— Дим, а зачем ты постоянно таскаешь их с собой? — Гудин, лениво потянувшись, сел на своих нарах и ткнул пальцем в лежавшие на спальнике чулки.

— Ну — у — у… — неопределенно протянул Маркитанов и пожал плечами. — Сыро там, например, будет, или что еще… река разольётся…

— Понял, не дурак. В чём-то ты, конечно, прав, но таскать их с собой всё время! — Гудин покачал головой. — Нафик, нафик! — А потом продолжил: — Это только в кино герой от нечего делать залазит в воду, а потом в мокрой одежде и, главное, в обуви вершит великие деяния. Придурки! У нас каждый идиот знает: всегда, когда есть возможность, лучше раздеться, а перейдя водную преграду, одеться вновь.

— Угу! — думая о чём-то своем, согласился Димарик. Затем поднялся, прошел к выходу, выйдя на улицу, вытряхнул из рюкзака скопившиеся там крошки, чем вызвал недовольный взгляд стоявшего под грибком дневального и, вернувшись на своё место, стал складывать вынутые пожитки обратно. Пакетики чая, галеты и носки положил в боковой кармашек, на самое дно РРки сунул старый, трёхметровый кусок полиэтиленовой плёнки, скрученные чулки стоймя, (что бы было удобнее достать), поставил с правого бока РРки, слева от них упихал свитер и штаны, на всё это положил сложенную несколько раз плащ-палатку и уже поверху разложил четыре пулемётных ленты.

Вот и всё! — Маркитанов довольно потер руками. — Теперь останется только уложить пайки и можно топать.

— А ты уже на Б\З собрался! — заметил, усмехнувшись, Гудин и, встав на пол, начал неторопливо раздеваться.

— Ну, так послезавтра и выходим… — Димарик подхватил рюкзак и, прогнувшись назад, сунул его чуть дальше изголовья.

— С чего ты взял? — недоверчиво покосился на Димарика Гудин.

— Да мне пацаны со штаба сказали, — ответил Маркитанов, имея в виду штабных писарей Влада Говоркова и Сеньку Ерохина.

— А-а-а, ну раз так, — покорно согласился Виктор. Писари обычно знали о планах вышестоящего начальства больше офицеров — группников.

— Эй, чья зажигалка? — из тьмы нижнего яруса нар выглянуло едва угадываемое лицо Киселёва.

— Если работает, то моя, — отозвался Маркитанов.

В темноте вспыхнула оранжевая вспышка.

— Ну, вот видишь, — Димарик лениво потянулся и вытянул вперёд руку. Сапёр взглянул по сторонам: других претендентов на «средоточие искромётного огня» не было.

— Держи! — ещё не спавшие разведчики видели, как в неярком свете свечей сверкнула оранжевая искра. Квадратик зажигалки, миновав подставляемую ладонь, шлепнулся на деревянную поверхность пола и залетел куда-то под нары.

— Чё, подать не мог? — обиженно засопел огорчённый произошедшим Димарик.

— Я думал, ты поймаешь! — сапёр не считал себя чем-то обязанным. Не поймал, значит, виноват сам.

— Вот, теперь ищи из-за тебя! — недовольно буркнув Маркитанов, свесил ноги на пол, влез в резиновые армейские тапочки и, совсем по-стариковски кряхтя, полез под нары. Мгновение спустя оттуда стали вылетать сумки, пакеты, завёрнутые в полиэтиленовую пленку БК.

— Эй, эй, ты что творишь? — завопили сразу с двух сторон недовольные его действиями сослуживцы.

— Во, нашёл! — не обращая на них никакого внимания, возвестил улыбающийся во все своё широкое лицо Димарик. Сунув найденную зажигалку в карман, он всё таким же кидательно-поступательным способом отправил шмотки обратно под нары и донельзя довольный водрузился на своё место.

Кто-то беззлобно ругнулся, кто-то хихикнул, отпустив по поводу Маркитанова какую-то никем не услышанную шутку, но дневальный погасил свечи, и через некоторое время в палатке наступила тишина, лишь изредка прерываемая чьим-то бессвязным бормотанием, шуршанием спальников и тихими, почти неслышными вздохами. Кто вздыхал, и что происходило в душе вздыхавшего, так и осталось тайной…

А Димарик лежал, закрыв глаза, и всё думал по поводу отправленного сегодня представления к медали «Суворова», и на душе у него становилось светло и радостно. Нет, он никогда не гнался за наградами. Может, отчасти поэтому, в дни, когда Маркитанов появлялся на людях «при параде», на его груди кроме министерской «подлости» других знаков отличия не было. Конечно, может быть где-то на закорках сознания ему и раньше хотелось получить орден или хотя бы боевую медаль, но это где-то, как-то потом, под конец войны, когда последний контракт и — к родителям в деревню. Он рассуждал именно так и, как все, просто тянул боевую лямку. Правда, тянул Димарик её уже четвёртый год и всерьез собирался пробыть на войне ещё три, так, что бы, значит, всего семь и чтобы сразу на пенсию…

— Русские — хорошие воины, — Хан задумчиво посмотрел в потолок врытого глубоко в землю схрона. — Ты зря кривишься, нельзя недооценивать собственного врага.

— Так что же им мешает победить нас с их силой и техникой? Нас так мало…

— О, ты ошибаешься! У русских слишком много врагов, чтобы одержать победу. Их враги: «взять до», «во что бы то ни стало», и инструкции, инструкции, инструкции, которые почему-то выполняются все до одной, кроме тех, которые действительно нужно выполнять. И ещё самый главный враг русской армии — вбитый в кровь и мозг постулат: «всякая инициатива в Армии наказуема.»