Охотник, впервые притрагиваясь к ней. В нем вновь пробудилось чувство, испытанное в лесу перед схваткой с Рыжеволосыми. — Что с нами будет? — всхлипнула она. — Рыжеволосые придут и убьют нас. — Мы спрячемся. — У нас нет ни огня, ни пищи. — Мы будем охотиться. А огонь я сумею развести. Мы уйдем отсюда через горы и найдем новую пещеру. — Он становился увереннее с каждым словом. — Разве у нас хватит на это сил? — Хватит! — тряхнул он головой. — Я сильный, ты сильная. А потом у нас родится сын, а потом еще много сыновей и дочерей. У нас будет новое племя. — И Молодой Охотник осторожно сжал ее мускулистую, поросшую золотистой шерсткой руку. Тут моя голова странно закружилась. Сознание затуманилось, словно отделяясь от тела Молодого Охотника. «Приключения продолжаются», — только и успел подумать я, проваливаясь в никуда. Очнулся я на обыкновенной металлической больничной койке. Приподнял голову и с превеликой радостью убедился, что это мое тело! Лишь перебинтованная рука внушала некоторое беспокойство. Однако где я ее поранил? Уж не в схватке ли с племенем Рыжеволосых? Должен сказать, что первобытная эпоха теперь казалась мне более реальной, чем последние события в лаборатории. В моей комнате было небольшое окно, задернутое белой занавесочкой. Однако занавеску задернули не до конца, и, приглядевшись, я понял, что за окном город, большой, шумный, родной мой город. Итак, я в больнице. Что же все-таки со мной было? Тогда в лаборатории я упал, получил сильный ушиб. Все это похоже на сон, по сон не может обладать такой логикой и реальностью. А что, если сработала моя генетическая память?.. Через месяц меня выписали из больницы. Переломы срослись, но воспоминания о пережитом не покидали меня. Я обратился к известному ученому-генетику Петру Павловичу Никольскому, решившись подробно рассказать ему о своих «перевоплощениях». Когда я закончил свой рассказ, я почувствовал, как его охватило возбуждение исследователя, нащупавшего интересную проблему: — С вами действительно, как вы и предполагаете, произошел в общем-то нередкий, но ярко выраженный случай — пробуждение генетической памяти. Вы, вероятно, слышали, что человеческий мозг — это, по сути дела, склад, небоскреб, этажи которого заполняются информацией по мере развития индивидуума. Нижние этажи этого склада уже заняты информацией, накопленной всеми предыдущими поколениями. Эта информация поступает в наш мозг через гены. Она закодирована, и расшифровывать ее человек еще не научился. — Выходит, я каким-то образом расшифровал ее? — Вот именно, каким-то образом… На какое-то время вы отключились от внешнего мира, а потом ваше сознание «ошиблось дверью» и «попало не на тот этаж». И вы прочитали три эпизода из многих миллионов, хранящихся в вашей памяти, прежде чем снова подняться наверх, — Науке известны подобные случаи? — Я не располагаю статистикой. Но думаю, многие оказывались в подобном положении, однако не придавали этому значения. Считали прочтенную на «нижних этажах» информацию бредом, галлюцинацией, сном. К тому же случайная расшифровка носит, как правило, отрывочный характер. У вас получилось иначе. — Значит, Молодой Охотник существовал в действительности? — Скорее всего он и Быстроногая — одни из самых отдаленных ваших предков. — Петр Павлович усмехнулся. — Интересно, где, в каком лесу охотились мои? — Что же с ними стало потом? — Скорее всего ушли в горы. Просуществовать в ту эпоху вдвоем они вряд ли сумели бы. Вероятно, в горах они встретили другое, более миролюбивее племя, которое приняло их в свою пещеру. — Как вы думаете, доктор, — осторожно спросил я, — моя эпопея имеет какую-нибудь научную ценность? — Громадную! — Петр Павлович вскочил со стула и заходил по палате маленькими быстрыми шагами. — Особенно интересно ваше первое воспоминание. — Первое? Но ведь там не было ничего особенного!.. Обезьяна убегала от хищника, погона… страх… непонятный страх перед Солнцем… — Вот! — Петр Павлович резко поднял кверху указательный палец. — Страх перед Солнцем! — Он потрогал бороду и, сощурившись, спросил: — Насколько вы знакомы с теорией Дарвина? — В общих чертах… — Что значит «в общих чертах»? — Знаю, что человек произошел от обезьяны, — А задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему этот процесс не продолжается? — То есть? — Почему в нашу историческую эпоху обезьяны не преображаются в человека? — Наука пока бессильна ответить на этот вопрос. — Не скажите. Вы знаете, что такое геомагнитные инверсии Земли? — Смена магнитных полюсов Земли? — Вот именно. Через определенные промежутки времени — раз в несколько тысяч лет — наша старушка Земля меняет свои магнитные полюса, то есть северный становится южным и наоборот. В обычном состоянии земля как бы окружена магнитным полем. Оно-то предохраняет планету от космической радиации. Но это в обычном состоянии… — Начинаю понимать. В какой-то момент инверсии наступает нейтральное состояние. Земля остается без магнитного прикрытия, так? — Верно. И радиация достигает поверхности планеты, воздействуя на генетическую систему живых организмов. Менее приспособляемые виды погибают, остальные претерпевают мутации. — То есть скачкообразный процесс эволюции с изменением некоторых свойств и признаков вида? — Да. Это, по-видимому, и произошло миллионы лет назад с обезьянами. Во всяком случае, я так считаю. Геомагнитные инверсии привели к мутации — появлению человека. Хотя, возможно, человеческий род прошел через несколько таких мутаций, каждый раз преобразуясь. И после каждой мутации последовательно появлялись дриопитек, австралопитек, питекантроп неандерталец и, наконец, Гомо Сапиенс — человек разумный. Во всяком случае, периоды геомагнитных инверсий Земли в точности совпадают с узловыми моментами эволюционного становления человека. Кстати, с помощью облучения были созданы искусственные мутанты, например растения… — Так вот оно какое, Солнце! — Разумеется, все это только гипотеза. А теперь вы, сами того не ведая, дали основательные свидетельства в ее пользу. И этот ваш обезьяночеловек… Существо, которое первым догадалось войти и поселиться в пещере. Ведь это, если угодно., Эйнштейн своего времени! — Значит, я был свидетелем инверсии? — Одной из инверсий, последствия которой породили инстинктивный страх перед Солнцем. Магнитные полюса заняли надлежащие им места, а этот страх, ставший культом светила, остался. Солнца боялись, и ваша Вещунья играла на этом страхе. Так зарождалась религия. Вы видели жестокость, насилие, смерть. Но тогда же появлялись и другие ростки — любовь, чувство коллективизма, привычка к труду. Они развивались, эти ростки, и делали человека сильнее и лучше… — Знаете, мне даже как-то жаль, что я их никогда болыше не увижу, Молодого Охотника и Быстроногую. — Погодите горевать. Рано или поздно наука научится расшифровывать генетический код, и тогда каждый человек сможет побывать в любой эпохе по собственному усмотрению… Авторизованный перевод с узбекского Валерия Нечипоренко Эрл Стенли Гарднер Дело очаровательного призрака Роман Глава 12 «Титтерингтон эпартментс» на деле оказался трехэтажным кирпичным домом, узким по фасаду, с привратником у входа. Фамилии постояльцев значились в длинном списке на металлической табличке, прикрепленной н входной двери. Рядом с фамилией каждого жильца находилась переговорная трубка и кнопка звонка. — Старомодный домик, — произнес Дрейк задумчиво. — Ну, что предпримем? Найдя рядом с номером 220 имя Фрэнка Ормсби Ньюберга. Мейсон нажал на кнопку; ответа не последовало. Мейсон выждал некоторое время и снова нажал кнопку. Снова тишина. Мейсон взглянул на Деллу Стрит. Та, не говоря ни слова, протянула адвокату связку ключей. Мейсон примерил первый ключ. Он не подошел. Второй ключ вошел в замочную скважину и легко повернулся. Мягко, двумя пальцами, Мейсон вынул ключ и сказал: — Похоже, этот самый. Пошли. — Перри, а мы не нарвемся на неприятности? — спросил Дрейк. — Можем, — ответил Мейсон. — Но пока все мое преступление заключается в том, что я примерил ключ. — А в квартиру будешь входить? — Посмотрим, — ответил Мейсон. Адвокат тихо открыл дверь, и все трое оказались в довольно уютном вестибюле. Первое; что бросилось в глаза, — табличка с надписью: «Домоуправитель — кв. 101», и рядом стрелка, указывающая нужное направление. Мейсон сразу же направился в глубь вестибюля, где виднелась освещенная кабина лифта. Автоматический лифт поднял их на второй этаж, и они очутились в слабо освещенном коридоре. На одной двери белела цифра 220. Под дверью Мейсон заметил довольно широкую щель. Она была не освещена, в то время как полоски света, выползавшие из под дверей соседних квартир, указывали на то, что их обитатели дома. Справа от двери в квартиру Мейсон увидел кнопку. Он нажал ее, и где-то в глубине задребезжал звонок. — Перри, у меня на спине выступили мурашки, — прошептал Дрейк. — Давай лучше спустимся и поговорим с домоуправителем. По крайней мере, совесть у нас будет чиста. — Прежде чем начать разговор, — заметил Мейсон, — я хочу точно знать, о чем говорить. — Я в квартиру не пойду, — решительно заявил Дрейк. — Но ты, по крайней мере, не будешь возражать, если я проверю, подходят ли наши ключи? — спросил Мейсон. — Не нравится мне все это, — снова возразил Дрейк. — Мне тоже не нравится, — согласился Мейсон. — Однако я хочу найти доказательство. Они стояли и думали. Было душно. Коридор наполняли ароматы кухни и человеческого жилья. В соседней квартире, видимо, смотрели телевизор, и сквозь тонную дверь слышался голос диктора. — Не дом, а трущоба, — заметил Дрейк. Мейсон кивнул в знак согласия и решительно вставил в замок ключ, который открывал парадную дверь. — Ну-ка, попробуем, — сказал он. Адвокат попытался провернуть ключ вправо, но он не сдвинулся с места. Мейсон потянул его слегка на себя, потом толкнул вперед, надавил, но ключ не хотел поворачиваться. — Не попробовать ли надфилем, шеф? — тихо спросила Делла Стрит. — Слесарь советовал мне немного подточить кончик. Мейсон выдернул ключ, внимательно посмотрел на него, затем взял из связки второй. Этот даже не входил в отверстие замка. Третий тоже не подошел. Но четвертый ключ вошел, как по маслу. Мейсон повернул его, и замок открылся. — Ого! — воскликнул Дрейк. Обернув руку и пальцы носовым платком, Мейсон взялся за круглую дверную ручку, повернул ее и толкнул дверь. — Внутрь я не пойду, — напомнил Дрейк. — Не хочу впутываться. Секунду или две Мейсон в нерешительности постоял у отпертой двери, а затеем шагнул в комнату, отыскал выключатель и зажег свет. Внутренность помещения напоминала последствия тайфуна. Ящики были выдвинуты, створка буфета открыты настежь, битая посуда разбросана по всему полу, одежда валялась кучей, повсюду раскиданы бумаги. — Похоже, нас кто-то опередил, — предположила Делла. Вдруг громко хлопнула дверца лифта, и послышались гулкие шаги по коридору. — Быстро входите, — скомандовал Мейсон. Делла быстро нырнула в комнату, Дрейк поколебался, но тоже вошел. Толчком ноги Мейсон захлопнул дверь. — Ни к чему не прикасаться, — предупредил он. — Смотри, Перри, — предупредил Дрейк, — мы играем в азартную игру. Чужие козыри мы знаем, но своих у нас нет. Стоя посреди комнаты, они услышали, что шаги и голоса приближаются. — Перри, кажется, дело швах, — прошептал Дрейк. — Если увидят, как мы выходим… — Т-сссс, Пол, — прошептала Делла, приложив палец к губам. Шаги все приближались. Внезапно Мейсон узнал голос сержанта Холкоума из уголовной полиции, который произнес: «Насколько я понял, мадам, этого человека вы узнали по фотографии?». У самой двери звук шагов стих. — Совершенно верно, — ответил женский голос. — По фотографии в газете и сразу узнала жильца нашего дома. Его зовут Фрэнк Ормсби Ньюберг. — Опознание по фотографии — ненадежная вещь, — заметил сержант Холкоум. — Лучше взглянем, нет ли кого-нибудь дома. Раздался звонок. Дрейк с загнанным видом огляделся вокруг. — Здесь должен быть второй выход, — прошептал он. — У вас нет времени искать его, — также шепотом ответил Масон. — У них есть ключ. Делла, у тебя есть записная книжка? Делла утвердительно кивнула. — Быстро достань ее, — приказал Мейсон. Снова задребезжал звонок. — Пиши что-нибудь, Делла. Бери карандаш и пиши, — распорядился Мейсон. Делла вынула из сумочки крошечный блокнот, карандаш и стала записывать в него стенографические знаки. Раздался стук в дверь, затеи голос сержанта Холкоума произнес: — А впрочем, откроем ключом. Мейсон быстро подошел к двери, распахнул ее. — Ну и ну! — воскликнул он. — Вот это сюрприз! Добрый вечер, Холкоум! На лице Холкоума отразилось неподдельное изумление. — Что за черт! — воскликнул он, как только к нему вернулся дар речи. — Занимаемся изучением обстановки, — спокойным голосом сказал Мейсон. — Вы! Кто, черт побери, впустил вас сюда и что еще за обстановку вы здесь изучаете? — Ведем опись имущества, — ответил адвокат. Сержант стоял, как столб. Он хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. На помощь пришел Мейсон. — Моя клиентка, Элеонор Хепнер, является вдовой Дугласа Хепнера, — пояснил он. — Надеюсь, вы знаете, что я работаю на процессе, связанном с его убийством? Как только клиентка будет оправдана, на правах вдовы она унаследует все это имущество. Сейчас она подала документы на получение наследства, а я, как ее адвокат, решил осмотреть ее будущую собственность. Пишите: пять сорочек, — обратился Мейсон к Делле, как бы призывая ее продолжить прерванное занятие, — одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь пар спортивных трусов. Один, два, три, четыре… — Эй, погодите минутку! — воскликнул Холкоум. — Объясните же, что все это значит? Вы хотите сказать, что этот Фрэнк Ормсби Ньюберг не кто иной, как Дуглас Хепнер? — Конечно, — ответил Мейсон. — А разве вы этого не знали? — Откуда нам, черт побери, знать об этом? — вскричал сержант. — Если б не эта женщина, которая по фото в газете опознала своего жильца и обратилась в полицию, мы бы никогда и не подобрались к этой квартире. — Успокойтесь, сержант, — примирительно сказал Мейсон. — Вам проще всего было бы спросить у меня. — Спросить у вас! — воскликнул Холкоум. — Конечно, — ответил Мейсон. — А как вы здесь оказались?! — потребовал он. — С помощью ключа, — ответил Мейсон. — Какого еще ключа?! Голос Мейсона звучал с терпеливым спокойствием отца, втолковывающего простую истину своему неразумному дитяте. — Я же объяснил вам, сержант, что моя клиентка Элеонор Хепнер, или Элеонор Корбин, как ее именуют в суде, является вдовой Дугласа Хепнера. Совершенно естественно поэтому, что она предоставила нам ключ от квартиры, где провела с мужем свой медовый месяц. Женщина, которая, по всей вероятности, была управляющей дома, заметила: — Он никогда не говорил мне о том, что женился. Мейсон улыбнулся. — Я вас вполне понимаю. Несколько загадочная женитьба, не правда ли? — Вот именно, — подтвердила она. — Он наведывался сюда редко, в самое неожиданное время, столь же внезапно исчезал, и никто его подолгу не видел. Потом он возвращался и… в общем, это очень затрудняло убирать его квартиру. Сержант Холкоум, совершенно сбитый с толку, наконец собрался с мыслями и задал несколько членораздельных вопросов: — Может быть, вы мне расскажете, что все это значит? Почему в квартире разгром? Ведь не вы же учинили его, проводя свою инвентаризацию? — По всей вероятности, — сказал Мейсон, — кто-то побывал здесь до нас и, как мне кажется, что-то искал. После того как мы закончим осмотр, я порекомендовал бы полиции поискать здесь отпечатки пальцев. Как вы уже, очевидно, заметили, сержант, мы здесь ни к чему не прикасались, а просто стояли в центре комнаты и переписывали вещи, находящиеся в поле нашего зрения. А теперь, Делла, перепиши, пожалуйста, вещи, которые висят в шкафу. Постарайся не оставлять отпечатки пальцев на дверке. Дверку открой ногой. Так, правильно… Три рабочих костюма, один смокинг, пять пар обуви и… да, в глубине шкафа чемодан и… — Эй, подождите! — прервал Мейсона Холкоум. — Все эти вещи — вещественные доказательства! — Доказательства чего? — спросил Мейсон. — Я не знаю, но они вещественные доказательства. Ведь кто-то здесь был? — Естественно, дорогой сержант, — согласился Мейсон. — Тогда нам придется обследовать эту квартиру. Я свяжусь с управлением и попрошу прислать сюда экспертов для снятия отпечатков пальцев. Здесь нужно все тщательно прочесать, чтобы найти улики. И мы не потерпим, чтобы кто-то нам мешал. Несколько мгновений Мейсон думал. — Ну что ж, — сказал наконец он, — надеюсь, что со стороны вдовы не будет возражений, сержант, за исключением того, что вам придется лично проследить, чтобы ни один предмет не пропал отсюда. В этих вещах заинтересована мать погибшего, и потому нужно сделать все, чтобы она не предъявила своих претензий к вдове, а кроме того… — Если вам известно местопребывание матери, — заметил Холкоум, — сообщите его нам, а то мы никак не можем ее найти. — Мы тоже, — ответил Мейсон. — Похоже, что она исчезла. Вам не кажется это подозрительным, сержант? Холкоум, к которому постепенно возвращалась уверенность, сказал: — Мы обойдемся без ваших острот, Мейсон. Вы знаете, где его мать? — Нет. — Но у вас есть ключ от его квартиры? — Совершенно верно. — Он мне нужен. Мейсон отрицательно покачал головой. — Нет, вы его не получите. Вам откроет управляющая. А свой ключ я должен буду вернуть… вы ведь понимаете мое положение, сержант. — Сколько времени вы здесь находитесь? — спросил Холкоум, обращаясь к Делле Стрит. Вместо нее ответил Мейсон, и в голосе его звучало отеческое терпение: — Буквально несколько минут. Сегодня я был занят в суде, готовился к процессу. Уголовное обвинение, выдвинутое против моей клиентки, но давало мне времени заняться гражданским аспектом этого дела. Я должен, однако… — Послушайте, — перебил его сержант, — я не намерен начинать все снова-здорово. Я задал вопрос вашему секретарю. — А я пытаюсь предоставить вам нужную информацию, — упорствовал Мейсон. — О дьявол, опять вы за свое! — разозлился Холкоум. — Убирайтесь отсюда! Все! Я сейчас вызову эксперта по отпечаткам пальцев. Убирайтесь к черту и не приходите, пока я не разрешу вам! — Какой великосветский тон, — ухмыльнулся Мейсон. — Если учесть то обстоятельство, что… — Давайте проваливайте! — сказал Холкоум. — Уходите отсюда! Теперь сержант переключил свое внимание на управляющую — довольно рыхлую женщину лет сорока, которая все это время стояла в дверях, стараясь не пропустить ни одного слова, ни одного жеста присутствующих. — Мы опечатаем квартиру, — сказал сержант, — чтобы никто из посторонних не мог в нее проникнуть. Вы, мадам, пройдете в коридор. Я уйду последним. Сейчас вы дадите мне дубликат ключа, и я позвоню в управление полиции. Женщина попятилась назад и вышла в коридор. — Прошу, — обратился Холкоум к Мейсону. — Выходите. Пол Дрейк с готовностью двинулся к дверям. За ним последовала Делла Стрит. Замыкал шествие Мейсон, который, поравнявшись с сержантом, сказал Делле: — Делла, не забудьте у себя отметить, что мы вынуждены били прервать работу из-за прихода полиции, которая явилась сюда в связи с предполагаемым ограблением. Отметьте точно день и час. А теперь, — вежливо обратился Мейсон к сержанту Холкоуму, — всю ответственность мы возлагаем на полицию. Я полагаю, что вы, закончив осмотр, известите меня об этом. Тогда мы смогли бы продолжить опись вещей. Доброй ночи, сержант! — И Мейсон направился к лифту. Как только все трое вошли в кабину и захлопнули дверь, Дрейк в изнеможении привалился к углу, вынул из кармана носовой платок и вытер пот с лица. — Черт побери, Перри, как это тебе удается?! — восхищенно сказал он. Глава 13 Когда на следующее утро суд возобновил работу, всех поразила необычная атмосфера в зале заседаний. Как правило, судебные процессы, в которых принимал участие Перри Мейсон, собирали огромное число зрителей. Сейчас в ложе можно было увидеть лишь реденькие группки завсегдатаев. Печать в связи с этим подчеркнула, что отсутствие зрителей является дурным предзнаменованием, а это явный барометр того, что публика считает дело Элеонор Хепнер проигрышным для защиты. Районный прокурор Хэмилтон Бергер, войдя в зал, бросил беспокойный взгляд на пустующие ложи. Переполненный зал суда и отчеты на первых полосах газет оповещали его об угрозе поражения в борьбе с Мейсоном. Сегодня же он почувствовал, что сможет выиграть дело, не ударив при этом пальцем о палец. Просмотрев бегло свои записи, Хэмилтон Бергер поднялся со своего кресла и обратился к судье: — Ваша честь, я хочу пригласить в свидетельскую ложу Этель Билан. — Прекрасно, — сказал судья Моран. — Мисс Билан, прошу занять свое место и принести присягу. Этель Билан, строгий костюм которой говорил, что сообразно случаю она тщательно продумала свой туалет, а самоуверенные манеры свидетельствовали о твердом намерении сразиться с Перри Мейсоном, заняла свое место в свидетельской ложе. Прокурор, величественно поднявшись со своего места, словно маг и волшебник, готовый одним взмахом руки совершить чудо, способное повергнуть аудиторию в изумление, пронзительно взглянул на свидетельницу и задал ей вопрос: — Скажите, мисс Билан, вы проживаете в Белинда Эпартментс в квартире номер триста шестьдесят? — Совершенно верно. — Кому принадлежит соседняя квартира? — Сюзанне Гренджер. — Вы знакомы с мисс Гренджер? — О, да. — Она давно живет в этой квартире? — Около двух лет, насколько мне известно. — Вы знакомы с подзащитной, Элеонор Корбин? — Да, сэр. — Когда вы встретились с ней впервые? — Девятого августа этого года. — Расскажите, как произошла эта встреча. — Она зашла навесить меня и сказала, что у нее есть ко мне предложение. — Кто-нибудь еще присутствовал при вашем разговоре? — Нет. Только подзащитная и я. — Что сказала вам подзащитная? Передайте ее слова как можно точнее. — Подзащитная сказала, что ее интересует Сюзанна Гренджер. — Как она объяснила причину этого интереса? — Она сказала, что мисс Гренджер отбила у нее друга, и просила разрешения поселиться в моей квартире. Ей нужно было убедиться, что Дуглас Хепнер действительно навещает Сюзанну Гренджер. Она сказала, что Дуглас Хепнер заверил ее, что его отношения с мисс Гренджер носят лишь чисто деловой характер. Но все же ей хотелось проверить, так ли это. Она предложила мне двести долларов за согласие плюс по восемьдесят пять долларов в неделю в качестве квартирной платы. — И как вы ответили на это предложение? — Естественно, я воспользовалась таким случаем. Видите ли, квартира довольно дорогая, моя бывшая квартирантка съехала, да к тому же я не люблю одиночества. — Таким образом, подзащитная поселилась вместе с вами? — Совершенно верно. — У меня есть схематический план вашей квартиры и квартиры Сюзанны Гренджер. Я хочу попросить вас посмотреть, все ли здесь правильно. — План своей квартиры я знаю, но у Сюзанны Гренджер мне не приходилось бывать. — Ну хорошо, тогда я попрошу ответить на этот вопрос другого свидетеля. Скажите, мисс Билан, насколько точен план вашей квартиры? — На плане указано все точно. — Скажите, подзащитная сама выбрала комнату, в которой ей хотелось бы жить, или же вы предложили ей свободную? — Да, сама. Она предпочла мою комнату, потому что в ней шкаф большего размера. Кроме того, эта комната соседствует со спальней мисс Гренджер. — Итак, — заключил Хэмилтон Бергер, многозначительно поднимаясь со своего кресла, — я хочу предъявить вам вещественное доказательство — револьвер системы Смит и Вессон тридцать восьмого калибра и задать в связи с этим вопрос: видели ли вы этот револьвер раньше? — Одну минуту, ваша честь, — прервал Бергера Мейсон. — Я возражаю против этого вопроса, так как он наводящий и предполагает определенный ответ. — На него можно ответить «да» или «нет», — возразил прокурор. — Естественно, «да», — заявил Мейсон, — ибо вы уже подсказали, какой ответ для вас желателен. Если вы хотите задать свидетелю вопрос об оружии вообще, любом оружии, то прошу вас, задавайте вопрос, но не предлагайте свидетелю конкретный револьвер, не давайте его характеристик, не называйте его номер. Если вы предъявили свидетелю револьвер тридцать восьмого калибра, то задавайте ей вопросы касательно предъявленного оружия. — О да, это же и так всем ясно, ваша честь, — воскликнул Бергер. — Возражение адвоката направлено главным образом против… — Возражение защиты хорошо мотивировано, — заявил судья Моран. — Ну ладно, согласен, — сказал прокурор, пренебрежительным движением возвращая револьвер на стол секретаря. — Тогда я поставлю вопрос иначе: было ли у подзащитной оружие? — Да, сэр. — Какое? — Револьвер тридцать восьмого калибра. — Вы можете его описать? — С коротким барабаном. Синеватого цвета. Похож на тот, который вы мне показали. Бергер с довольной улыбкой на лице посмотрел на присяжных, затем мельком взглянул на Мейсона. — Подзащитная сама показала вам револьвер? — Нет. Я увиделся его в туалетной сумочке. — Теперь вот какой вопрос. — Бергер сделал паузу. — Не можете ли вы сказать, какой был багаж у подзащитной, когда она переехала к вам? — У нее был чемодан со спальными принадлежностями… плоский чемодан… и… саквояж. Внешний вид их очень приметный — все они в красно-белую клетку. — Где сейчас ее багаж? — Она справлялась о нем по телефону. — Кто — она? — Подзащитная. — Когда происходил этот разговор? — Семнадцатого августа. — И что она сказала вам? — Она сказала: «Этель, мне нужна твоя помощь. Я притворюсь больной амнезией. Никому не говори, что я живу у тебя. Ничего не сообщай обо мне ни полиции, ни газетам. Сиди смирно. Я пришлю за своими вещами, когда все успокоится». — Подзащитная сама сообщила вам, что будет симулировать амнезию? — Да, сэр. — Все это она сообщила вам семнадцатого августа? — Да, сэр. — В котором часу? — Примерно в восемь тридцать утра. — Итак, — сказал Бергер, всем своим видом показывая, что наступает самый драматический момент дела, — вы поинтересовались у подзащитной, зачем ей вся эта таинственность и зачем ей понадобилось симулировать амнезию? — Да, сэр. — Какую причину она указала? — Подзащитная сказала, и я могу точно привести ее слова, так как они врезались мне в память… она сказала: «Этель, я попала в беду, мне нужно себя защитить». Последовала немая пауза, во время которой Хэмилтон Бергер на несколько мгновений замер на месте, картинно разведя руками. Поняв тактику районного прокурора, судья Моран раздраженно произнес: — Продолжайте ваши вопросы, господин прокурор. Если же вы кончили, предлагаю защите приступить к перекрестному допросу. — Нет, ваша честь, — ответил Бергер, продолжая пожирать жюри глазами, — я еще не закончил допроса. Просто я собиралось с мыслями. — И он снова обратился к свидетельнице: — К моменту вашей беседы, насколько я знаю, тело Дугласа Хепнера еще не было найдено. Это так? — Возражаю, — бросил со своего места Мейсон. — Этот вопрос наводящий и требует от свидетеля желаемого ответа. — Возражение поддерживаю, — тотчас же согласия судья. Тогда Бергер решил сделать новый ход. — Скажите, мисс Билан, как вы поступили с вещами подзащитной, которые находились в вашем распоряжении? — Я их передала адвокату. — Вы имеете в виду мистера Перри Мейсона? — Да сэр. — Когда вы передали ему эти вещи? — Семнадцатого августа. Днем. — При каких обстоятельствах это произошло? — При каких обстоятельствах?.. Он зашел ко мне. Его сопровождала Делла Стрит. Он знал, что подзащитная живет у меня, и из его слов я заключила, что… в общем ему нужны были вещи, и я отдала их ему. — Значит, вот эти вещи, — Бергер указал на чемодан и саквояж, — и были теми самыми, что оставила у вас подзащитная? — Совершенно верно. — Я прошу, ваша честь, чтобы эти предметы были приобщены к числу вещественных доказательств обвинения, — сказал Бергер. — Возражения есть? — спросил Мейсона судья Моран. — Что касается самих чемоданов, то у меня нет возражений, ваша честь. Однако их содержимое не идентифицировано. — Как видите, чемоданы пусты, — заметил с улыбкой Бергер. — Я предвидел возражения защиты. — Тогда я не против приобщения их числу вещественных доказательств, — заявил Мейсон. — Я тоже подтверждаю, что это именно те чемоданы, которые передала мне свидетельница. — Прекрасно, — сказал Бергер и повернулся к Мейсону. — Можете задавать вопросы свидетелю. — Господин прокурор, — обратился Мейсон к Бергеру, — вы приобщили план квартиры к списку вещественных доказательств? — Да, я это сделал. — Я слышал, вы упомянули, что у вас есть свидетель, который может подтвердить точность плана квартиры мисс Гренджер? — Да. — Если свидетель находится здесь, в суде, — сказал Мейсон, — я не буду задавать вопросов мисс Билан до тех пор, пока вы не представите его суду и пока он не подтвердит точность плана. — Не возражаю, — согласился Хэмилтон Бергер. — Пригласите мистера Уэбли Ричи. Глядя на приближающегося свидетеля, Мейсон шепотом сказал, повернувшись к Делле: — Взгляни-ка, ведь это же наш сверхбдительный привратник! Ричи вышел вперед, произнес традиционную клятву, назвал свое имя, возраст, род занятий и вопросительно уставился на прокурора. Хэмилтон Бергер с некоторым пренебрежением в голосе, чем, видимо, хотел показать суду, что вызов свидетеля всего лишь прихоть настырного адвоката, а не его, прокурора, спросил: — Насколько я понял, вы работаете привратником в Белинда Эпартментс, не так ли? — Да, сэр. — Вам знакомо расположение комнат в квартирах, занимаемых Сюзанной Гренджер и Этель Билан? — Да, сэр, знакомо. — Посмотрите на этот план и скажите, правильно ли на нем указано расположение комнат. Свидетель внимательно изучил план, сказал: — Здесь все верно. Эти квартиры одинаковы, за исключением лишь стенных шкафов. Шкаф в квартире триста шестьдесят на три с половиной фута уже по сравнению с размером, указанным в плане. — Я прошу суд приобщить этот план к числу вещественных доказательств, — заявил Хэмилтон Бергер. — У меня все. — Один момент, — вступил Мейсон. — У меня есть несколько вопросов к свидетелю. — Я полагаю, у вас наст возражений по поводу плана? — осведомился прокурор. — Я бы хотел уточнить некоторые детали относительно самого свидетеля, — пояснил Мейсон. — Хорошо. Задавайте ваши вопросы, — разрешил судья Моран. Теперь Ричи смотрел на Мейсона с тем же высокомерием, с каким он встретил адвоката, сидя за своим столом в привратницкой комнате в Белинда Эпартментс. — Вы помните тот день, когда впервые увидели меня? — Да, сэр. Я хорошо помню тот день. — Я спрашивал вас о Сюзанне Гренджер, не так ли? — Да, сэр. — И вы мне ответили, что ее нет и найти ее невозможно? — Совершенно верно. — Я тогда представился и попросил вас передать ей записку, не так ли? — Да, сэр. — Прошу извинения, ваша честь, — вмешался Хэмилтон Бергер. — Я полагаю, что эту беседу вряд ли можно назвать перекрестным допросом. Я вызвал этого свидетеля только лишь для того, чтобы уточнить план квартир. План этот абсолютно верен. Защита не высказала никаких возражений. Поэтому считаю допрос неправомерным, не отвечающим правилам его ведения и не предусматривающим определенных целей. На мой взгляд, это затяжка времени. — У меня тоже создалось подобное впечатление, — заметил судья Моран. — Я склонен принять точку зрения обвинении, мистер Мейсон, хотя у меня нет возражений проплыв техники ведения допроса. Возражение принято. — Разрешите мне задать еще только один вопрос, — обратился Мейсон к судье и, получив согласие, спросил: — Как только я спросил о Сюзанне Гренджер, вы немедленно вошли в застекленную комнату, подняли трубку и позвонили в квартиру Этель Билан, не так ли? Мейсону никогда не доводилось видеть столь откровенно выраженной злобы, которая вспыхнула в глазах Ричи. — Я… я имею право звонить в любую квартиру этого дома. Мгновенно оценив ситуацию, Мейсон решил дожать противника. — Я просил вас ответить, звонили вы или не звонили мисс Этель Билан? — Я… в конце концов, мистер Мейсон, не могу же я упомнить все квартиры, куда мне приходилось звонить. Я… — Я вас спрашиваю, — загремел голос Мейсона — звонили вы в тот самый момент в квартиру Этель Билан?! Отвечайте: да или нет? — Послушайте, человек может и не помнить, что он делал в какой-то определенный момент, — выкрикнул с места Бергер, придя на помощь своему свидетелю. — Я не помню, — тут же подхватил Ричи, метнув благодарный взгляд па прокурора. Мейсон улыбнулся. — Уверен, что вы бы вспомнили, если бы вам не подсказал ответ господин районный прокурор. — Ваша честь, — запротестовал Хэмилтон Бергер, — я возражаю против подобной реплики. — Я считаю, что свидетель может ответить на этот вопрос, — сказал судья Моран. — Отвечайте на вопрос, мистер Ричи. — Я… мне кажется, что нет. Я… просто я не могу припомнить. — Благодарю вас, — сказал Мейсон. — У меня все. Я прошу приобщить план квартир к числу вещественных доказательств. А сейчас, насколько я понял, место в свидетельской ложе снова занимает мисс Этель Билан. Ричи покинул зал, а его место снова заняла Этель Билан. Она поудобнее устроилась в кресле и взглянула на Мейсона, как бы говоря: вот и прекрасно, теперь задавайте свои вопросы, посмотрим, что из этого выйдет. — Вы абсолютно убеждены в том, что у подзащитной был револьвер в то время, когда она жила у вас? — Абсолютно. — Калибра ноль тридцать восемь? — Да. — Скажите, каких калибров еще бывают револьверы? — спросил Мейсон. — Каких… я… откуда мне знать, я не эксперт. Я не знаю. — Что значит «калибра ноль тридцать восемь»? — снова задал вопрос Мейсон. — Что означает эта цифра? — Это одна из характеристик оружия. — Вы совершенно правы, — согласился Мейсон, — но что она характеризует? Что такое «калибр»? — По-моему, это связано с весом пули, не так ли? — Иными словами, более длинная и тонкая пуля имеет отношение к большему калибру, чем короткая и толстая, если весит больше, так? — О, ваша честь, — взмолился Бергер, — я протестую против попыток защиты ввести свидетеля в заблуждение. Это противоречит правилам ведения перекрестного допроса. Ведь свидетель не является специалистом в этой области и… — Протест не принят, — резко возразил судья Моран. — Свидетельница охарактеризовала оружие, принадлежащее подзащитной, как револьвер калибра ноль тридцать восемь. Значит, защита имеет право выяснить, что она подразумевает под этим понятием. — Продолжим, — сказал Мейсон, обращаясь к свидетельнице. — Отвечайте на вопрос. — Ну, конечно если пуля… если длинная тонкая пуля весит больше… конечно, она большего калибра… — Значит, когда вы сказали, что револьвер был калибра ноль тридцать восемь, вы имели в виду, что он стрелял пулями большего веса? Я правильно вас понял? — Боже мой, ваша честь, ведь это же всего лишь факты, а не улики, — воскликнул прокурор. — Это же не допрос. Это введение свидетельницы в заблуждение! — Протест отклоняется, — раздраженно бросил судья Моран. — Свидетельница, отвечайте на поставленный вопрос. Было видно, что Этель Билан не знала, как поступить. Она просительно посмотрела на прокурора, затем нерешительно ответила: — Да, сэр. Я это имела в виду. — Вы имели в ввиду, что вес пули был равен тридцати восьми гранам? — Да, думаю, что так. Да, сэр. — Значит, вы точно не знаете, какого калибра был револьвер? — Ведь здесь уже говорилось, что револьвер был калибра ноль тридцать восемь, — ответила свидетельница, окончательно смешавшись. — Это не важно, кто что говорил, — заметил Мейсон. — Важно то, что вы не даете отчета своим словам! Понимаете ли вы, о чем говорите? — Ну, как вам сказать… честно говоря, у меня смутное представление о том, что такое калибр. — Таким образом, вы точно не знаете, какого калибра оружие было у подзащитной? — Если вы ставите вопрос именно так, то да, я не знала этого, — выпалила свидетельница. Мейсон сказал: — Да, я именно так ставлю вопрос. А теперь посмотрим, намного ли лучше ваша память по сравнению с мистером Уэбли Ричи. Помните ли вы день, когда мистер Ричи позвонил вам по телефону и сказал, что, адвокат Перри Мейсон находится в вестибюле, что он задает вопросы и наводит справки о Сюзанне Гренджер, очень возможно, что-то подозревает и что он, Ричи отделался от Мейсона? Очевидно, он выразил свою мысль не такими точно словами, но я пересказываю общую мысль, чтобы восстановить в вашей памяти тот день. Вы помните обстоятельства, при которых происходил этот разговор? Этель Билан гордо вскинула голову. Ее подбородок слегка подался вперед. На какой-то миг в глазах сверкнул вызов. Но, встретившись с пристальным взглядом Мейсона и увидев гранитно-непроницаемые черты его лица, она отвела взгляд и ответила: — Да, я помню. — Вы помните день и час этого разговора? — Да, это было семнадцатого августа около полудня. Точный час я не помню. — Во всяком случае, вы можете сопоставить его со временем моего звонка к вам, — сказал Мейсон. — Я позвонил вам сразу же после того разговора, не так ли? — Пусть так. Ричи позвонил мне и сказал примерно то, о чем вы говорили… — В каких отношениях вы находитесь с мистером Ричи? — задал новый вопрос Мейсон. — Ваша честь, я протестую! Вопрос несущественный, не относящийся к делу и неправомерный! Судья Моран какой-то момент колебался, по затем сказал: — Протест принят. Мейсон, не скрывая своего удивления и возмущения этим решением, сел в кресло и, обернувшись к Делле, сказал тихо: — Все в порядке. Мне хотелось дать им почувствовать, что именно в этом кроется нечто важное и здесь кое-что скрывают. Я думаю, что сейчас именно тот самый момент. А шепнул тебе все это для того, чтобы им показалось, будто мы готовимся к атаке. Делла понимающе кивала в знак согласия. — Я сейчас попрошу тебя сделать мрачное лицо и как можно значительнее кивнуть головой. Делла в точности выполнила указание Мейсона. Адвокат вздохнул с показным видом и сделал рукой легкий, разочарованный жест, произнеся при этом: — Ваша честь, я полагал, что этот момент играет решающую роль для моей подзащитной. — Он снова взглянул сверху вниз на Деллу Стрит, пожал плечами и добавил: — Ну что ж, если таково решение суда, то я подчиняюсь, у меня нет больше вопросов. — Суд не собирается запретить вам продолжать перекрестный допрос, — возразил вдруг судья Моран, которому показалось, что Мейсон готовит ему ловушку, которая может привести к судебной ошибке. — Вам предоставляется право задать вопрос в иной форме. — Благодарю, ваша честь. Тогда мой вопрос будет следующим: «мисс Билан, рассказывали ли вы мистеру Ричи о вашем договоре с подзащитной? Отвечайте на вопрос, свидетельница. — Пожалуй, да, в какой-то степени. — Это он порекомендовал вам принять предложение? — Да. — У меня все, ваша честь, — сказал Мейсон. — У меня тоже все, — бросил Бергер. Этель Билан покинула ложу и уже направлялась к выходу из зала, как вдруг Бергер поспешно вскочил с места и, сделав вид, что ему в самый последний момент пришла на память ускользнувшая мысль, воскликнул: — Простите, ваша честь! У меня еще есть вопрос. Прошу суд и защиту извинить меня. Я совсем упустил из виду одну вещь. Скажите, — обратился Бергер к свидетельнице, — вы не заметили у подзащитной каких либо других предметов, представляющих особую ценность? — Да. — Что именно? — У нее было много драгоценных камней. — Как вы сказали7 Драгоценных камней? — В голосе прокурора послышалась радость. — Совершенно верно. Присяжные, все как один, подались вперед и теперь внимательно вслушиваясь в каждый ответ свидетельницы. — Где вы находились, когда увидели их? — Я собралась войти в ванную, дверь же в комнату Элеонор была слегка приоткрыта. Я тихо подошла и увидена расстеленный на кровати кусок ткани, на котором лежала целая горсть камней. Элеонор стояла на коленях спиной ко мне и считала эти камни. Затем я тихо прикрыла дверь и ушла. — Вам известно, где они сейчас? — Нет, сэр. — Однако вы видели их у подзащитной? — Да, сэр. — Значит, вы полагаете, что эти камни находились среди вещей, переданных Перри Мейсону? — Возражаю, ваша честь! В вопросе содержится не очевидный факт, а предположение, а потому считаю его неправомерным, — заявил Мейсон. — Возражение принято. — Тогда прошу задавать вопросы, — недовольным голосом произнес Бергер. Мейсон некоторое время размышлял, затеи сказал тихо сидящей рядом Делле: — Здесь явная ловушка, Делла. Но мне все же хотелось бы узнать, в чем она заключается. Он медленно поднялся со своего места, подошел к углу стола и пристально посмотрел на свидетельницу. — Итак, вы стояли в дверях комнаты? — спросил он Этель Билан. — Да. — И видели драгоценные камни на кровати? — Да. — Какое расстояние было между вами и кроватью? — Примерно футов десять. — И вы заметили, что это были драгоценные камни? — Да. — Какие это были камни? — Бриллианты, изумруды и несколько рубинов. — Сколько у вас было по-настоящему ценных бриллиантов? Свидетельница потупила взор. — Так сколько же? — настаивал Мейсон. — Ни одного, — призналась она. — Сколько у вас было настоящих рубинов? — Один. Я хочу сказать, что мне его подарили. Я… мне кажется, он был настоящим. — Как долго он находился у вас? — Он и сейчас у меня. — А теперь насчет тех рубинов, на кровати, — сказал Мейсон. — Это были необработанные камни, дамские украшения или имитация? — Это были рубины. — Настоящие? — Да, сэр. У меня, по крайней мере, сложилось такое впечатление. Я пытаюсь светить вам как можно точнее. — Это похвально, — сказал Мейсон. — Скажите, сколько раз вы обсуждали этот вопрос с районным прокурором? — Мы не обсуждали этот вопрос. Я только рассказала ему о том, что произошло. — Вы также сказали, что рубины были настоящие? — Да. — И что вы находились на расстоянии десяти футов? — Да. — Не ближе? — Нет. Думаю, что нет. — Как долго вы стояли у двери? — Наверное, секунд десять. — Теперь о вашем рубине. Как он оформлен? Он оправлен в кольцо? — Да. — Вы его часто носите? — Да. — И все же, — сказал Мейсон, — вы до сих пор не знаете, настоящий он или нет. И после этого вы хотите уверить присяжных, что с расстояния в десять футов и всего десять секунд глядя на целую россыпь камней вам удалось заметить, что все они натуральные, не так ли? — Видите ли, я… конечно, если вы так ставите вопрос, то ответ мой звучит абсурдно. — Он звучит абсурдно потому, что он вообще абсурден, — заявил Мейсон. — У меня все! После адвоката вперед выступил Хэмилтон Бергер, и на его лице заиграла самодовольная усмешка. — А теперь давайте мы с вами допустим, что Дуглас Хепнер был убит шестнадцатого августа примерно в пять часов дня. Скажите, свидетельница, когда вы видели эти камни, до его смерти или после? — Протестую! Вопрос наводящий, а потому неправомочен, — раздраженно воскликнул Мейсон. — Я считаю, что постановка такого вопроса недостойна работника юстиции, а потому прошу суд не принимать его во внимание. Лицо судьи Морана приняло суровое выражение. — Протест принят, — сказал он. — Суд не принимает вопрос во внимание. — Ну ладно, — согласился Бергер, — тогда скажите мне, когда вы видели эти камни? — Шестнадцатого августа. — В котором часу? — Около шести вечера. — У меня все. — Вопросов больше нет, — обратился к суду Бергер, — я прошу вызвать свидетельницу мисс Сюзанну. Сюзанна Гренджер заняла место Этель Билан и произнесла клятву. — Ваше имя Сюзанна Гренджер? — спросил Бергер. — Да, сэр. — Вы, кажется, совсем недавно вернулись из Европы? — Да. — Возвращаясь из Европы, вы встретили на судне Дугласа Хепнера? — Совершенно верно. — Как развивались ваши отношения после возвращения из Европы? — Ну, мы несколько раз встречались, он навещал меня. — Мне хотелось бы узнать, упоминал ли Дуглас Хепнер в разговоре с вами имя Элеонор Корбин? — спросил Бергер. — Конечно, упоминал. — Скажите, он случайно не называл Элеонор Корбин свой женой? — Нет, не называл. Напротив, он… — Неважно, неважно, — быстро среагировал Бергер, поднимая руку ладонью вперед, словно полицейский регулировщик, останавливающий поток транспорта. — Я хочу изучить этот вопрос исключительно с правовой точки зрения. Так как здесь было заявлено, что подзащитная является его женой, я спросил вас, не слышали ли вы, чтобы он именовал ее женой. Вы ответили, что нет. Этот ответ точно соответствует поставленному мной вопросу. А сейчас я хочу задать вам более узкий вопрос. Приходилось ли вам разговаривать с подзащитной о Дугласе Хепнере? — Приходилось. — Когда это было? — Примерно пятнадцатого августа. — И о чем шла речь? — Я… в общем, Дуглас был у меня, а когда он ушел, я обратила внимание на то, что дверь в триста шестидесятую квартиру приоткрыта. Щель небольшая, но вполне достаточная для того, чтобы Элеонор Корбин могла видеть, как он проходил через холл и… — А откуда вы знаете, что подзащитная вела за ним наблюдение? — Потому… ну, потому, что я знала, что она поселилась у Этель Билан, чтобы, шпионить за… — Я не спрашиваю вас, зачем она там поселилась, — прервал ее прокурор. — Это может сказать лишь очевидец. Ваша честь, я прошу вас объяснить свидетельнице, чтобы она точно отвечала на поставленные мною вопросы и не давала дополнительной информации. — Хорошо, — холодно заявила Сюзанна Гренджер. — Я знала, что подзащитная поселилась у Этель Билан. Я заметила также, что всякий раз, когда Дуглас уходил от меня, дверь в соседнюю квартиру была приоткрыта и за ней стояла Элеонор Корбин. — Что же произошло потом? — Однажды я сказала подзащитной, что она ведет себя глупо. Я сказала: «Вам таким способом мужчину не удержать. Вы ревнивая, безответственная дура, и я прошу вас в дальнейшем прекратить подслушивать разговоры, которые происходят в моей квартире. Я не намерена мириться с этим. По-моему, есть закон на этот счет и при случае я воспользуюсь им». — И что вам на это ответила подзащитная? — Она пришла в ярость. Сказала, что я потаскуха и что я пытаюсь украсть у нее Дугласа, что он изменник, как и все мужчины, и что я пользуюсь только удобным случаем. — Она не сказала вам, что она замужем за Дугласом Хепнером? — Нет, но она сказала, что собирается выйти за него замуж. Она заявила также, что если он ей не достанется, то не достанется никому. — Выходит, она угрожала вам? — О, я не помню всего ею сказанного. Да, она грозилась убить и его и меня. Она сказала, что убьет Дугласа, если я его отниму у нее. — Подзащитная не говорила вам, как она собирается осуществить свою угрозу? — Да, говорила. Она открыла свою сумочку. Потом вынула из нее револьвер и сказала, что она человек отчаянный и что стоять на ее пути небезопасно. В общем, что-то в этом духе. — Теперь я прошу вас ответить мне, видели ли вы этот револьвер раньше? — Я не знаю. Я видела очень похожий на него. — Где? — В сумочке подзащитной. — Вопросов не имею, — сказал Бергер. — Теперь ваша очередь, мистер Мейсон. С этими словами Хэмилтон Бергер повернулся и направился к своему столу. Удобно устроившись в кресле, он улыбнулся, и лицо его опять излучало полное довольство собой. Мейсон спросил: — Так, значит, разговор затеяли вы, мисс Гренджер? — Разумеется. Мне просто надоело шпионство, и я решила положить этому конец. — Кто-нибудь еще слышал ваш разговор с подзащитной? Мисс Билан, например, не присутствовала при этом? — Мисс Билан не было дома. Подзащитная была в квартире одна. — Иными словами, — заключил Мейсон с веселой улыбкой, — против подзащитной свидетельствуют лишь ваши слова. — Вы ошибаетесь, — саркастически ответила Сюзанна Гренджер. — Наш разговор подслушал мистер Ричи и, кстати, сделал мне внушение по этому поводу. Он заявил мне, что людям, живущим в таких фешенебельных домах, не позволительно учинять столь шумные скандалы… — Меня не волнует, кто что кому сказал, — парировал Мейсон. — Это из области слухов. Я спрашиваю, присутствовал ли кто-нибудь еще при вашем разговоре? — В этот момент в соседней квартире находился мистер Ричи. Дверь была открыта, и он слышал весь разговор. — У меня нет вопросов, — объявил Мейсон. — Одну минуту, — вступил Бергер. — Почему вы не сказали мне о том, что мистер Ричи слышал ваш разговор? — Вы меня не спрашивали об этом. — Мне кажется, — вмешался Мейсон, — что свидетельница уже все сказала. Она не знала, что Ричи слышал их разговор. — Ведь я объяснила, что он сделал мне замечание гораздо позже… — Успокоитесь, успокойтесь, я не собираюсь больше вас ни о чем спрашивать, — заверил Бергер. — Ваша честь, я хочу обратить внимание на то, что этот факт знаменует собой начало новой и очень интересной фазы в нашем деле, о которой я даже не догадывался. Почему вы не рассказали мне об этом, мисс Гренджер? — О чем не рассказала? — О том, что кто-то присутствовал при вашем разговоре? — А никто и не присутствовал. Просто мистер Ричи случайно подслушал. Кроме того, я не привыкла, когда мне не верят. — Простите, но это суд, — заметил прокурор. Затем он посмотрел на часы и обратился я судье: — Ваша честь, я знаю, что еще не время, но обвинение просило бы вас объявить перерыв на несколько минут. За это время я хотел бы посоветоваться со своими помощниками, дабы убедиться в том, что обвинение представило суду всех своих свидетелей. — Не возражаю, — согласился судья Моран. Когда женщина в полицейской форме подошла к столу, чтобы сопроводить Элеонор Корбин в отведенное для нее помещение, Мейсон обратится к ней со словами: — Вы не возражаете, если я поговорю с моей подзащитной? Может быть, мы пройдем в комнату для свидетелей? — Пожалуйста, мистер Мейсон, — сказала она. — Минут двадцать вам достаточно? — Благодарю вас. Думаю, что этого хватит, — ответил Мейсон. Он кивнул Делле Стрит и обратился к Элеонор: — Прошу вас, миссис Хепнер, следуйте за мной. Элеонор поднялась и вместе с Деллой Стрит и Мейсоном направилась в комнату для свидетелей. Войдя в помещение, Мейсон резко захлопнул за собой дверь. — Вот так-то, — сказал он. — Что случилось? — Хватит притворяться, — раздраженно бросил он. — Из-под ваших ног почва выбита. Творить же чудеса я не умею. Сейчас самое время рассказать мне всю правду. У прокурора есть все основания обвинить вас в совершении убийства первой степени. Если вас заставят давать свидетельские показания, вы погибли. Если вас не вызовут в свидетельскую ложу и вы будете отстаивать свою версию с амнезией, вас разденут догола. Если вы подтвердите свой телефонный разговор с Этель Билан, вас изжарят как рождественского гуся, а ваша уловка с амнезией окажешься банальной «липой». Если же вы станете утверждать, что такого разговора не было, то у прокурора, вероятно, найдется свидетель на телефонном коммутаторе, который подтвердит, что вы звонили по номеру Этель Билан. И звонили вы именно в тот момент, когда медсестра выходила из палаты. Кроме того, в резерве у прокурора целая рота психиатров, которые обследовали вас. Они поклянутся, что потеря памяти — всего лишь мимикрия. Вот так. Теперь расскажите мне правду. — Почему прокурор попросил перерыва? — спросила Элеонор, отводя взгляд от Мейсона. — Потому что он хочет выяснить, действительно ли Ричи подслушал разговор. Если это так и если его показания совпадут с показаниями Сюзанны Гренджер, он вызовет его в суд. — Значит, вы все же допускаете, что я утаиваю правду, и не верите в то, что я действительно ничего не помню? Не так ли, мистер Мейсон? Мейсон пожал плечами. — Это ваши похороны, — сказал он, — причем в самом прямом смысле злого слова. Вам вынесут приговор, потом вас посадят в небольшое стальное креслице в крошечной комнатке со стеклянными стенами. Все выйдут, лязгнет дверной замок, щелкнет клапан, послышится шипение газа и… — Не надо! — закричала Элеонор. — Я не хочу этого! О, боже, неужели вы не знаете, что каждую ночь я испытываю эти кошмары?! Делла протянула ей сигарету и дала прикурить. Элеонор сделала глубокую затяжку, выпустила густое облако дыма и произнесла: — Все чертовски плохо, мистер Мейсон. Если я расскажу вам, вы откажетесь от меня. — А вы попробуйте все-таки рассказать. — Все это правда, — сказала Элеонор. — Что, это? — То, что здесь говорилось. — Вы имеете в виду историю, которую рассказала свидетельница? Она кивнула. — Значит, убили его вы? — спросил Мейсон. — Я его не убивала. Ну а если я все расскажу, какая мне от этого польза? — Давайте начнем по порядку, с самого начала, — сказал Мейсон, вложив в интонацию всю силу своего убеждения. — Расскажите правду, только очень коротко, потому что у нас нет времени. Затем я задам вам несколько вопросов, на которые мне хотелось бы получить ответы. И Элеонор начала свою исповедь: — Я всегда была довольно взбалмошной и нередко попадала в разные истории. Отец мой, напротив, довольно консервативен. Он всячески оберегает свое доброе имя, свое положение в обществе и всякое такое. Возвращаясь из Европы, я повстречала Дугласа Хепнера. Отцу он не поправился. Но так уж случается — одно влечет за собой другое. Отец заявил, что, если я выйду за Дуга замуж, он порвет со мной семейные связи и лишит материальной поддержки. — Что же произошло потом? — спросил Мейсон. — Дуг и я полюбили друг друга, правда, случилось это позже. На судне же было обычное дорожное увлечение. Дуг увлекался танцами, и… вначале мне показалось, что он просто судовой фат и ловелас. Но на деле оказалось не так. Он был цельной натурой, настоящим человеком. — Хепнер рассказывал вам, чем он занимается, на какие средства собирается содержать вас? — Да. — Когда он об этом сказал? — Несколько недель назад, когда мы строили наши свадебные планы. Он тогда много о себе рассказывал. Сначала был, что называется, перекати-поле, любил приключения, даже в некотором роде авантюры. Потом нашел работу. Он именовал себя детективом-любителем. Его задачей было выявлять тех, кто незаконно ввозит из-за границы драгоценности, редкие камни. За добытые сведения он получал вознаграждение. — Так-так, я слушаю, — сказал Мейсон. — Однажды у Дуга зародилось подозрение, что Сюзанна Гренджер является главой организации, занимающейся контрабандным ввозом камней. Не спрашивайте, как ему это пришло в голову, потому что я все равно этого не знаю. — Он что, работал на таможню? — задал уточняющий вопрос Мейсон. — Они оплачивали ему информацию? — Точно не могу вам сказать. Во всяком случае, у таможни насчет Сюзанны Гренджер не было ни малейшего подозрения. Она проходила досмотры с такой легкостью, и при этом ей оказывали столько уважения, будто она была главой какого-нибудь государства, прибывшего с официальным визитом. — Я прошу вас забыть свою ненависть к ней и изложить лишь факты. И притом поскорее, — поторопил Элеонор Корбин Мейсон. — Дуг сказал мне, что, если ему удастся внедриться в это контрабандное кольцо, к которому принадлежат Сюзанна, он получит столько денег, что их хватит на то, чтобы купить небольшую фирму. — И что же предпринял Хепнер? — Дуг сказал, что назначит свидание Сюзанне и попробует войти к ней в доверие. Он просил меня не волноваться, ибо не собирается за ней ухаживать. Ему просто надо было прозондировать почву. Он не отрицал возможности провести обыск в ее квартире. Но чтобы решиться на это, нужна была полная уверенность. Ему нужно было найти такое место, откуда можно было бы подслушивать, что происходит у нее на квартире. У него был микрофон с каким-то усилителем, который стоило приложить к стене, хотя бы в комнате Этель Билан, и можно было слышать все, что происходит у Сюзанны. Тогда мы с Дугом разработали совместный план. Я должна была представиться ревнивицей, коварной женщиной и поселиться у Этель Билан. Вот так я и оказалась ее квартиранткой. Потом как-то так случилось, что Сюзанна пронюхала о том, что я живу по соседству. Я об этом не знала, но Дуг узнал. Может быть, ему сказала сама Сюзанна… — Продолжайте, пожалуйста. — Вот тогда-то Дуг и посоветовал мне исчезнуть на длительное время. Сюзанна Гренджер подумает, что все спокойно, и раскроет себя. Кстати, лифтер, который работает на грузовом подъемнике, терпеть не может Сюзанну и всех этих снобов, входящих через парадные двери, и Дуг его подкупил. Таким образом, Дуг мог беспрепятственно подниматься на грузовом лифте, и никто об этом не знал. А дальше должно было произойти следующее. Этель уходит на работу, после этого я одеваюсь и выхожу в холл, производя при этом как можно больше шума. Затем спускаюсь на парадном лифте вниз и прохожу мимо конторки привратника, при этом мне нужно было предупредить дежурную телефонистку на коммутаторе о том, что я уезжаю на целый день. Затем я выхожу на улицу и больше не возвращаюсь. — А в это время Дуглас должен был проникнуть в квартиру Этель? — Да. — Он мог проникнуть в квартиру Сюзанны Гренджер? — Если бы потребовалось, то мог. — У него был ключ? — спросил Мейсон. — Да, я отдала ему свой, чтобы он заказал себе дубликат. Кстати, если вы внимательно изучите ключи, которые были при нем в момент смерти, вы легко обнаружите, что один из них подходит к дверям квартиры Этель Билан. — Полиция знает об этом? — По-моему, еще нет. — Конечно, Этель Билан давно подозревала, что Дуглас пользуется ее квартирой для слежки за Сюзанной Гренджер? — Разумеется. Она думала, что Дуглас вовсю ухаживает за Сюзанной, а я тем временем сгораю от ревности, подглядываю за ними и строю коварные планы поимки их с поличным Нам приходилось играть эти роли потому, что Этель пустая болтушка. Она обязательно раззвонила бы по белу свету, если б только знала, для чего это делается. Но она, видимо, что-то подозревала. Может быть, ей казалось, что в ее отсутствие Дуг навещает меня, и хотела узнать. не кроется ли что-либо за моей ревностью. Очевидно, она все же что-то сболтнула Сказание Гренджер, потому что Дуг страшно испугался, как бы Сюзанна не догадалась, что к чему. Тогда Дуг посоветовал мне разыграть сцену и сделать так, чтобы Сюзанна нагрубила мне. В ответ на это я должна была открыть сумочку, вынуть револьвер и пригрозить ей и ему, изобразив из себя ревнивую дамочку, этакую неврастеничку. Одним словом, я сделала все, как он просил, и это сработало. Не знаю, что произошло потом, но через полчаса после этой сцены Дуг испуганно вернулся в квартиру, подключил свой аппарат, некоторое время слушал, а потом радостно посмотрел на меня и сказал, что теперь знает все. Затем попросил у меня револьвер и посоветовал немедленно уйти отсюда, сказав, что даст о себе знать позже. — И вы отдали ему оружие? — Конечно, — ответила Элеонор. — Я бы отдала ему все, что бы он ни попросил. — Значит, вы не были женаты? — Дуг сказал, что нам придется подождать, но в Юму и Лас-Вегас мы ездили как муж и жена. — А как же автомобильная катастрофа? — Эхо все выдумка. Я придумала ее. — Но автомашина же разбита! — Я знаю. Катастрофа натолкнула меня на эту мысль. Мне нужно было сказать что-то в оправдание потери памяти. — Когда же, машина разбилась? — В воскресенье поздно вечером — в ночь накануне его смерти — огромный грузовик вылетел из-за поворота и врезался в машину Дуга. Странно, что он не погиб тогда, хотя шофер грузовика этого очень хотел. А после того как стало очевидным, что за ним охотятся, я посоветовала Дугу бросить это дело. Он обещал, если за два дня не раскроет шайку. Его прельщала хорошая награда и увлекала мысль открыть свое дело… — Вернемся несколько назад, — перебил Мейсон. — Вы отдали ему револьвер. Как развивались события дальше? — Я ушла. — Когда вы вернулись, Дуг был еще в квартире? — Нет. — А Этель Билан? — И ее не было. Она уехала на уик-энд и должна была вернуться только в понедельник. — Теперь о драгоценностях, — сменил тему Мейсон. — Как они вам достались? — Мистер Мейсон, я прошу вас верить мне. История с камнями — абсолютная чепуха. У меня их никогда не было. Я их даже не видела. Этель лжет, говоря, что видела меня с этими камнями. Взгляд Мейсона стал ледяным. — И вы не прятали их среди своих вещей в чемоданах? — Не задавайте глупых вопросов, мистер Мейсон. Я говорю вам чистейшую правду. — Я не могу верить, — сказал Мейсон. — Против вас слишком сильные улики. Мне предстоит тяжелейшая борьба на протяжении всего дела. Вас уничтожат. В руках обвинения целый комплект ваших ложных заявлений. — Я все это понимаю, — сказала Элеонор, — и все же я говорю правду, мистер Мейсон. Чистейшую правду! — Насчет камней вы рассказываете сказки. — Нет, уверяю вас. — А если полиция найдет их, допустим, среди ваших вещей? — Ну что ж, выходит, я уже на пути к газовой камере… Суд решит, что Дуг нашел эти камни, а я их у него выкрала, и… в общем, в этой путанице никто не разберется. — Вы сами создали эту путаницу, — оборвал ее Мейсон. — Разве я лгала полиции? Разве я не рассказала вам, что Дуг просил меня разыграть эту сцену? Разве я не сказала, что Дуг выполнял роль сыщика таможни? Разве нельзя пригласить сюда представителей таможни, чтобы они подтвердили это? Разве нельзя таким образом доказать, что Сюзанна Гренджер — контрабандистка? Я знаю одно: пока она была в Лас-Вегасе, ее квартиру взломали и вскрыли все тюбики с краской. Ведь могла же она хранить камни в них? — Могла, — согласился Мейсон. — Вы не знаете, кто сопровождал Сюзанну в Лас-Вегас? — Вот это мне как раз и неизвестно. — Но если мы сможем, — сказал Мейсон, — если нам по странной случайности удастся убедить кого-нибудь из присяжных в правдивости нашего рассказа, тогда из показаний Этель Билан станет очевидным, что не кто иной, как вы, именно вы и оказались тем лицом, которое проникло в квартиру Сюзанны и вскрыло все тюбики, что вы прятали эта камни от Дугласа Хепнера и, спасая добычу, именно вы убили его. — Но о камнях она говорит неправду. — Хорошо, давайте рассмотрим этот вопрос, — согласился Мейсон. — Расскажите мне честно, зачем вам понадобилось при лунном свете разгуливать по парку, завлекая мужчин автомобилистов?.. — Но я же ничего подобного не делала, мистер Мейсон! Я просила помощи. Я хотела найти женщину, которая согласилась бы пойти со мной. — Мне этого не показалось, — возразил Мейсон. — Напротив, когда к вам направилась женщина, вы начали визжать и… — Она шла не для того, чтобы помочь. Она грозила мне гаечным ключом. — Хорошо, а зачем вам было нужно, чтобы женщина пошла с вами? — снова спросил Мейсон. — Я хотела, чтобы она помогла мне отыскать Дуга. — Что вы хотели? — переспросил Мейсон, и на его лице отразилось неподдельное удивление. — Я хотела, чтобы она была свидетельницей в тот момент, когда я найду тело Дуга. — Так, значит, вы знали, где лежал труп? — Да, знала. — Как вы об этом узнали? — Мы с Дугом назначили встречу в этом парке. Когда что-нибудь случалось, или наши условные сигналы не помогали, или же нам нужно было как-то связаться друг с другом, мы всегда встречались в этом пауке. Там я его и нашла мертвым, а рядом валялся мой револьвер. Должно быть, когда он шел на свидание со мной, кто-то следовал за ним. И он оказался сильнее Дуга, одолел его, вынул из кармана оружие и выстрелил ему в затылок. Труп лежал на том самом месте, где мы должны были встретиться, а рядом на земле револьвер. Я просто не знала, что делать. — Могу себе представить, — сухо заметил Мейсон. — Теперь расскажите, что же вы все-таки предприняли, но заранее предупреждаю: говорите правду. — Я подняла револьвер и все время ужасно боялась, как бы меня не застали с оружием в руках. Наконец я нашла подходящее место, где бы его можно было спрятать. Это была не то норка, не то ямка, выкопанная собакой. Я углубила ее, сунула в нее револьвер, завалила сверху землей, потом набросала сухих листьев и веточек. Мне казалось, что найти его — один шанс из тысячи. — А потом? — торопил Мейсон. — Я подумала, что если меня найдут в парке без одежды, то я могу объяснить, что была с Дугом, что на нас напал неизвестный, который застрелил его и хотел меня изнасиловать, что мне удалось вырваться, и вот теперь я брожу по парку и не могу прийти в себя. — Так, продолжайте, — сказал Мейсон. — Тогда я кинулась домой и буквально сорвала с себя всю одежду. Потом взяла один из плащей Этель и побежала обратно в парк. Там я прямо-таки вспахала каблуком землю, будто это следы борьбы, и разбросала обрывки одежды. Затем я спрятала в кустах плащ и пошла по парку, пока не наткнулась на автомобиль. Я пошла прямо к машине, делая знаки женщине. Я подумала, что нужно сделать вид, будто я стесняюсь предстать в таком виде перед мужчиной. Я рассчитывала на помощь женщины, и… ну а дальше вы знаете, как все было. Женщина накинулась на меня с гаечным ключом, думая, что я завлекаю ее приятеля. Тогда я бросалась бежать и громко закричала. Потом я спохватилась и поняла, что положение мое просто кошмарное. Обратно я уже не могла вернуться и потому решила вернутся домой и придумать какой-нибудь выход. Я собрала разбросанные лоскутья одежды, скрутила их в узелок и зарыла в другой ямке, которую нашла неподалеку, а затем… — Где они сейчас? — спросил Мейсон. — Я думаю, там, где я их оставила. — Что было дальше? — Потом я отыскала в кустах плащ, накинула его на себя и вернулась в квартиру Этель Билан… И вот тогда я ощутила на себе руку судьбы. Я поняла, что все, что я делала, делала неправильно. Когда же меня арестовала полиция, я не знала, что говорить, да и на размышление не осталось времени. И тут я вспомнила одну неприятную историю, когда один знакомый врач посоветовал мне сослаться на потерю памяти. Тогда все обошлось благополучно. Вот и теперь я решила воспользоваться старым методом. Но, видимо, на сей раз не вышло. — Если вас пригласят для дачи свидетельских показаний и вы расскажете все это присяжным, — сказал Мейсон, — районный прокурор на перекрестном допросе разорвет вас в клочья. — Насколько я понимаю, — сказала Элеонор, глядя Мейсону прямо в глаза, — все зависит от того, сумеем ли мы опровергнуть заявление о камнях. Если их видели у меня, суд сочтет, что камни я нашла в то время, пока Сюзанна Гренджер была в Лас-Вегасе, и именно из-за них у нас с Дугом произошла ссора. — Совершенно верно, — сухо согласился Мейсон. — При доследовании или при перекрестном допросе может выясниться, что для Дуга Хепнера это был вопрос жизни, вопрос заработка. Прокурор обязательно будет упирать на это. Если вас вызовут для дачи свидетельских показаний, он убьет вас именно этим обстоятельством. Если же нет, он все равно воспользуется им, и мне не удастся представить никаких контрдоказательств. — В общем, я рассказала вам всю правду. Это все, что я могла. Глава 14 Мейсон, Делла Стрит и Пол Дрейк обедали в номере ресторана и вполголоса обсуждали события. — Что собираешься делать? — спросил Дрейк. — Будь я проклят, если знаю, что делать, — раздраженно ответил Мейсон. — Судя по всему, шансов у нас нет. Подошел официант, положил на стол счет. — Может быть, все-таки стоит рискнуть и выпустить Элеонор? Пусть расскажет свою историю, как бы невероятно она ни звучала, — высказал предположение Пол Дрейк, когда официант ушел. Мейсон снова покачал головой. — Тогда, может быть, учинить какую-нибудь карусель, лишь бы звучала правдоподобно? Или выставить Сюзанну Гренджер в этаком зловещем свете? А может быть, обвинить ее в контрабанде драгоценных камней и сказать, что она, мол, хранит их в тюбиках с краской? Предположим, что краски были у Элеонор. Это значит, что Сюзанна должна будет предпринять какие-то меры для их спасения. Допустим, что Элеонор отдала их Дугу Хепнеру. Тогда у тебя появится и мотив и возможность. Черт побери, Перри, устрой этой Гренджер хорошенькую трепку на перекрестном допросе, поиздевайся над ней, над ее страстью к искусству, попробуй заподозрить ее в контрабанде. А еще спроси, почему она не сообщила полиции о разгроме, учиненном в ее квартире. Устрой ей мясорубку. Мейсон снова покачал головой. — Но почему же нет? — спросил Дрейк. — Больше всего на свете я боюсь неправды, — сказал Мейсон. — Моя клиентка рассказала мне историю, в которую почти невозможно поверить. Если я, ее адвокат, поверю этому рассказу, то, по крайней мере, хоть буду спокоен за свою профессиональную репутацию. Я могу предположить, что все это ложь, но ведь я могу этого и не знать. Если я сочиню какую-нибудь синтетическую историю, тогда я точно буду знать, что она насквозь фальшива, а фальши-то я больше всего и боюсь. Адвокат обязан найти истину. — Однако версия клиента, насколько я понял, не является правдивой? — сказал Дрейк. — Очень может быть. Однако не исключена возможность, что она оказалась в плену обстоятельств, в плену целой серии событий, которые могут погубить ее, узнай о них суд. Если Хепнера убила она, ей крышка. Если же нет, то только правда сможет ее спасти. Ее страх перед правдой может вылиться в то, что присяжные ей просто не поверят. И мой долг открыть эту правду и убедить в ней и суд и присяжных. — О, конечно, — саркастически заметил Дрейк, — Тогда тебе придется выставить Этель Билан лгуньей, Сюзанну Гренджер — контрабандисткой, а Элеонор — этакой непорочной и невинно обвиненной девочкой. Посмотрим, куда все это тебя заведет. — Пол Дрейк взглянул на часы. — Насколько я понимаю, Перри, — сказал он, — мы прямым ходом отправляем клиентку в камеру смертников. Наступило тягостное молчание, которое нарушила Делла Стрит. — И все же, что вы собираетесь предпринять, шеф? — спросила она. — Не знаю, — честно признался Мейсон. — Элеонор — моя клиентка, и я должен сделать для нее все от меня зависящее. Сейчас Бергер беседует с Уэбли Ричи. Если Гренджер рассказала неправду, то, естественно, Ричи не подтвердит ее слов, и тогда Бергер тут же отложит рассмотрение дела, как только войдет в зал суда. Если же Ричи важный для него свидетель, он вызовет его для дачи показаний. Вся надежда на то, что Бергер отложит дело без вызова Ричи в суд. Если это произойдет, то, значит, в рассказе Сюзанны не все ладно. Если он вызовет Ричи, значит, дело Элеонор проиграно. Ричи — барометр. Они вышли из ресторана, пересекли улицу, вошли в здание суда, поднялись на лифте и зашагали к залу заседаний. Улыбающийся Хэмилтон Бергер в сопровождении свиты своих помощников появился в зале как триумфатор. Немного спустя в зал вошел судья Моран, занял свое место и объявил о продолжении заседания. — Обвинение готово? — спросил Моран. — Ну, сейчас все станет ясно, — прошептал Мейсон Делле. Хэмилтон Бергер поднялся из-за своего стола. — Ваша честь, — сказал он, — у нас есть еще один свидетель. Я не знал, что он может подтвердить рассказ мисс Гренджер до тех пор, пока сама мисс Гренджер не сказана об этом, что, признаться, сильно меня удивило. Ввиду того, что я не ожидал подобного поворота событий, я не поинтересовался, существовал ли вообще свидетель состоявшегося между мисс Гренджер и подзащитной разговора. Я говорю все это с той лишь единственной целью, чтобы выразить суду и защите свою добрую волю. — Мистер Уэбли Ричи, прошу вас занять место в свидетельской ложе. Ричи вышел с чувством собственного достоинства. Заняв место в ложе, он покровительственно посмотрел на Перри Мейсона, затем устремил свой взгляд в сторону Хэмилтона Бергера, и его брови медленно поползли вверх в немом вопросе. Все его поведение говорило красноречивее слов, и он прямо-таки грациозным жестом пригласил прокурора задавать ему вопросы. — Скажите, Уэбли Ричи, слышали ли вы беседу, которая имела место между подзащитной и Сюзанной Гренджер пятнадцатого августа? — Да, сэр. — Где происходила эта беседа? — Возле двери в квартиру триста шестьдесят. — Перескажите, о чем шла речь, — попросил Бергер. — Один момент, — вмешался Мейсон. — Я бы хотел задать один предварительный вопрос. — Я полагаю, что вы не имеете на это права, — тут же возразил Бергер. — Вам разрешается только заявить протест. — Очень хорошо, — согласился Мейсон. — Я протестую на том основании, что вопрос подсказывает свидетелю ответ. Суд, очевидно, обратил внимание на показание свидетеля о том, что в беседе принимало участие двое. Значит, сам свидетель при этом не присутствовал. — Но он сказал, что лишь слышал разговор, — вмешался судья Моран. — Он сделал это заявление лишь на том основании, что узнал собеседников по голосам, — возразил Мейсон. — Однако такое свидетельство не является доказательством. — О, я вас понял, — сказал Хэмилтон Бергер. — Мистер Ричи, вы знакомы с подзащитной? — Да, сэр. — Вам знаком ее голос? — Мм… да. — Была ли она одной из участниц этой беседы? — Да, сэр. — А кто был вторым собеседником? — Сюзанна Гренджер. — Вы знаете ее голос? — Очень хорошо. — Продолжайте. Расскажите, что вам удалось услышать. — В общем, мисс Гренджер сказала, что не намерена терпеть, чтобы за ней шпионили, что ей это не нравится, что она женщина независимая, сама оплачивает счета и намерена жить так, как ей заблагорассудится. — А что на это ответила подзащитная? — Подзащитная заявила, что у нее хотят украсть ее друга и она не намерена спокойно смотреть на это. И что, если только Сюзанна Гренджер не отдаст ей Хепнера, тогда она убьет его. — И что, она тут же показала оружие? — Ну, конечно, — сказал Ричи. — Правда, я не видел, как это было. Я только слышал, но из контекста понял, что она показала Сюзанне Гренджер револьвер. Она еще добавила: «Ты увидишь, что я сдержу свое слово» — или что-то в этом роде. — Можете задавать вопросы, — обратился прокурор к Мейсону, который в это время лихорадочно соображал, как оттянуть рассмотрение дела и перенести его на завтра. — Следовательно, — начал Мейсон, — вы подтверждаете, что такая беседа имена место? — Я разговаривал об этом с мисс Гренджер. — Вы сделали это по обязанности? — Конечно. — Вспомните, что вы ей говорили по этому поводу. — Я сказал, что Белинда Эпартментс — фешенебельное жилое здание и что среди его жильцов не приняты скандалы. — А что вы сказали подзащитной? — Я с ней не разговаривал. Сразу после ссоры она ушла. — Почему вы не поговорили с ней позже? — Ну, я… официально, вы понимаете, я не считал подзащитную жильцом этого дома. Правда, у нее была какая-то денежная договоренность с мисс Билан, но я посчитал это их личным делом. — Понятно. А кто сказал вам об этой денежной договоренности? — Мисс Билан. — Не подзащитная? — Нет. — Значит, лично вы с подзащитной никогда не разговаривали? — Иногда я видел ее. — Но никогда не говорили с ней? — В прямом смысле этого слова — нет. — Тогда каким образом, — спросил Мейсон, — вам знаком ее голос? Свидетель заколебался — Я… видите ли, я слышал его по телефону. — А вы что… подключаетесь к телефонному коммутатору? — Да, я… в общем, я проверяю, кто говорит. — То есть подслушиваете разговоры? Свидетель растерялся. — Я этого не говорил, мистер Мейсон. Просто мне иногда приходится принимать решения по поводу некоторых телефонных звонков. — Что вы имеете в виду? — Ну, к примеру, если кто-то заказал междугородный разговор, а сам разговаривает с местным абонентом в этот момент, когда дали заказанный город, тогда я должен дать телефонистке распоряжение прервать местный разговор. — Понятно. Значит, коммутатор устроен с таким расчетом, что вы можете подключиться к любой линии коммутатора? — Да, конечно, коммутатор этот… — Отвечайте на вопрос прямо, — потребовал Мейсон. — Вы можете подключиться к любой линии? — Да. — Итак, — подвел черту Мейсон, — согласно версии подслушанной вами беседы мисс Гренджер вела себя добропорядочно и угроз не высказывала. — Совершенно верно, сэр. — Тогда почему вы сочли необходимым сделать ей выговор за недостойное поведение? — Я… ну, потому, что она в какой-то степени явилась инициатором ссоры. Потому что именно она открыла дверь и первой высказала свое неудовольствие поведением подзащитной. — Вы сказали, что находились в то время в соседнем помещении? — Да, сэр. — Тогда почему вы не вышли в холл и не прекратили этот шум? Свидетель не знал, что ответить. — Я вас слушаю, — нетерпеливо произнес Мейсон. — Почему вы этого не сделали? Что удерживало вас в той квартире? — Видите ли, за многие годы работы в фешенебельных домах невольно становишься дипломатом. Когда же вмешиваешься в ссору двух рассвирепевших женщин… — Двух женщин? — Ну а как же? Конечно. — Мне, например, показалось, что только одна из них рассвирепела, а другая вела себя с достоинством. Значит, они обе рассвирепели? — Нет, мисс Гренджер разозлилась уже потом, в ходе разговора. — Но ведь именно она первой открыла дверь и набросилась на подзащитную? — Как бы это сказать… я… я не знал, кто открыл дверь. Я не мог этого видеть. Я только слышал. — В конце концов, разве это так уж важно? — воскликнул со своего места прокурор, ехидно посмеиваясь. — Да, это важно, ибо характеризует отношение свидетеля, — пояснил Мейсон. — Абсолютно беспристрастный, непредвзятый свидетель, — с чувством произнес Бергер. — Неужели? — усомнился Мейсон. — Итак, мистер Ричи, вы показали, что в искомое время находились в соседнем помещении? — Да, сэр. — И дверь была открыта? — Да, сэр. — В какой квартире вы находились? — спросил Мейсон, поднимаясь из-за стола и повышая голос. — В общем, я… я был в квартире рядом. — Рядом с чем? — Рядом с… я находился в соседней квартире. — Вы уже добрый десяток раз упоминали, что находились в соседней квартире, однако отвечать на поставленный вопрос не хотите. Хорошо, я помогу вам. Так вот, только в одной из двух соседних квартир была открыта дверь — в триста пятьдесят восьмой! Эта квартира принадлежит Сюзанне Гренджер. Она вышла, а правильнее сказать, выбежала, из квартиры, оставив дверь открытой, когда узнала, что подзащитная видела, как Дуглас Хепнер спускался на лифте. Поэтому-то вы и слышали разговор. В тот момент вы находились в квартире Сюзанны Гренджер, ведь так? — Я… я не помню. — Вы не помните, что в момент того разговора находились в квартире Сюзанны Гренджер? — Я… вспомнил, теперь я помню, что был там. — И вы продолжали там находиться в тот момент, когда Сюзанна выбежала из квартиры, оставив открытой дверь? — Да, сэр. — Находясь в квартире, вы слыхали, как хлопнула дверь лифта, когда в него вошел Дуглас Хепнер? — Да, сэр. — А теперь скажите, — спросил Мейсон, указывая пальцем на Ричи, — почему вы пытались скрыть факт вашего пребывания в квартире Сюзанны Гренджер? — Ну-у, потому что я внезапно сообразил, что в данных обстоятельствах это могло бы… это могло скомпрометировать. — Кого? — Мисс Гренджер. — Значит, вы юлили и уходили от ответа только ради того, чтобы спасти чувства Сюзанны Гренджер? — Я старался быть джентльменом. — Не было ли у вас какой-нибудь другой причины нанести визит Сюзанне Гренджер? — Никакой, кроме долга службы. — И вы пришли к ней по долгу службы? — Да, сэр. — Что вы там делали? — Я… я обсуждал с ней одно дело. — Какое же дело вы обсуждали? — О, достопочтенный суд, — вмешался Хэмилтон Бергер, — я протестую. Вопрос несущественный, не относящийся к делу и неправомочный. Перекрестный допрос ведется неверно. — Напротив, — возразил Мейсон, — вопрос направлен на выяснение мотивировки, по которой свидетель уклонялся от прямых ответов. Это очень важный вопрос. Судья Моран, нахмурясь, раздумывал, как поступить. — В обычных условиях, — наконец сказал он, — я бы подумал, что этот вопрос весьма далек от дела. Но в данной ситуации я… Я отклоняю протест. — Итак, что вы обсуждали? — повторил свой вопрос Мейсон. — Я не помню. — Вы помните, о чем разговаривала мисс Гренджер с подзащитной? — Да, сэр. — И вы помните разговор почти дословно? — Да, сэр. — Однако вы забыли, о чем вели разговор, притом буквально перед этим и к тому же на совершенно официальную тему? — Я не помню, сэр. — Хорошо. Вы никогда не бывали в квартире Сюзанны Гренджер ни по какому поводу, кроме официального? Свидетель, не зная, что ответить, просительно взглянул в сторону прокурора. — О, ваша честь, — тут же откликнулся на мольбу Хэмилтон Бергер, — мы, кажется, слишком далеко ушли в сторону. Я рассматриваю действия защиты как попытку дискредитировать одного свидетеля, подорвать репутацию другого и… — Свидетель уклоняется от ответа, — перебил его Мейсон. — А кроме того, я не вижу, каким образом свидетель, пришедший к жильцу по делу, может дискредитировать последнего и повредить его репутации. — Я вижу, — задумчиво сказал судья Моран, — что перекрестный допрос приобретает несколько специфический оборот, который вызван изменением, возникшим в логике суждений свидетеля. И я полагаю, что в сложившихся обстоятельствах необходимо предоставить защите полую свободу действий. Протест обвинения отклоняется. — Так были ли вы у мисс Гренджер по делам, не связанным с вашими служебными обязанностями? — повторил вопрос Мейсон. — Ну-у… я забегал к ней иногда, чтобы провести время. — Скажите, сколько времени вы пробыли в квартире в тот день, когда состоялась вышеупомянутая беседа? — спросил Мейсон. — В течение… пожалуй, я снова… нет, не помню. — Вы вошли в нее после прихода Хепнера? — Нет, сэр. — Тогда вы, должно быть, уже до прихода Хепнера находились там? — Да, сэр. — Вы видели, как входил Хепнер? — Я… я только слышал. — Я так и подумал, — сказал Мейсон. — А теперь ответьте мне, но только честно… Мейсон подошел к своему столу, взял пачку бумаги, быстро перелистал несколько страниц, будто ища нужный документ, а затем, как бы найдя необходимое место, направился обратно и, остановившись перед свидетелем, спросил: — Вы специально спрятались в квартире для того, чтобы подслушать, что говорил Хепнер, не так ли? Свидетель вздрогнул и неловко дернул головой. Мейсон взглянул в бумаги, словно читая что-то, затем сказал: — Помните: вы давали клятву. А теперь скажите прямо: вы прятались в квартире, чтобы подслушивать? Да или нет? — Да, сэр. Вы правы. — Вот так-то лучше, — с облегчением вздохнул Мейсон, закрыл папку и бросил ее обратно на свой стол, сопроводив это движение весьма выразительным жестом. — Зачем вам понадобилось подслушивать? — Видите ли, я хотел знать, что происходит. Хотел выяснить, что делает подзащитная и насколько… Сюзанна Гренджер вдруг вскочила со своего места. Ее лицо пылало гневом. — Этот человек лжет, — закричала она. — Он не был в моей квартире! Он… — Один момент, один момент, — сердито воскликнул прокурор, обращаясь к Сюзанне Гренджер. — Сядьте, мисс Гренджер, — перебивая прокурора, сказал судья Моран весьма зло. — Мы не можем допустить беспорядков в суде. Идет допрос свидетеля. — Он лжесвидетельствует, ваша честь! — взвизгнула Сюзанна. На этот раз голос Морана стал еще более суровым. — У вас нет права критиковать показания свидетеля. Если вам есть что сказать по этому поводу, обратитесь к господину районному прокурору или представителю защиты, но прерывать таким способом судебное заседание вам права не дано. Если вы не можете держать себя в руках, тогда я вынужден буду попросить вас оставить зал. Вам понятно? Она опустилась на скамью. — …и прошу соблюдать порядок, — сказал судья. — Если вам нужно переговорить с представителем защиты, вы сможете сделать это во время перерыва. Больше я не позволю прерывать заседание. Судья повернулся к Перри Мейсону: — Продолжайте перекрестный допрос, мистер Мейсон. — Объясните, как вы оказались в квартире? — спросил Мейсон. — У меня был служебный ключ. — Когда вы вошли, мисс Гренджер была дома? — Нет, сэр. — И все-таки ответьте, зачем вы пришли к ней? — Я пришел… пришел, чтобы посмотреть. — Посмотреть на что? — Мисс Гренджер сообщила, что в ее квартире кто-то учинил разгром. — Что за разгром? — попросил уточнить Мейсон. — Протестую! Вопрос не по существу, а потому не правомочен, — выкрикнул со своего места прокурор. — Протест отклонен, — зло бросил судья Моран. — Я намерен предоставить защите полную свободу действий для выяснения истинного положения вещей. У нас появился прямой очевидец, и я полагаю, что защита сумеет прояснить обстановку путем перекрестного допроса. Свидетель, отвечайте на заданный вопрос. — Значит, так. Мисс Гренджер мне сообщила, что, пока она уезжала на уик-энд, кто-то вскрыл ее квартиру и… ну, в общем, отрезал донышки у тюбиков и выдавил из них всю краску на… — О, прошу у суда прощения, — вмешался Хэмилтон Бергер. — Это всего лишь слухи. Я уже говорил суду, что сообщение мисс Гренджер о том, что произошло в ее квартире, сделанное свидетелю не под присягой, является не чем иным, как слухом. А это противоречит правилам перекрестного допроса. На несколько секунд судья Моран задумался, а затем произнес: — Мне кажется, что нам надо выяснить, о чем шла речь во время той беседы, — сказал он, — а не то, что беседа состоялась. Поэтому… я хочу задать свидетелю несколько вопросов. Судья Моран повернулся так, что ему был виден профиль свидетеля. — Посмотрите сюда, мистер Ричи. Ричи неохотно поднял глаза и встретился со взглядом судьи. — Вы поднялись наверх для того, чтобы самолично убедиться в подлинности совершенного в квартире варварств? — Да, сэр. — Вы своими глазами видели размазанную по квартире краску? — Да, сэр. Красна была размазана по стенкам ванной и умывальника… Было что-то ужасное. — Сколько тюбиков было вскрыто? — спросил судья Моран. — Одну минуту, ваша честь, — вмешался Хэмилтон Бергер. — Я хочу прервать ваши вопросы именно в этом месте с тем, чтобы мелкие и побочные детали не увели нас в сторону и мы не выпустили из рук нить расследования. В конце концов, это не имеет отношения к выясняемому нами вопросу. Мне не хотелось бы терзать суд своими протестами, поэтому я считаю необходимым обратить его внимание на то, что существует предел уместности задаваемых вопросов. — Я совершенно с вами согласен, — весьма неохотно сказал судья. — Пожалуй, мы несколько отклонились от темы, но просто невозможно не поверить в то, что существует некая связь… В общем, я не буду комментировать показания. — Но, с другой стороны, ваша честь, — вмешался Мейсон, — я позволю себе надеяться, что защите будет позволено довести изучение этого вопроса до конца. Я уверен, что существует непосредственная связь между тем, что случилось в квартире мисс Гренджер, и тем, что происходило в квартире Этель Билан. А ввиду того, что обвинению было позволено представить суду события, имевшие место в квартире Этель Билан, я полагаю, что и защита имеет аналогичное право изучить необычные и странные обстоятельства, которые, как только что выяснилось, произошли в квартире Сюзанны Гренджер. При этих словах Связанна Гренджер снова сделала попытку вмешаться. — Мисс Гренджер, — взорвался судья Моран, заметив ее движение, — прошу вас сесть. Я запрещало вам обращаться к суду. Вы будете либо молча сидеть, либо я попрошу судебного пристава вывести вас из зала. Вы меня поняли? Она опустилась па скамью, сжав от негодования губы. — Вот и прекрасно, — сказал Моран. — А теперь давайте проясним обстановку. Я полагаю, что в данных обстоятельствах суд в каждом отдельном случае будет выносить свои решения. Хэмилтон Бергер, не скрывая своего волнения, взглянул на часы, потом на растерянного свидетеля и понял, что тщательно подготовленный им план атаки рушится на глазах. Мейсон обратился к свидетелю. — Итак, не будем отклоняться. Вы вошли в квартиру Сюзанны Гренджер, использовав для этого свой служебный ключ. У вас было на это официальное право? — Я полагаю, что да. Да. — Значит, упомянутый здесь акт вандализма произошел перед вашим приходом? — Да. — В котором часу вы об этом узнали? — Около часу пополудни. Мне сказала об этом мисс Гренджер. — Теперь ответьте мне вот на какой вопрос, — сказал Мейсон. — Опишите, в каком состоянии находилась квартира. — Там был полный разгром. — Что вы подразумеваете под разгромом? — Квартиру тщательно обыскивали. Вещи были выброшены из ящиков и… — Я протестую, — заявил Хэмилтон Бергер. — Свидетель не имеет права говорить, что это обыск. Это вывод, и его сделает суд. — Вы опоздали с протестом, — возразил судья Моран, весь вид которого говорил, что допрос его очень заинтересовал. — Свидетель уже ответил на вопрос. Лучше продолжим нашу работу и попробуем прояснить ситуацию. — Значит, Сюзанна Гренджер пригласила вас к себе в качестве официального представителя домовой администрации? — спросил Мейсон. — Да, сэр. — Говорила ли вам она о том, что не проинформировала о случившемся полицию? — Да, сэр. Я спросил ее, сообщила ли она в полицию, а мисс Гренджер ответила, что знает, чьих это рук дело, и не собирается никому сообщать. — После этого вы пригласили уборщицу и распорядились навести порядок? — Да, сэр. Я попросил ее вымыть ванну и раковину умывальника скипидаром. Женщина все сделала как надо. — А затем и вы ушли? — Нет, я ушел раньше. — Значит, когда уборщица ушла и пока мисс Гренджер отсутствовала, вы снова пробрались в ее квартиру? — Да, я пришел обратно. — Зачем вам понадобилось возвращаться? — Чтобы удостовериться, что все убрано. — А затем возвратилась мисс Гренджер? — Да, сэр. — Вы дали ей знать, что находитесь в ее квартире? — Нет, сэр. Когда я услышал, что она возвращается, я спрятался в стенном шкафу. — И все время оставались там? — Да, сэр. — Как вела себя мисс Гренджер? — Мне показалось, что она торопилась: она поспешно разделась и приняла душ. Затем остановилась перед туалетным столиком… — И вы, должно быть, все видели? — Я приоткрыл створку шкафа и оставил маленькую щелку. — Для чего вы это сделали? — Я оказался в ловушке и ловил удобный случай, чтобы исчезнуть. — Скажите, а по чему вы не ушли, пока она была в душе? — Я… я был в замешательстве все это время. — Да, похоже на то, — сухо заметил Мейсон и добавил: — Вопросов больше нет. У меня все. Хэмилтон Бергер громко и с явным облегчением вздохнул. — Все, мистер Ричи. Вы свободны. Итак, ваша честь, обвинение считает дело законченным. — Прошу минуту внимания, — сказал Мейсон. — Мне бы хотелось задать несколько дополнительных вопросов кое-кому из свидетелей обвинения. — Я протестую, — воскликнул прокурор. — У защиты было время допросить всех свидетелей. — Однако, — заметил Мейсон, — господину районному прокурору была предоставлена возможность вторично допросить свидетеля Ричи. — Это потому, что обвинение было захвачено врасплох вскрывшимся фактом, ваша честь, — возразил Бергер. — То же произошло и с защитой, — сказал Мейсон. — Я уверен, что в сложившихся обстоятельствах имею право задать несколько дополнительных вопросов мисс Гренджер, а также доктору Оберону. Бергер, отчаянно пытаясь удержать в своих руках контроль над ситуацией, сказал: — Обвинение не возражает против вопросов доктору Оберону, однако категорически протестует против перекрестного допроса мисс Гренджер. — Хорошо, — сказал наконец судья Моран, — если вы не против перекрестного допроса доктора Оберона, давайте попросим его занять место а свидетельской ложе, а относительно мисс Гренджер суд оставляет за собой право решить вопрос позднее. — Доктору Оберону потребуется несколько минут, чтобы добраться до суда, — пояснял Хэмилтон Бергер. — Суд объявляет пятиминутный перерыв, — произнес судья. Не успел Моран подняться со своего места, как Сюзанна Гренджер с откровенным вызовом направилась вниз но проходу между рядами кресел. Бергер бросился ей навстречу. — Одну минуту, мисс Гренджер, — сказал он, — прошу вас, будьте благоразумны. — Может быть, вы со мной хотите поговорить, мисс Гренджер? — одновременно раздался голос Мейсона. Она остановилась в нерешительности, поглядывая то на Перри Мейсона, то на Хемилтона Бергера. — Нет, нет, — протестующе произнес прокурор, — вы свидетель обвинения. Мы предоставим вам возможность честно и прямо изложить факты. Я прошу вас успокоиться. Мейсон встал со своего места и направился к Сюзанне Гренджер. — Если Хэмилтон Бергер намерен вызвать вас в свидетельскую ложу для того, чтобы вы поведали нам о том, что произошло в действительности, то можете быть уверены, что я не допущу этого, мисс Гренджер. Однако, если вы рассчитываете защитить свою репутацию, я буду только приветствовать… В этот момент судебный пристав приблизился к говорящим и оттеснил Мейсона от свидетельницы. Хэмилтон Бергер, воспользовавшись моментом, увлек Сюзанну Гренджер подальше от Мейсона и направился с ней в комнату для свидетелей. Адвокат смирился, бросил взгляд в сторону Пола Дрейка и весело подмигнул ему. Он повернулся и спокойно пошел к своему столу, за которым сидела его подзащитная. Мейсон наклонился и прошептал на ухо Элеонор: — Что все это значит? Почему Ричи был в квартире Гренджер? — Понятия не имею. Может быть, он влюбился в нее? — ответила она также шепотом. Мейсон нахмурился. — Вы полагаете, что он ревновал ее к Дугласу Хепнеру? — Да нет, — сказала она, — Дуг не был в интимной связи с Сюзанной. Он просто пытался раздобыть через нее информацию. Он назначал ей свидания, приглашал куда-нибудь, и только. Мейсон снова посмотрел туда, где стоял Пол Дрейк. — Пол, — попросил он, — попробуй приоткрыть дверь в свидетельскую комнату. Я хочу знать, в дружественной ли обстановке проходит беседа. Мне важно увидеть выражение лица Сюзанны, когда она будет выходить оттуда. — Сейчас узнаю, что можно будет сделать, — ответил Дрейк, — но предупреждаю — близко к двери мне подойти не удастся. Там целая команда горилл охраняет покой своего разгневанного вожака. Несколько минут спустя в зал с папкой под мышкой вошел доктор Оберон. Судебный пристав пригласил присяжных и судью, которые быстро заняли места за столом. — Где обвинитель? — спросил судья Моран. Один из помощников прокурора взглянул на дверь, ведущую в комнату свидетелей. В его движениях, взгляде сквозило явное беспокойство и даже тревога. — Господин районный прокурор сейчас будет, — сказал он. — Но, насколько мне помнится, защита намеревалась задать несколько вопросов доктору Оберону. В отсутствие прокурора я и мой коллега будем представлять обвинение. — Хорошо, — согласился судья Моран. — Я полагаю, ни у кого нет возражений допросить доктора Оберона? Мейсон пристально посмотрел на свидетеля. — Насколько мне помнится, доктор, вы заявили, что причиной смерти явилась пуля, выпущенная из револьвера калибра ноль тридцать восемь и застрявшая в полости мозга? — Вы совершенно правы. — Проводили ли вы исследование в целях определения причин, вызвавших смерть? — Не понимаю. Что вы имеете в виду? — Я хочу обратить ваше внимание на фотографию, сделанную во время вскрытия. На ней видна правая рука пострадавшего и два крошечных пятна на ней. С какой целью сделана эта фотография? — Именно из-за этих пятен. — Это вы распорядились сделать этот снимок? — Да, сэр. — А почему? — Ну, видите ли, пятна были… Я полагал, что такой снимок стоило сделать. Я считаю, что при вскрытии следует фиксировать любую аномальность, а тем более в случаях убийства. — Скажите, что вы находите аномального в этих пятнах? — Они напоминают проколы кожи. — Почему вы сразу не сообщили об этом, доктор? — Меня об этом не спрашивали. — Скажите, доктор, если человек правша и пользуется шприцем, наверное, он сделал бы себе укол на левой руке, как вы думаете? — Конечно. — Значит, вы полагаете, что эти проколы сделаны гиподермической иглой? — Вполне вероятно. В это время Бергер на цыпочках вошел в зал и занял место за столом между двумя своими помощниками. Его лицо пылало. Он был зол. — Скажите, вы исследовали труп на предмет присутствия в нем морфия? — спросил Мейсон, когда районный прокурор устроился в своем кресле. — Нет. — А на предмет содержания других наркотических средств? — Нет. Я только определял причину смерти. — Скажите, доктор, если сейчас провести эксгумацию тела, можно обнаружить в нем следы морфия? — Дайте подумать. Когда произошло убийство?.. Да, я думаю, что можно. Мейсон обратился к судье. — Ваша честь, — сказал он, — я прошу вашего согласия на проведение эксгумации тела. Я подозреваю, что в момент смерти Дуглас Хепнер находился под действием морфия, который ему ввели те, в чьи руки он попал. — У вас есть основания для такого утверждения? — спросил судья Моран. — Много оснований, — ответил Мейсон. — Что было найдено в карманах пострадавшего? Сколько денег в банкнотах? Странички записной книжки, на которых имелись записи, исчезли, а вместо них вставлены новые листы. У пострадавшего были сигареты в серебряном портсигаре, но не было ни спичек, ни зажигалки. Одним словом, ничего такого, с помощью чего он смог бы зажечь сигарету. Не было и перочинного ножа. Я полагаю, что перед смертью Дуглас Хепнер оказался чьим-то пленником. — Одну минуту, одну минуту, — со злостью выкрикнул Хэмилтон Бергер, вставая с кресла. — Все это лишь заявления, не подтвержденные фактами. Это домыслы защиты, которые невозможно доказать. — Их действительно нельзя будет доказать, если мы похороним доказательства, — возразил на выпад Мейсон. — Совершенно согласен, — отметил судья Моран. — Даже в том случае, если окажется, что пострадавший действительно получил дозу морфия, остальные утверждения доказать не представится возможным. — Нет, это можно сделать с помощью тех фактов, которые я намерен представить в качестве доказательств, — твердо сказал Мейсон. — Разрешение на эксгумацию дается только в крайних, я бы сказал чрезвычайных, обстоятельствах, — пояснил судья Моран и обратился к доктору Оберону: — Доктор, вы лично видели эти проколы на руке? — Да, сэр. — Что дало вам основание предположить, что они являются следами от иглы шприца? — Состояние кожного покрова руки и характер проколов. Они могли быть сделаны только такой иглой и притом… незадолго до смерти. — Тогда почему вы не пытались определить, какой препарат был введен? — Я… мне сказали не делать этого. — Кто вам сказал? — Я позвонил районному прокурору и сообщил о своей находке. Он спросил мена о причинах, вызвавших смерть, и я ответил, что смерть наступила от пули калибра ноль тридцать восемь, проникшей в полость головного мозга через затылок. Он сказал: «Хорошо, причина смерти ясна. Что же вы еще хотите?» — и повесил трубку. В зале воцарилась гробовая тишина. — Я попытаюсь разъяснить это недоразумение, — сказал Бергер, поднимаясь со своего места, — ибо слишком хорошо знаю, как легко может дотошный представитель защиты перевернуть совершенно очевидные доказательства и превратить их… — В данных обстоятельствах, — прервал его судья Моран, — это не имеет значения. Патологоанатом должен был полностью выполнить свои обязанности. Разрешите мне задать вам, доктор, несколько вопросов. Были ли на теле следы, говорящие о том, что пострадавший регулярно принимал наркотики? Иными словами, были ли на теле старые середы от уколов? — Нет, сэр. Старых следов не было. Я очень тщательно осмотрел тело. Нам часто приходится иметь дела с наркоманами, поэтому я уверен, что для завзятого наркомана отверстий слитком мало. Судья Моран в задумчивости потер подбородок. — Защите предоставляется право… Суд намеревается отложить рассмотрение дела для более тщательного осмысления выявившихся фактов. Правда, мне не хотелось бы откладывать дело в столь ранний час, однако мы продолжим начну работу завтра с десяти утра. После того как судья Моран поднялся со своего места, среди немногих зрителей, присутствовавших в зале заседания, возникло заметное оживление. Теперь во взглядах присяжных, которые они бросали на подзащитную, можно было прочитать гораздо больше любопытства, интереса к этой молодой женщине и даже в какой-то степени сочувствия. Хэмилтон Бергер, с остервенением кидая в папку разбросанные по столу бумаги, отрывисто перебрасывался фразами со своими помощниками. Потом все трое покинули зал. Делла Стрит крепко пожала Мейсону руку. — Задали вы им задачку, шеф, — проговорила она. Мейсон кивнул. Женщина-полицейский, положив руку на плечо Элеонор, сделала ей знак следовать за ней и тоже вышла из зала. Пол Дрейк подошел к Мейсону. — Что случилось? — спросил Мейсон. Дрейк недоуменно пожал плечами, сказал: — Близко мне не удалось подобраться, но Сюзанну я видел, когда она выходила из комнаты. Не задерживаясь, она прошла к лифтам и ушла из суда. Бледная как полотно и совершенно разъяренная. Ты бы видел, какой эффект это произвело на Бергера. По-моему, он только и искал случая покончить с собой. Как ты думаешь, Перри, что там у них произошло? — Произойти могло только одно, — ответил Мейсон. — Показания Сюзанны Гренджер в чем-то противоречат показаниям Ричи. Ты сказал, что Сюзанна направилась к лифтам? — Точно. Мейсон нахмурился. — Это значит, что Бергер посоветовал ей идти домой, а не сидеть в суде. Тогда мы вот что сделаем: вызовем ее повесткой в суд в качестве свидетельницы защиты. Он этого не ждет. После перерыва мы преподнесем ему сюрприз. — Как ты узнал об этих булавочных уколах? — спросил Дрейк. — Да очень просто. Рассматривая фотографии трупа, сделанные при вскрытии, я увидел один сильно увеличенный снимок кисти правой руки. Понимаешь, эта фотография не вошла в комплект, представленный суду, и не отвечала версии обвинения. Вроде бы не было видимых причин делать этот снимок. Я долго не мог понять, почему его сделали. Потом только сообразил, что патологоанатом сделал его на случай перестраховки. При первом рассмотрении я ничего не заметил. Правда, точки я видел, но это мог быть и брак при печати. Однако затем я пришел к выводу, что хирург не зря их сделал. Этим я и воспользовался. Это был мой последний, отчаянный шанс. И как только я воспользовался им, загадка была решена. Мне нужно было найти слабые места обвинения, и я их нашел. — Ну и сколькими шансами теперь вы располагаете? — спросила Делла. — Всего лишь одним, да и то чертовски маленьким, — признался Мейсон, покачав головой. — И все же я им воспользуюсь. Глава 15 Мейсон, который битый час расхаживал по своему кабинету, погруженный в раздумья, наконец остановился и нарушил царившее в комнате молчание. — Ты знаешь, Делла, чувствую, что я на пороге разгадки, но что-то не сходится. Ключ где-то здесь, рядом, а… Вдруг Мейсон резко обернулся и возбужденно щелкнул пальцами. — Нашел! Черт побери, ведь разгадка была у меня под самым носом! Как я не мог раньше догадаться?! — Вы о чем? — спросила Делла. — Помнишь, — сказал Мейсон, — когда мы пришли в Титтерингтон Эпартментс — дом, где жил Хепнер, — я пробовал разные ключи, пока не нашел тот, который открывал наружную дверь? Делла кивнула. — Так вот, — возбужденно продолжал он, — потом мы поднялись наверх к той квартире, где Хепнер жил под фамилией Ньюберг. Тогда я попробовал, не подходит ли ключ от парадного к двери его комнаты. Ключ легко вошел в замок, но не повернулся. Я подумал тогда, что ошибся, и начал подбирать другие ключи, пока не нашел нужный. — Не понимаю, что это доказывает, — заметила Делла. — А то, что замок от парадной двери, — сказал Мейсон, — можно открыть ключом от любой квартиры! — Выходит, ключ от квартиры и является ключом к разгадке? — спросила Делла с легкой улыбкой. — Будь я проклят, если это не так, — воскликнул Мейсон. — Побудь здесь, Делла. Займись чем-нибудь. Свяжись с Полом Дрейком. А если до половины десятого я не дам о себе знать, ступай домой. — Можете на меня положиться, шеф. Я буду ждать вас до… Шеф, а может быть, вы возьмете меня с собой? Мейсон отрицательно покачал головой. — Нет, ты будешь нужна здесь, а в случае чего… вызволишь меня из тюрьмы. Схватив шляпу, Мейсон выбежал за дверь. Он быстро сел в свою машину и погнал ее к Титтерингтон Эпартментс. Подъехав к дому, он нажал кнопку, рядом с которой была прикреплена табличка с надписью: «Менеджер». На звонок вышла женщина, которая сопровождала сержанта Холкоума в тот день, когда они застали Мейсона, Деллу Стрит и Пола Древка в квартире, арендованной на имя Френка Ньюберга. Мейсон сказал: — Я не уверен, помните ли вы меня… — Я прекрасно помню вас, мистер Мейсон. — Мне бы хотелось получить кое-какую информацию. — Сожалею, мастер Мейсон. Если она касается квартиры Ньюберга, то я не смогу даже… — Квартира Ньюберга мне не нужна, — успокоил женщину Мейсон. — Я хочу только сравнить свой ключ с дубликатом, который хранится у вас. — Зачем? — Я не смогу вам ответить. Я прорабатываю одну версию. Она покачала головой. Мейсон извлек из кармана двадцатидолларовую банкноту, сказал: — Я не собираюсь брать с собой ваши ключи. Мне нужно только взглянуть на них. — Ну что же, — проговорила сна, — я полагаю… никто не запрещал мне этого, хотя, правда, меня предостерегали на ваш счет. Мне сказали, что вы очень хитрый. Некоторое время в ее душе происходила внутренняя борьба, но потом, видимо, поборов сомнения, она предупредила: — Но я должна буду проследить за тем, мистер Мейсон, что вы будете делать. — Ради бога, — согласился тот. Она открыла створку шкафчика, где хранились ключи, одновременно взяв из рук Мейсона предложенную им купюру. Мейсон вынул из кармана ключ и стал сравнивать его с другими ключами. — У вас что, ключ от одной из наших квартир? — полюбопытствовала женщина. — Я хочу выяснить, можно ли открыть квартиру, каким-нибудь другим ключом, — сказал Мейсон, пропустив ее вопрос мимо ушей. — Это невозможно. У нас стоят самые лучшие замки, и притом они все разные. Быстро сравнивая ключи, Мейсон внезапно обнаружил один, очень похожий на тот, который держал в руке. Он чуть дольше задержал его, чтобы убедиться в идентичности, отметив для себя указанный на нем номер квартиры — 281. Затем повесил его на гвоздик в шкафчик и как ни в чем не бывало продолжал рассматривать ключи, сравнивая их со своим, пока не дошел до последнего. Женщина медленно покачала головой. — Похоже, зря вы приехали сюда и напрасно истратили двадцать долларов, мистер Мейсон. Проще было бы позвонить мне и спросить, есть ли в доме квартиры с одинаковыми замками. Мы очень щепетильны в этом вопросе. Однажды у нас была неприятность, и нам… — Видите ли, мне хотелось лично удостовериться, — безразлично заметил Мейсон. — А как идут дела на процессе? — поинтересовалась она. — Так себе. Менеджер задумчиво покачала головой, заметив при этом: — Боюсь, девочка все же виновата. — Да, пожалуй, — согласился Мейсон. — Тот факт, что Хепнер жил здесь под фамилией Фрэнка Ормсби Ньюберга, вносит в дело элемент загадочности, Вот мне и хочется раскрыть эту тайну. — Мне тоже, — ответила она. — Здесь, в доме, у него не было друзей? Она отрицательно покачала головой. — А свободные квартиры есть? — Очень, очень немного. — Ну какие, например? — поинтересовался Мейсон. — Вот, к примеру, трехсотая свободна. Сколько времени в ней жили? — Что-то около пяти или шести месяцев. — А в двести шестидесятой? — Около двух лет. — А в двести восемьдесят первой? — спросил Мейсон. — О, эта квартира — исключение. — Почему? — Девушка поселилась в ней потому, что у нее серьезно заболел кто-то из родных и ей приходилось часто навещать его. Она приехала из Колорадо. На время. Неделю назад родственник умер, и сейчас она уезжает. — О, кажется, я знаю ее. Эта девушка — блондинка? — Нет, жгучая брюнетка, лет двадцати семи, спокойная и очень симпатичная внешне, хорошо одевается, отличная фигура. Она произвела бы на вас впечатление. Мейсон насупился. — Интересно, встречал ли я ее? Как ее зовут? — Сэди Пейсон. — Думаю, что имя мне ничего не говорит, — заметил Мейсон. — А сколько лет вы уже здесь работаете? — Почти десять. У меня уже, как говорится, «пунктик» — опекаю своих «долгожителей». И квартплату с них получать легко. Не то, что с «кочевников»: то они здесь, то их нет. — Да, я вас понимаю. Как вам удается вовремя получать с них плату? — Я полагаюсь во свою способность распознавать характеры людей. — А что вы скажете о характере Ньюберга? — Он как раз из тех, кто вызывает подозрение. Ньюберг как-то выпадает из общего ансамбля жильцов. Он, словно фальшивый бриллиант: внешне приятный, сверкает, блестит, внутренне же вы ощущаете в нем какую-то фальшь. — У вас такое сложилось о нем мнение? — Да, и притом почти сразу же после его вселения. Когда я впервые его увидела, то почувствовала, что он именно такой тип. Он предупредил меня, что учится на геолога и что будет часто уезжать на полевые работы. В общем, это было незадолго до того, как я поняла, что в действительности он здесь не живет, а лишь пользуется этой квартирой в каких-то своих целях и… Ой, что это я разболталась! Ведь мне же приказывали не разговаривать с вами и ничего не рассказывать о Ньюберге. — Большое вам спасибо, — поблагодарил женщину Мейсон. — Я рад, что повидался с вами. Он вышел на улицу, дважды обошел здание, затем вновь подошел к парадному подъезду и нажал кнопку звонка с фамилией Сэди Пейсон. Ответа не последовало. Мейсон отпер дверь своим ключом, поднялся на второй этаж и подойдя к комнате с номером 281, он вставил в замок ключ и повернул его. Ключ подходил. Адвокат в нерешительности стоял перед дверью. Внезапно из-за двери послышался женский голос: — Кто там? — Это новый жилец, — сразу нашелся Мейсон. — Новый жилец? О чем вы говорите? Ведь я еще не уехала. — Я новый жилец. У меня и ключ есть. Прошу извинить меня за беспокойство, но… В это время дверь широко распахнулась, и перед Мейсоном предстала возмущенная брюнетка, поспешно застегивающая «молнию» на халате. Глаза ее сверкали гневом. — Вот это мне нравится! — выпалила она. — Я просто восхищена! Ведь я собираюсь уехать только к полуночи. Я и ключ еще не сдавала, да и плата внесена по первое число включительно. — Прошу меня извинить, — сказал Мейсон, — но мне необходимо узнавать размеры этой квартиры. Она по-прежнему стояла в дверях, пылая негодованием. Позади нее на кровати Мейсон заметил два открытых чемодана, в которые хозяйка укладывала вещи. На стуле лежал рюкзак. — Я не одета… но это вы сами виноваты! — ворвались так неожиданно, — сказала брюнетка более мягко. — Но я же звонил вам, а вы не ответили. — Конечно, не ответила. Я не хотела, чтобы меня беспокоили. Я принимала ванну, а как только упакую вещи, поеду в аэропорт. Менеджер не имеет права вселять людей в мою квартиру. — Я очень виноват, — сказал Мейсон, — и понимаю, что вы уезжаете, но мне хотелось бы измерить стены, чтобы знать, поместятся ли здесь вещи, которые я намереваюсь купить. — Я уезжаю в полночь. За квартиру уплачено, и никаких измерений я не допущу. — Видите ли, — продолжал настаивать Мейсон, изобразив на лице самую обольстительную из своих улыбок, — я уверен, что не помешаю вам. — Вы мне уже помешали, ибо… Кстати, где я вас раньше встречала? Ваше лицо… — Да? — перебил ее Мейсон. — Вы Мейсон, — сказала она. — Перри Мейсон! Я видела в газетах ваши фото. Вот почему вы показались мне знакомым! Вы защищаете ту женщину. Вы… Она попыталась было закрыть перед Мейсоном дверь, но он, резко шагнул через порог, и женщина невольно отступила в глубь квартиры. Толчком ноги Мейсон захлопнул за собой дверь. — Убирайтесь! — сказала она. — Убирайтесь, или я… — Вызовете полицию? — закончил ее угрозу Мейсон. Она резко повернулась к одному из раскрытых чемоданов, и через мгновение в ее руке блеснула сталь револьвера. — У меня есть более эффективное средство, мистер Мейсон. — А что вы намерены сообщить полиции? — невозмутимо поинтересовался Мейсон. — Я скажу, что меня… — Она стала расстегивать «молнию» на халате. — Я скажу, что вы пытались овладеть мной. Я защищалась. Мейсон сделал шаг навстречу. — Прежде чем сделать что-либо подобное, — сказал он, — познакомьтесь вот с этим документом. — Что… что это? — Это, — пояснил Мейсон, — повестка для явки в суд и дачи показаний. В ее глазах мелькнула растерянность, затем решимость. Рука осторожно скользнула по халату, нащупала замок молнии и начала медленно сдвигать застежку книзу, распахивая полы халата. В этот момент Мейсон резко шагнул вперед, схватил руку, в которой был зажат револьвер, рывком дернул ее вниз и заломил назад. Револьвер выпал и тут же оказался в кармане адвоката. Она рванулась было к нему, но Мейсон отбросил ее к кровати. — А теперь, — сказал он, — сядьте и не делайте глупостей. Может статься, что во всем мире я ваш самый преданный друг. — Вы лучший друг?! — воскликнула она. — Вот это мне нравится! — Я ваш самый верный друг, — повторил Мейсон. — А теперь оцените обстановку. Вы, живя в Солт-Лейк-Сити, выдавали себя за мать Дугласа Хепнера. Вы вместе с ним занималась рэкетом. Действуя в качестве детективов-любителей, получали двадцать процентов стоимости незаконно ввезенных драгоценных камней и постепенно превратили это дело в шантаж. Затем Дуглас Хепнер был найден мертвым с пулей в затылке, а сейчас вы намереваетесь ночным самолетом бежать за границу. — Ну и что? А если и так? Мы живем в свободной стране. Я могу поступать как мне заблагорассудится. — Конечно, можете, — согласился Мейсон, — но, поступая так, вы сами затягиваете веревочную петлю вокруг своей худенькой и нежной шейки. Если бы я был неразборчивым в средствах, каковым вы меня, очевидно, считаете, я бы не придумал ничего лучшего, как позволить вам сесть на самолет, а затем притянуть вас к этому делу, обвинив в совершении убийства. Это спасло бы Элеонор от смертного приговора. — Он был убит из ее оружия, — сказала женщина. — Совершенно верно, — согласился Мейсон, — ибо Элеонор дала ему револьвер для защиты. Но кто-то вонзил в него шприц, и он умер, находясь под влиянием наркотика. Очевидно, он был настолько одурманен, что вряд ли сознавал, что с ним происходило. В этих условиях ничего не стоило вынуть револьвер из его кармана и выстрелить ему в затылок. — Вы сказали, что он был под действием наркотика? — Да, думаю, что так оно и было. Ему впрыснули морфий. — Тогда, — сказала она задумчиво, — это все объясняет. — Что именно? — Я не намерена вам рассказывать, — заявила женщина. — Я просто думаю вслух. — Напротив, — сказал Мейсон, — вы все мне расскажете. Я вручил вам судебную повестку, и вы либо расскажете мне лично, либо будете выступать перед публикой в качестве свидетеля. Причем в присутствии газетных репортеров, фиксирующих каждое ваше слово. — Не морочьте мне голову. — Возможно где-то, — продолжал гнуть свою линию Мейсон, — живет ваша семья: мать, отец, может быть, вы были замужем и разошлись, у вас есть ребенок. Так неужели вам хочется… На ее глаза навернулись слезы. — Будьте вы прокляты! — вырвалось у нее. — Я просто рисую вам картину того, что произойдет, — сказал Мейсон. — Вам незачем втягивать в эту историю мою семью. — Наоборот, это вы втягиваете, — возразил адвокат. — Вы и Дуг Хепнер занимались рэкетом. Я не знаю, сколько вы выжимали шантажом, но у вас была разработана система сигналов. Когда Дуг намеревался шантажировать свою жертву, он всячески обвораживал ее, пока ему не удавалось заманить ее в маленькое путешествие. Тогда он звонил вам по телефону и сообщал имя и адрес. Вы устраивали спектакль; изображали жену Хепнера, в общем, ловили зверя в капкан. Вы грозились разоблачениями… — Нет, нет, — возразила она, — ничего подобного не было. Так низко я не падала. — Ну хорошо, — согласился Мейсон, — а как было? Она чиркнула спичкой и трясущимися руками прикурила сигарету. — Я начала работать с Дугом с тех пор, как получила возможность ездить в Европу в качестве секретаря — представителя одного государственного учреждения. Там я проворачивала маленькую аферу и возвращалась назад. Мне казалось, что я поступаю очень хитро. Я привозила из Европы немного драгоценных камней, ну, не очень много, ровна столько, сколько могли позволить мне мои скудные средства. Несколько раз мне удавалось провезти их через таможню, а потом Хепнер пронюхал это. — Как он узнал? — Наверное, я слишком много болтала. В общем, одна ошибка влечет за собой другую, и я стала партнером Дуга. — Хорошо, продолжайте. — Дуг был умен, невероятно умен. Он обладал притягательной силой и мог втереться в доверие к любому человеку. Работал он широко. Путешествовал в Европу и обратно. За один рейс он умудрялся получить нужную ему информацию. — О контрабандном ввозе камней? — Это мелочи, — пояснила она. — Главной его работой был шантаж. Информация для таможни давала ему небольшой заработок, зато служила хорошей ширмой. Основные усилия и время он употреблял на шантаж. — Кто занимался шантажом? — Я. — Продолжайте. — В Солт-Лейк-Сити у меня была квартира, и я по телефону выдавала себя за мать Дугласа. Когда он находил для себя подходящий объект, то приглашал девушку в поездку на уик-энд. Затем звонил мне, якобы своей матери. Он представлял ее по телефону, говорил какую-нибудь ерунду, а заодно упоминал о своем намерении жениться. Вы понимаете, что при этом чувствовала девушка? Ей льстила поездка, и честные отношения компаньона, и его намерения жениться на ней… а потом наступал мой черед. Когда Дуг уезжал, я первым же рейсом самолета летела в тот город, где жила девица, и проникала в ее квартиру. С делом я управлялась быстро. Поверьте, я знала, что искать и как. Ну а обнаружив ценности, забирала их. Девицы даже не пытались жаловаться. Если же я находила явную контрабанду, то играла роль таможенного агента. Я говорила, что очень сожалею, но мы проследили незаконный ввоз, и я вынуждена предъявить ордер на арест. Естественно, девица обращалась к Дугу за советом, и он, действуя в качестве посредника, предлагал ей откупиться от меня. В общем, вам понятна эта техника. — А что было в случае с Элеонор? — спросил Мейсон. — Вы ее шантажировали или же ее семью? — Может быть, у них что-то и было, но в их квартире я ничего не нашла. — Подождите, в не очень понимаю. По-моему, Дуг был влюблен в Элеонор и действительно намеревался жениться на ней? — Нет. Дуг не был в нее влюблен и никогда не собирался жениться на ней. Он разрабатывал какой-то грандиозный план. Дело в том, что ему удалось напасть на след крупной профессиональной банды контрабандистов камнями. Ему нужна была помощь, и он взял ее для прикрытия. — Он знал, кто входил в шайку? — Конечно. Мы оба знали об этом. — Так кто же в нее входил? — Сюзанна Гренджер. — Продолжайте, — сказал Мейсон. — Расскажите самый конец. — Ну, Дуг начал игру с Элеонор по обычной схеме, по крайней мере, мне так казалось. Он пригласил ее на уик-энд, когда ее семья была в отъезде, позвонил ей по телефону из Индио и… — А вы тем временем обыскали ее квартиру? — Да. Мне пришлось воспользоваться этим случаем. Я пробралась в дом и осмотрела его. Правда, ничего не нашла. Затем вернулась назад, в Солт-Лейк-Сити. В течение недели от Дуга не было вестей. Затем он позвонил мне и сказал, что разрабатывает крупное дело. Я не думаю, чтоб он действительно влюбился в Элеонор. Его занимали более серьезные вещи, конечной целью которых был крупный денежный куш. Мне он собирался выплатить долю. — Продолжайте, — сказал Мейсон. — Вот тогда Дуг и сказал мне, что ему нужно легальное прикрытые и он хочет использовать Элеонор в роли ревнивой истерички. Ему нужно было поселить ее в квартире, примыкающей к квартире Сюзанны Гренджер. — Так, а дальше? — Дальше Дуг применил свой обычный подход к Сюзанне Гренджер и предложил ей поехать в Лас-Вегас на уик-энд. В квартире Сюзанны я облазила абсолютно все. Я даже думала, что она спрятала ценности в тюбиках с краской. — И что вы обнаружили? — Ничего. Немного подумав, Мейсон сказал: — Сегодня на суде Этель Билан показала, что видела у Элеонор целую кучу драгоценных камней… — Послушайте меня, мистер Мейсон, — сказала женщина, — я хочу вам кое-что рассказать. Об этом никто не знает. Шестнадцатого утром мне позвонил Дуг. Он был сильно возбужден. Он сказал: «Прошлой ночью они чуть не схватили меня, но мне удалось улизнуть. Все было не так, как я думал. Они так хитро все придумали, что даже меня ввели в заблуждение. Ты бы никогда не догадалась об их тайнике. Но камни я добыл, и, если мне удастся смотаться отсюда живым, нам придется надолго затаиться. Это профессиональная банда контрабандистов, и тебе достанутся хорошие деньги». — По всей вероятности, он был в том доме? — Да. — А после этого в квартире Дуга что-то искали, — заметил Мейсон. — Это и меня очень волнует, даже пугает. — Значит, это не вы рылись у него? — Господи, конечно, нет! Если бы камни оказались в руках Дуга, он первым делом принес бы их мне. Я ждала его целую ночь и весь день. Как только я узнала об обыске в его квартире, то немедленно вылетела в Солт-Лейк-Сити, упаковала вещи и ждала его звонка. В этот момент вы и позвонили мне. Сначала я подумала, что вы один из членов той банды, с которой связана Сюзанна Гренджер, и поэтому так отвечала вам. Потом я повесила трубку, покидала чемоданы в машину и убралась подобру-поздорову. — А вам не показалось опасным приезжать сюда? — Только на первых порах. А потом я сообразила, что никто не знает об этом месте. Квартплата была внесена за три месяца, и я решила остаться. К тому же у меня здесь было больше шансов узнать, что сделал Дуг с камнями. Так или иначе… — Вы знаете, кто убил Дуга? — Его убила Элеонор. Я думаю, когда он добыл камни, она поняла, что… А впрочем, не знаю. Я знаю только одно — перед смертью камни были у Дуга. — Значит, он вступил в борьбу с профессиональной бандой? — Да, и к тому же крупно работающей. — Элеонор не принадлежала к этой банде? — Конечно же, нет. Элеонор помогала ему. Она следила за Сюзанной Гренджер. — Значит, вы знали, что Дуг Хепнер посоветовал ей прикинуться ревнивой невестой, чтобы поселиться в квартире Этель Билан? Знали и то, что он рекомендовал ей пригрозить, что она убьет его, Хепнера, если его у нее отнимут? Она колебалась секунду, затем спросила: — А это может помочь девушке? — Это может привести к ее оправданию. — Выходит, если я скажу отрицательно, ее приговорят к смерти? — Да. Она выдержала паузу, глубоко вздохнула. — Я не знаю, виновата она или нет. Мне нечего сказать. — Вокруг ваших показаний может разгореться жаркая битва, — сказал Мейсон. — Прокурор заявит, что это слухи и что все это слишком далеко от разбираемого убийства. Но так или иначе, если вы расскажете правду, я вступлю в сражение. — Мне придется выступать свидетельницей? — Да. Она отрицательно покачала головой. — Я не могу. Вы угадали: у меля есть ребенок, дочка. Я боюсь газетных нападок. Я не могу рассказывать на суде о своем прошлом. — Но вы также не можете допустить, чтобы Элеонор отправили в газовую камеру за преступление, которого она не совершала? — возразил Мейсон. Она снова отрицательно покачала головой. — Я не буду вам помогать, мистер Мейсон. Лицо адвоката стало словно каменным. — И все-таки вы поможете мне, — сказал он. — В данном случае у вас нет выхода. Именно потому я и вручил вам повестку. Выслушав Мейсона; она с горечью произнесла: — Конечно, вы беспокоитесь о своей богатой клиентке. Но подумайте и обо мне. У меня ничего больше нет, кроме того, что вы видите в этих чемоданах. — Извините, — сказал Мейсон, — но одно дело — честная работа, и совсем другое — шантаж. Вам придется начать жизнь заново. — На какие средства?! — воскликнула она, и голос ее задрожал от слез. — На то, что скрыто под этим халатом? Это все, что у меня осталось ценного, за исключением автобусного билета до Нью-Мексико, тридцать долларов наличными и… — А я думал, что вы полетите на самолете, — заметил Мейсон. Она невесело рассмеялась. — Моим полетам пришел конец. Я еду автобусом. — Ну ладно, — сказал Мейсон, — а теперь слушайте. Я ничего не обещаю, но, если нам удастся размотать этот клубок, очень возможно, что мы найдем и камни, о которых вам говорил Дуг Хепнер. Они же и будут платой за вашу помощь, если вы выступите на суде. Но только вы дадите мне слово, что навсегда покончите с шантажом и рэкетом и станете вашей дочери примерной матерью, которой она сможет гордиться. Некоторое время она пристально смотрела на Мейсона, затем спросила: — Это все, что от меня требуется? — Это все, чего я хочу, — ответил Мейсон. Глава 16 Делла Стрит уже ожидала Мейсона, когда тот вошел в зал заседаний суда. Она протянула ему замшевый мешочек, в котором лежали драгоценные камни, найденные у Элеонор в баночках с кремами. — Все о'кэй? — коротко бросил Мейсон. — О'кэй, шеф, — так же коротко ответила Делла. — Сэди ожидает вас в машине. С ней человек Пола Дрейка. Когда она вам понадобится, подойдите к окну и махните платком. Агент Дрейка увидит сигнал и проводит ее. Судья Моран занял председательское кресло. Судебный пристав призвал соблюдать порядок в зале. Наконец судья поднялся и объявил: — Исходя из сложившейся ситуации, суд пришел к выводу, что причин для проведения эксгумации трупа нет. Однако суд выносит частное определение о том, что в обязанность судебного врача входит не только выявление причин смерти, но и сопутствующих ей обстоятельств. В данном случае нет никаких особых оснований полагать, что следы уколов на руке пострадавшего сделаны гиподермической иглой. Это всего лишь предположение патологоанатома. На этом основании суд выносит решение эксгумацию трупа не производить. В случае, если возникнут прямые доказательства, указывающие на присутствие в трупе морфия или на то, что пострадавший помимо своей воли оказался в руках лиц, пленивших его, суд вернется к рассмотрению этого вопроса. Сейчас же, как я понимаю, защита намерена задать дополнительные вопросы свидетельнице мисс Сюзанне Гренджер. — Прошу у суда внимания. — Хэмилтон Бергер поднялся со своего места. — Обвинение возражает против вторичного проведения перекрестного допроса свидетельницы. У нас есть основания… — Какие основания? — спросил Моран. — Источники, указывающие на то, что при рассмотрении уголовных дел защита не имеет права по нескольку раз подвергать перекрестному допросу одно и то же лицо. Если свидетель покинул ложу, перекрестный допрос считается законченным. — Напрасно вы ссылаетесь на источники, — парировал судья Моран. — Суду они хорошо известны. А известно ли вам, господин районный прокурор, что на основании тех же источников председатель суда несет полную ответственность за порядок предъявления доказательств, проведения допроса свидетелей, а также за применение своей власти в интересах правосудия? — Конечно, ваша честь, — согласно кивнул Хэмилтон Бергер, — это общее право. Однако в данном деле… — В данном деле, — твердо заявил судья Моран, — вам позволили вторично допросить свидетеля Ричи. Вы настаивали на этом, и суд пошел вам навстречу. Поэтому суд считает, что просьба защиты о повторном перекрестном допросе мисс Гренджер аналогична случаю с мистером Ричи и к тому же является необходимой в сложившихся обстоятельствах. Я повторяю, в сложившихся обстоятельствах. На этом основании суд принял решение пригласить мисс Гренджер в свидетельскую ложу. Сюзанна Гренджер встала и направилась к середине зала. — Вы слышали допрос мистера Ричи, мисс Гренджер? — спросил Мейсон. — Да. — Пятнадцатого августа вы вернулась домой и обнаружили, что в вашей квартире был обыск, а также имел место акт вандализма? — Да, сэр. — Вы пожаловались на это домовой администрации? — Я сообщила об этом мистеру Ричи, и он дал указание уборщице убрать грязь. — Итак, — продолжал Мейсон, — вы вернулись домой, а вечером к вам пришел мистер Хепнер? — Да. — Перед приходом мистера Хепнера вы приняли душ? — Я принимала ванну. — Скажите, мог ли кто-нибудь спрятаться в вашем стенном шкафу? — Это невозможно. Я заглядывала в шкаф, так как мне нужен был чемодан. В шкафу никого не было. — Благодарю вас, — сказал Мейсон. — У меня все. Хэмилтон Бергер, посовещавшись со своими помощниками, также объявил, что вопросов у него нет. — Прекрасно. Вы можете, мисс Гренджер, сесть на свое место, — распорядился судья Моран, и весь его вид показывал, что он озадачен. — Обвинение считает дело законченным, — объявил Хэмилтон Бергер. И в это время Перри Мейсон встал из-за стола. — А сейчас, ваша честь, — сказал он, пропустив мимо ушей заявление прокурора, — защита намерена сделать суду открытое заявление о том, какие доказательства собирается предъявить. — Прошу вас, — сказал Моран. Тишину зала заседаний, который на сей раз был заполнен до отказа, нарушил пробежавший по рядам громкий шепот. Перри Мейсон выступил вперед и занял место возле свидетельской ложи. — Леди и джентльмены, господа присяжные, — произнес он громко и отчетливо, — мы хотим предъявить вам свидетельства, из которых вы поймете, что Дуглас Хепнер занимался несколько необычным делом. Он существовал на средства, получаемые за работу в качестве сыщика-любителя. Дуглас Хепнер знал, что правительственные органы США выплачивают вознаграждение за информацию о незаконном ввозе на территорию страны драгоценностей при условии, если эта информация приводит к раскрытию контрабанды и изъятию ее в пользу казны. Именно сбором такой информации и занимался Дуглас Хепнер. Он хорошо знал мою подзащитную, и они неоднократно обсуждали вопрос об их предстоящей свадьбе. Однако Элеонор Корбин ставила условием, чтобы он оставил это занятие и приобрел свое собственное дело. В то время, когда его ею настигла смерть, Дуглас Хепнер разрабатывал крупную операцию, в осуществлении которой ему была необходима помощь подзащитной. И мы надеемся доказать, что Дугласу Хепнеру удалось напасть на след крупной банды, которая занималась нелегальным ввозом в страну больших партий драгоценных камней. Мы намерены также доказать, что для того, чтобы проникнуть внутрь гангстерского кольца и, раскрыв его, получить крупную денежную премию, которая позволила бы Дугласу Хепнеру обзавестись собственным делом, он обратился за помощью к подзащитной. Он попросил ее сыграть роль ревнивой и истеричной невесты, поселиться в квартире триста пятьдесят, чтобы следить за Сюзанной Гренджер, которая, по мнению Хепнера, являлась членом этой банды. Сюзанна Гренджер совершала частые поездки в Европу. Она много рисовала и поэтому всегда возила с собой тюбики с красками, которые могли служить идеальными контейнерами для транспортировки драгоценных камней, если она таковые везла, — сказал Мейсон. От этих слов Мейсона Гренджер резко вскочила со своего места, намереваясь что-то сказать, но судебный пристав, которого судья Моран специально приставил к ней, быстро успокоил ее. — Мы намерены показать, — продолжал Мейсон, — что Дуглас Хепнер совершил в этом деле всего одну ошибку: он не установил личности истинной хранительницы драгоценных камней, точнее, одну женщину принял за другую, а также не установил местонахождение тайника. Поэтому мы хотим показать, где хранились эти контрабандно завезенные камни и насколько остроумно и искусно они были спрятаны. Мы намерены доказать, что буквально в последний момент Дуглас Хепнер раскрыл тайну гангстерского кольца; что Дуглас Хепнер имел еще одну помощницу в этом деле — женщину, которая работала на него в тот же самый период времени; что Дуглас Хепнер все же обнаружил небольшую партою камней и сообщил этой женщине о своем открытии и о том, что его жизни грозит опасность. Мы хотим показать, что Дуглас Хепнер скрытно покинул Белинда Эпартментс, использовав для этого грузовой лифт, и направился к своему убежищу — квартире, в которой он жил под чужим именем; что за ним в это время следили, так как думали, что камни находятся у него. Мы намерены показать, что преступники захватили Дугласа Хепнера в его же собственной квартире, одурманили большой дозой морфия, и, таким образом, он оказался у них в плену, в то время как главари организации предпринимали усилия к отысканию найденных ни камней; что они не только обыскали самого Дугласа Хепнера, но и перерыли всю его квартиру; что в течение всего дня он находился у них в плену и что незадолго до смерти ему быта введена вторая доза морфия. Мы хотим показать, что, когда главарям банды не удалось найти камни, Дуглас Хепнер был убит, причем с таким расчетом, что подозрение в убийстве пало на подзащитную, — подчеркнул Мейсон. Хэмилтон Бергер, презрительно улыбаясь, шептал что-то на ухо одному из своих помощников, затем откинуться на спинку кресла и беззвучно рассмеялся. — И наконец, — сказал Перри Мейсон, — мы хотим представить доказательство того, что Дуглас Хепнер нашел камни, которые в настоящий момент находятся в распоряжении защиты, и что защите известны имена членов банды. Мейсон вынул из кармана кусочек замши, расстелил его на столе, затем взял дамскую замшевую сумочку, которую протянула ему Делла Стрит, и высыпал на нее целую кучу переливающихся всеми цветами радуги камешков. Непроизвольно подавшись вперед, вскочил на ноги прокурор. Присяжные вытягивали шею, чтобы лучше рассмотреть сверкающие драгоценности. — Мы намерены, — продолжил Мейсон после небольшой паузы, — представить эти каина в качестве вещественных доказательств и показать, что Дуглас Хепнер допустил одну элементарную ошибку. Зная, что Уэбли Ричи является членом банды, он, естественно, предположил, что Сюзанна Гренджер, часто совершающая поездки в Европу, тоже является ее членом. Хитро придуманная система конспирации не давала ему на первых порах разобраться в ситуации. Когда же он разобрался в ней, то нашел камни. Однако, найдя их, он всполошил хозяев, одновременно поняв, что сам оказался в ловушке. Он понимал также, что смерти ему не миновать, пытайся он выбраться из квартиры вместе с камнями. Поэтому он запер дверь, позвонил по телефону своей помощнице, сообщил ей о найденных камнях и спрятал их в месте, на надежность которого не очень полагался. Затем он вышел в холл, в полной уверенности что тут же будет схвачен и обыскан, а потому готовый драться за свою жизнь. К его удивлению, в холле никого не оказалось. Он бросился к грузовому лифту и нажал на кнопку вызова. Казалось, прошла целая вечность, пока громыхающий подъемник поравнялся с нижним этажом и остановился. Похоже, путь был свободен. Он выскользнул через заднюю дверь дома и добрался до своей тайной квартиры. Я не думаю, что Дугласу Хепнеру приходило в голову, что за ним неотступно следили и что, придя домой, ему не следовало бы реагировать на стук у входной двери. Ясно одно: он ожидал прихода кого-то другого, знакомого ему человека, а потому открыл дверь и только тогда понял, что игра проиграна. Чьи-то руки крепко схватили его, не дав даже шелохнуться, и игла шприца впилась в тело. — О, ваша честь, — прервал рассказ Мейсона Хэмилтон Бергер, — все, что здесь говорится, абсолютная чепуха. Защита имеет лишь право набросать общий эскиз тех доказательств, которые намерена представить суду. Однако мистер Мейсон рисует здесь картину, похожую скорее на киносценарий. Доказать свои слова он не сможет. Он ведет разговор о. мыслях и эмоциях мертвого человека. Он живописует слухи. Он рационализирует… — Я считаю, что протест хорошо обоснован, — перебил прокурора судья Моран. — Защитник обладает несомненными ораторскими способностями. Однако он излагает нам историю, не подкрепленную доказательствами. — Но, ваша честь, я собираюсь представить и доказательства, — запротестовал Перри Мейсон. — Здесь, внизу, ожидает свидетель, который может доказать правоту моих слов. — Ваша честь, — снова вмешался пышущий гневом Хэмилтон Бергер, — я должен выразить протест в связи с этим заявлением. Насколько я знаю, нет такого закона, по которому защите предоставлялось бы право драматизировать события. Защитник должен придерживаться только истины. Мейсон, не ответив на этот выпад прокурора, молча подошел к окну, взмахнул носовым платком, после чего сказал: — Пусть суд меня простит за вольность: я только дал знак, по которому в зал должны будут пригласить моего свидетеля. — Ваша честь, — снова апеллировал к судье Хэмилтон Бергер, — я опять вынужден выразить протест против представления суду каких-либо доказательств того, что говорил Дуглас Хепнер разным лицам о найденных им камнях и грозившей ему опасности. Эти посмертные заявления следует считать слухами, которые не могут оказать влияния на ход судебного разбирательства. Мейсон обратился к судье: — Ваша честь, это действительно посмертное заявление и по этой причине факт наличия следов наркотика в трупе приобретает особую важность. Хепнер в разговоре со свидетелем специально подчеркнул, что опасается за свою жизнь. Хэмилтон Бергер едва не задыхался от злости. — Я к тому, — сказал Мейсон, — что свидетельница находилась в том доме, где ее могли убить еще до того, как она дала бы показания. Я намереваюсь доказать, что Уэбли Ричи и Этель Билан являются партнерами и членами огромного по масштабам деятельности контрабандного кольца и… — Что? Этель Билан?! — вскричал Бергер. — Совершенно верно, — спокойно ответил Мейсон. — Как вы думаете, почему один из стенных шкафов в ее квартиры был на три с половиной фута уже других стенных шкафов в доме? — Опять то же самое! — вскричал Бергер. — Защита делает открытое заявление, которое звучит как бульварный роман, да к тому же пытается очернить свидетелей обвинения. Ваша честь, я прошу вас заставить защиту прекратить пустой разговор и представить суду доказательства, если она таковыми располагает. — Именно это я и намереваюсь сделать, — спокойно заявил Мейсон. — Кстати, мой свидетель уже в зале. Мисс Пейсон, прошу вас пройти вперед и принести суду присягу. Сэди Пейсон подошла к свидетельской ложе, подняла руку и принесла присягу. После обмена обязательными предварительными вопросами и ответами Мейсон спросил: — Вы знали Дугласа Хепнера при жизни? — Да. — В каких вы были с ним отношениях? — Мы были партнерами по работе. — В чем состояла ваша работа? — Мы разоблачали тех, кто контрабандно ввозил драгоценные камни. — Незадолго до смерти вы разговаривали с Дугласом Хепнером? — Да. — Говорил ли он, что ему грозит смерть? — Прошу прощения, — сказал Хэмилтон Бергер, — и выражаю протест. Заданный вопрос подсказывает свидетелю ответ. Данное свидетельство основано на слухах. — Это часть предсмертного заявления, ваша честь, — возразил Мейсон. — Я полагаю, — высказал свое суждение судья Моран, — что вам следовало бы более аргументировано обосновать это заявление. На данном этапе показаний я склонен поддержать протест. Однако я предоставляю защите право предъявить суду более солидные обоснования, чтобы вынести окончательное решение по данному вопросу. Мейсон посмотрел на свидетельницу, затем подошел к столу и поднял лист бумаги, которым были накрыты разложенные на кусочке замши драгоценные камни. — О, вы нашли их! — закричала Сэди Пейсон. — Вы нашли их! Это те самые камни, о которых говорил по телефону Дуг. — К порядку! К порядку! — закричал судебный пристав. — Свидетельница, прошу вас сохранять спокойствие! — загремел судья Моран. Когда в зале был наконец водворен порядок, судья Моран поднялся из-за стола и объявил: — Перерыв на десять минут, Представителей защиты и обвинения прошу пройти ко мне. Глава 17 В кабинете судьи Хэмилтон Бергер, дрожа от ярости, ткнул пальцем в Перри Мейсона. — Все эти эмоции вашего новоиспеченного свидетеля, да еще на глазах у присяжных, дешевый трюк! Эта преднамеренная попытка защиты сыграть на чувствах членов суда недопустима с точки зрении закона. Вы специально прикрыли камни бумагой, чтобы потом эффектно преподнести их свидетельнице. Да и вообще вся эта ловко разыгранная сцена напоминает карнавальное шоу! — Не согласен, — сказал Мейсон. — Здесь все абсолютно точно. Дуглас Хепнер обнаружил камни за день до смерти. Ему впрыснули наркотик и взяли в плен. Они хотели выяснить, куда он дел камни. В действительности же все было очень просто. Дуглас нашел камни и пытался незаметно уйти из дома. Но, обнаружив тайник, он не заметил, как задел сигнализацию. Он понимал, что надежды на спасение у него почти нет. На туалетном столике он увидел сумочку с косметикой, принадлежащую Элеонор. Сумочка была открыта. Тогда Дуглас отвинтил крышечки банок, сунул камни в крем и поспешил покинуть дом, надеясь благополучно скрыться. — Вы не на трибуне и не перед публикой, — заявил Хэмилтон Бергер. — Мне нужны доказательства. — Вы их получите, — сказал Мейсон, взглянув на часы, и добавил: — Через несколько минут. К счастью, работники таможни не любят тратить время впустую, у них есть ордер на обыск, и в настоящую минуту они ведут осмотр квартиры Этель Билан. И если вы, мистер Бергер, не хотите краснеть перед публикой, я посоветовал бы вам взять Этель Билан и Уэбли Ричи под стражу до того, как эти факты станут достоянием гласности, и до того, как им удастся благополучно смыться. Я намеренно выступить с открытым заявлением, чтобы дать им понять, что пришло время держать ответ, а заодно и спровоцировать попытку к побегу. — Я не намерен выслушивать ваши советы, — взорвался Хэмилтон Бергер, — и не собираюсь… На столе судьи Морана задребезжал телефон. — Одну минуту, джентльмены, — проговорил сбитый с толку судья и поднял трубку. Он молча выслушал, что говорилось на другом конце провода, затем коротко бросил: «Я вам позвоню» — и повернулся. — Так вот, — сказал он, — мистер Мейсон попросил представителей таможни связаться со мной, как только обнаружится что-нибудь важное. Мне сообщили, что они нашли потайное отделение в задней стенке стенного шкафа в квартире Этель Билан. Камней там не оказалось, зато найдено контрабандного наркотика на сумму четверть миллиона долларов. Я думаю, господин районный прокурор, с вашей стороны было бы разумно пересмотреть свое отношение к делу еще до того, как вы вернетесь в зал заседаний. У Хэмилтона Бергера было такое выражение лица, словно окружающий его мир проваливается в тартарары. Судья Моран обратился к Мейсону: — Ну что ж, вас надо поздравить, мистер Мейсон, с блестящим окончанием дела. Хотя я и не одобряю столь драматическую манеру изложения фактов. — Я вынужден был так поступить, ваша честь, — пояснил Мейсон. — В противном случае Этель Билан и Уэбли Ричи не совершили бы попытки к бегству. Однако не стоит меня поздравлять. Мне следовало бы сразу же понять, насколько важно было то обстоятельство, что шкафы были разной ширины. Кстати, я должен быть благодарен тому, что было только две квартиры, где мог спрятаться Ричи и откуда мог подслушать разговор. Он оказался в безвыходном положении и вынужден был убеждать Сюзанну Гренджер, чтобы та не рассказывала об этом районному прокурору. Если бы ему не удалось подслушать разговор из квартиры Сюзанны Гренджер, то единственным местом, откуда можно было это сделать, была квартира Этель Билан. Но у нее спрятаться было невозможно, так как тайник служил для других целей, к тому же подзащитная вернулась почти сразу после того, как он спрятался, а потому и не заметила его. В связи с тем, что моя клиентка была сильно напугана, а потом вообще ударилась в панику после выдвинутых против нее обвинений, мне почти не удалось как следует проанализировать предъявленные суду улики. Судья взглянул на Перрон Мейсона, в его глазах светилось откровенное восхищение. — Очень логичное суждение, господин адвокат, — заметил он, — но все же я не одобряю столь драматического изложения фактов. Затем судья обратился к Хэмилтону Бергеру. — Я полагаю, господин прокурор, теперь ваш ход. Суд дает вам на это десять минут. Прокурор начал было что-то говорить, но потом изменил свое намерение, поднялся с кресла, на котором сидел и, не произнеся ни слова, покинул кабинет судьи, с грохотом захлопнув за собой дверь. Моран взглянул на Перри Мейсона. Легкая улыбка смягчила жесткие черты его лица. — Я не одобряю вашего поведения, — вновь повторил он уже не единожды произнесенную фразу, — но пусть разразит меня гром, я в восторге от вас и вашего мастерства. Перевел с английского Д. РОЗАНОВ