— Не буду в пленных стрелять… Я не палач…

— Да я тебя сам пристрелю!.. Да я тебя, шкура-мать, салага, насквозь продырявлю!.. А ну выполняй!..

— Я не мясник, товарищ майор!.. Не буду стрелять!..

Луна уходила за край стены, не поднималась, а словно медленно плыла над землей, не в силах одолеть притяжения. Вытягивала за собой едва заметное свечение неба. Начинало слабо светать. Луна появилась перед самым рассветом, чтобы скоро исчезнуть.

— Что же ты, салага поганая! Они твоему дружку башку прострелили!.. Они прапорщику кишки выпустили!.. А ты кочевряжишься, шкура-мать!.. Твой мертвый дружок в углу тебя слушает и плюнуть в тебя не может!.. Змеев пожалел, шкура-мать!.. А они бы, думаешь, тебя пожалели? Думаешь, они тебя пожалеют, если здесь тебя сейчас не пришьют и ты к ним живой попадешься?… Они тебя заставят, шкура-мать, по-собачьи выть, по-лягушачьи квакать!.. Они из тебя пыжей понаделают!.. Конфетти из тебя нарежут!.. Сука вонючая!.. Шкура-мать!.. — Он задыхался от боли, от бешенства и бессилия. Хотел подняться, не мог, елозил ногами. — Сука безмозглая, ты думаешь, они прикончат тебя и здесь закопают? С почестями тебя похоронят? Могилку твою цветами обсадят? Чтоб маменька твоя приезжала?… Они с тебя шкуру спустят и собакам выкинут! Чтоб собаки тебя до костей обглодали, понял?… Понял ты меня, шкура-мать!..

— Вы нас, товарищ майор, сюда привели не для того, чтобы собакам отдать, — угрюмо сказал Варган.

— Что, шкура-мать?… Что сказал?…

Майор попытался подняться, звякнул автоматом. Но силы его покинули, и он грохнулся на пол, потерял сознание. Кологривко кинулся к нему, приподнял с земляного пола тяжелую голову, стал бить по щекам, приводя в сознание.

— Худо мне, Кологривко! — сказал майор, приходя в себя. — Дай попить.

Варган поднес к губам майора фляжку. И тот пил, чмокал, проливал воду. Вытянулся на полу, глухо дышал.

Он смотрел на парящую песчаную луну, прислушивался к притаившейся, притихшей «зеленке». Вдруг вспомнил, что когда-то в юности мечтал стать космонавтом. Поэтому и отдался врачам, улегся в клинику, испытывая на себе невесомость, надеясь быть поближе к космосу, приблизиться к заветной мечте. Через месяц недвижного лежания ему стали сниться космические сны. Будто он оказался на какой-то далекой планете среди чудесных лугов и озер, разноцветных деревьев и зарослей. Планета была похожа на Землю — такие же воды, туманы, растения, но окружена таинственным нежным дыханием. В этом дыхании присутствовала его мать, и первая любовь, и будущая, еще неизвестная жена, и кто-то еще, неведомый, любящий, всемогущий. Через три месяца недвижного лежания он почувствовал себя плохо. Потерял аппетит и сон. Начались головные боли. На глазах появились беспричинные слезы. И он вышел из клиники больным и разбитым. Так и не стал космонавтом.

Он вдруг вспомнил мимолетно об этом, глядя на парение желтой луны.

— А я не хочу! — поднимаясь навстречу тяжелому дыханию майора, выкрикнул лейтенант Молдованов. — А я не хочу!.. Не имеете права!.. Надир ваш кудлатый, который к вам приходил, он же предатель!.. Это сразу видно!.. Он продал нас и подставил!.. Вы ему тепленьких нас передали!.. Это дурак разглядит!.. Когда мы встали у сто первой заставы, верблюд прошел с разведкой! Здесь мы или нет… Он им донес про нас!.. Не надо было идти!.. Провалили дело!.. Так не готовят засады! Меня учили, я знаю!.. Больше надо было людей, две группы на флангах… И связь держать постоянно… Вы нас подставили!.. С Надиром вместе!.. Мы с этим еще разберемся!.. Особый отдел разберется!.. А я не хочу, не желаю!..

Он тянулся к майору, казалось, в лейтенанте открылся другой, спрятанный глубоко человек, таившийся под внешним обликом румяного, бравого, любимого всеми красавца, — желчный, ненавидящий и боящийся.

— Мне говорили, я сначала не верил!.. «Майор пьет водку, бабник, с прапорами тушенку толкает»… Потом поверил!.. Перегаром несет. Офицерская честь!.. В дуканы за афганями!.. Вы нас подставили, чтобы орден себе грабануть!. На наших костях — себе орден!.. Косточки наши скрестите и носите в петличках, как орден!.. В Отечественную были такие, которые полки на пулеметы бросали, звания себе добывали!.. Ая не хочу ради вашего ордена пулю в лоб получать!.. Не желаю!..

Его голос захлебывался, срывался на визг. Все его слушали. Майор, переставший стонать, и Варгин, державший флягу с водой, и он, Кологривко, прислонившийся у дверного проема. Небо светлело, но «зеленка» полная ночи, слушала крик лейтенанта. Пленные на полу слушали этот крик на непонятном для них языке. Убитые Белоносов и Птенчиков лежали и тоже слушали.

— Вы же бешеный, все говорят!.. Вам бы только кровь свою и чужую лить!.. Грифа на срельбище зачем пристрелили?… А я не хочу!.. Мне в Союз надо!.. У меня мать-сердечница!.. В больницу слегла, когда я рапорт подал!.. У меня невеста в Ярославле, вернусь, и поженимся!.. Ее родители квартиру дают!.. У меня родственник, дядя, в Генштабе, в управлении кадров!.. Я сам просился сюда, не хотел быть блатным!.. Но я не желаю зазря!.. Буду жаловаться!.. Вам это так не пройдет!..

Его лицо выступало из тьмы, худое, остроносое, с блестящими, выпученными глазами, с шевелящимся, визжащим ртом. Будто истинный, скрытый человек вырвался вдруг на свободу из-под грубой, пропитанной потом одежды, из-под ремней и застежек, из-под брезентового «лифчика» с полупустыми магазинами. Показал на мгновение свой страшащийся, растерянный лик, пока его снова не загнали внутрь железных и брезентовых оболочек, не забили внутрь коротким, жестоким ударом.

— Где наши со сто первой заставы?… Почему не идут на подмогу? Когда контрольное время? Куда Абрамчук подевался?… Кто готовит так операцию!.. Воевать разучились!.. Десять лет воюем с танками, с «тушками», дикарей с кетменем победить не можем!.. Мне говорили в училище — сгнило все!.. На нас, молодых офицеров!.. Очистим армию!.. Весь сор разгребем!.. Блатных — к черту!.. Пьяниц — к черту!.. Воров — к черту!.. Офицерскую честь восстановим!.. Мне священник один говорил!.. Все здоровые силы!.. Такие, как вы, погубили армию!.. Вы ее разложили!..

— Заткнись, шкура-мать, — тихо, одолевая слабость, сказал майор. — Салага, щенок!.. Заткни свою «варежку»…

— Если мы сдохнем здесь, вы ответите!.. Перед трибуналом ответите!.. Не буду вам подчиняться!.. Приказ выполнять не стану!.. В Отечественную гранатами себя подрывали, потому что Москва за спиной. И заградотряды!.. Здесь ни Москвы, ни отрядов!.. Не стану себя подставлять, чтоб вам орден достался!.. В водку его обмьшать!.. — Он колотился в истерике. В сумерках было видно его бледное, трясущееся лицо.