Можно по-разному относиться к психологической стороне проблемы, например, вовсе не упоминать о ней как о несущественной и чисто эмоциональной или же можно совсем кратко оговорить, что проверенная практическая пригодность и установленные ценные клинические свойства трупной крови до такой степени несомненны, а экономические выгоды настолько значительны, что эти прочные материальные соображения позволяют без особых размышлений отбросить сентиментальную и этическую часть вопроса.

К тому же уклоняться от разбора морально-психологических элементов, казалось бы, тем благоразумнее, что, становясь на столь шаткую и деликатную платформу, как область чувствований и размышлений о человеческой кончине, всегда рискуешь занять такую философскую позицию, которая окажется недостаточно четко выраженной или спорной с точки зрения профессиональных доктринеров.

Я чувствую себя безусловно недостаточно твердым и осведомленным в учениях классиков философских систем, чтобы представить исчерпывающие обоснования в защиту своему методу переливания крови с точки зрения научно-философской. Ведь основная часть моей деятельности всегда заключалась в борьбе со смертью, а не в использовании смерти для лечебных целей. Рассуждаю же я о морально-психологической стороне дела не потому, что не особенно пугаюсь суровой критики профессиональных доктринеров, а потому что эта этико-психологическая часть в очень сильной степени определяет собой реальную возможность, вернее, основные препятствия в организации широкой добычи самой трупной крови.

В самом деле, кровь надо собирать в первые часы после смерти, то есть всегда в наиболее тяжелый период душевных переживаний родственников и близких умершего. С этим нельзя не считаться в любом обществе, в каких угодно социальных слоях и при любой обстановке. Но, конечно, возможность получить кровь из тела только что погибшего человека окажется далеко не одинаковой в зависимости от культурного уровня, интеллектуального развития и качества воспитания ближайших родственников.

Итак, volens-nolens почти в каждом случае мы неизбежно сталкиваемся со всей совокупностью труднейших, неразрешимых проблем о сроках жизни, фатальной неизбежности смерти, переживании людей в их детях, бессмертии нравственных влияний и заветов и т. п.

Но все подобные вопросы возникают не в порядке спокойных размышлений в холодном рассудке, а, наоборот, всегда в горячих сердцах, терзаемых ужасным горем, когда даже наиболее воспитанные и выдержанные люди теряют временно самообладание и рассудительность под влиянием тяжелого аффекта.

Момент и вся ситуация крайне невыгодны для того, чтобы незамедлительно взять кровь из свежего трупа. К тому же очень часто самый факт смерти заинтересованные родственники расценивают как неудачу медицины и поражение врачей в их сражении с болезнью, а потому испытывают смутное чувство досады и даже озлобления против лекарей-неудачников. Мудрено ли, что подобные чувства обычно вызывают резкую оппозицию против производства аутопсии, каковую они расценивают как запоздалое махание кулаками после поражения в драке со смертью?

Тем более трудно рассчитывать на согласие и благожелательное отношение, если в такой момент поднять вопрос о взятии крови. Вполне вероятно столкнуться с отказом и возмущенным протестом!

Что же делать и как быть? Задача деликатная. Решение ее окажется совершенно различным в зависимости от того, где находится труп – на квартире, в домашней обстановке или в больнице, а в последнем случае, пробыл ли больной несколько дней на лечении или же он был доставлен с улицы или с работы в агональном состоянии или даже мертвым. В последнем случае категорическая необходимость судебно-медицинского вскрытия понятна любым родственникам и никогда не вызывает протеста. При этом взятие крови будет произведено как бы попутно,

Иное дело, когда смерть в больнице не явилась абсолютно неожиданной, и объяснение с родственниками неизбежно точно так же, как на квартире больного в случае скоропостижной смерти, когда врачи скорой помощи застают уже покойника. Дабы успешно провести деликатные переговоры о взятии крови и аутопсии, надо суметь хорошо ориентироваться в психологической обстановке при различной культурности среды. Но дабы можно было подыскивать наиболее убедительные доводы и неотразимую аргументацию для лиц разнообразного культурного уровня и различной психологической настроенности, надо самому глубоко продумать и возможно правильнее осмыслить труднейшие философские загадки, кои ставит перед нами такое неизбежное и повседневное, но в то же время таинственное и величественное событие, каким является смерть каждого человека.

Сознание, что кровь взята из мертвого тела, невольно пробуждает двоякого рода думы и ощущения. С одной стороны, забота и опасения в отношении качества этой крови, т. е. ее стерильности, безвредности и жизнеспособности – ее пригодности. Это – рассудочная сторона, и она вполне удовлетворяется врачебными уверениями о давно испытанном способе и многотысячной проверке. Вторая сторона – психологическая, субъективная; она гораздо меньше поддается контролю разума, ибо всецело зависит от человеческих чувств и ощущений.

Что ни говори, а любая трансфузия крови у каждого интеллектуально развитого субъекта легко вызывает в той или иной мере ощущение брезгливости. Чувство это возникает непроизвольно, и подавить его рассудком невозможно. Разум заставит подчиниться необходимости, но он не сможет снять чувство брезгливости, которое все равно останется.

Можно как угодно расценивать эту свойственную всем людям брезгливость. В умеренной степени – это положительное качество, которого лишены только дефективные люди и идиоты. У других лиц брезгливость доходит до предельных степеней, делая их подчас смешными; такая сверхбрезгливость свойственна людям, в общем эгоистичным. Но можно считать нормальным, что люди брезгуют есть одной и той же ложкой или из одной тарелки с другими людьми, хотя бы и заведомо здоровыми. И пить подряд из одного стакана неприятно вовсе не из-за одних санитарно-гигиенических соображений! Равным образом ложиться на те же простыни как-то неприятно даже после безусловно здоровых и опрятных людей. Не только белье, носки, но и верхнюю одежду и шляпу никто не захочет надевать после другого человека. Все это неоспоримо, и какими бы предрассудками ни казалось, эта брезгливость не есть продукт воспитания или подражания, а, наоборот, присуща каждому, как нечто абсолютно интимное, но естественное и неотразимое.