Пока Пришелец и Виктория Лазаревна устраивали свои дела, общаясь с Земцевым, Антон Фомич расспрашивал Егора о жизни белорусской деревни, о ее проблемах и нуждах и одновременно ревниво посматривал туда, где супруги Зубровы и Наталья Максимовна готовили кофе и чай. Из своего наблюдения он сделал совершенно неожиданный для себя вывод, который его удивил и обрадовал. В то время, как Михаил Михайлович с преувеличенным вниманием увивался вокруг своей жены, изображая влюбленного нежного супруга, — а делал он это расчетливо, назло Наталье Максимовне, о чем Антон Фомич не догадывался, — в это время сама Наталья Максимовна демонстрировала полное равнодушие к Зуброву. Она подошла к мужу, когда возле него никого не было, и вполголоса спросила:

— Кто он, этот Малярчик?

— Гангстер, — как-то походя обронил Антон Фомич.

— А это что значит? — не поняла Наталья Максимовна.

— Такой же, как и Яков Николаевич, — ответил Ященко и, махнув рукой, направился к столу, не желая дальше распространяться и объяснять.

Антон Фомич с ревностью и досадой следил, как Зубров, Пришелец лебезят перед Малярчиками. Это неспроста, за этим что-то кроется. Почуяли опасность, встревожены? Рассчитывают, если грянет гром, выйти сухими из воды? А ему ни слова, молчат. Его бросят как ненужный использованный хлам. Отдадут в руки правосудия. Сами могут и за рубеж бежать. А куда деваться Антону Ященко? Разве что на Колыму. Впрочем, Пришелец как-то проболтался, есть люди, которые за десять тысяч могут запросто переправить через границу с гарантией.

Ященко хорошо знал свою жену и был уверен, что ее равнодушие к Зуброву совсем не показное, что это не игра, рассчитанная ввести в заблуждение легковерных и наивных. Может, Зубров и притворяется, думал Антон Фомич, но Наташа — нет. Значит, увлечение прошло, кризис миновал, и слава богу. Недавняя их размолвка и объяснение дали свои добрые плоды. И аллаху — слава.

Мысли эти умиротворяли и обнадеживали, что восстановится семейный лад. Впрочем, Антон Фомич малость заблуждался, надежды на покой в семье Ященко были очень зыбкими, даже иллюзорными, ибо, пренебрегая Зубровым, Наталья Максимовна и не думала отказываться от поисков настоящего мужчины. На этот раз в ее объективе оказался не разгаданный Яков Николаевич Земцев, душа которого, как и прежде, для нее была застегнута надежными застежками: он казался ей непроницаемо-загадочным.

Внешностью своей такие мужчины, как Земцев, никак не могут обратить на себя внимание женщины, даже при всей элегантности их одежды, при вежливо-сдержанных манерах. Надо присмотреться, чтобы сказать себе: «А в нем что-то есть». Но что именно — остается загадкой со многими неизвестными.

Зубров-младший наконец заметил ее холодность по отношению к себе. Он то притворялся опечаленным, то раздражался по самому незначительному поводу. Распрощались они тоже необычно: с Любовью Викторовной Наталья Максимовна тепло по-приятельски расцеловалась, а ее мужа удостоила лишь холодного кивка.

Недовольство Зуброва-младшего Натальей Максимовной распространилось и на всех гостей, не оказавших ему достойного почтения. Особую неприязнь он питал к Малярчикам, которые высокомерным поведением демонстрировали свое превосходство над ним. Любовь Викторовна еще до отъезда гостей заметила, что муж чем-то недоволен, и попыталась отвлечь его разговором.

— А эти Ященко — симпатичные люди, — заметила она, наливая горячую воду в большой таз с грязными тарелками. — Особенно Наталья Максимовна.

— Зазнавшаяся кобра, сова, возомнившая себя жар-птицей, — с раздражением процедил Михаил. — Ты совсем не разбираешься в людях. — Налитые кровью осоловелые глаза его уставились на жену. Егору не понравился этот взгляд, он показался ему оскорбительным для Любови Викторовны. Он решил вмешаться, мягко заметив:

— А мне они тоже показались приятными. Особенно Антон Фомич. А вот Яков Николаевич не понравился. Глаз у него дурной, на колдуна похож либо на преступника.

— Антон — приятный?! — С вызовом воскликнул Михаил. — Ха! Психолог объявился, физиономист! Когда кажется, надо перекреститься. Вор твой Фомич, вор!

— Мой? Почему мой? Он твой. Если мне память не изменяет, вчера ты мне сказал, что соберутся у тебя самые близкие друзья, — задетый за живое криком брата, спокойно ответил Егор и язвительно прибавил: — Скажи мне, кто твои друзья…

— Ну договаривай, договаривай, чего ж остановился, — прошипел Михаил осевшим голосом.

— А что договаривать, и так все ясно: если Фомич вор, то остальные и подавно — жулье и казнокрады, — принял вызов Егор. — Не надо быть психологом, чтобы раскусить твоих приятелей.

— Не тебе их судить, — покраснев, угрюмо проговорил Михаил. — Кто ты по сравнению с ними? Комар перед тигром. Тебе б помалкивать надо, а ты полез в дискуссию: нетрудовые доходы, видите ли. Фи-ло-соф из бульбошиного царства.

Михаил понял, что сказал глупость, понял по лицу брата, вдруг побледневшему, по ставшим вдруг колючими глазам. Попытался поспешной вымученной улыбкой исправить глупость. Но было поздно: Егор «заводился» с полуоборота.

— Бульбошиное царство, говоришь? Да, Белоруссия наша богата бульбой. И еще много чем богата. Наша бульба выручала нас в годы гитлеровской, оккупации, Без бульбы мы, может, и не выжили бы. Оно правда — няма у нас черной и красной икры, не растет яна в бульбовым краю. Только насчет комара ты, братец, крепко ошибаешься. Не комары мы, хоть и умеем кусать разную погань. Ты называешь наш край бульбошиным царством. Ну, спасибо, что не забыл, вспомнил батьковщину. Хоть бульбой попрекнул — и то ладно.