Когда Михаил долго болел и лежал в квартире Рылеева, Грибоедов навещал его. И тут Бестужев увидел его совсем не таким, каким представлял прежде. Россказни и сплетни о Грибоедове рисовали его как ловеласа, бретера, любителя не столько театра, сколько актрисок. Такое, мол, творил во время службы в армии! На спор въехал верхом на коне на второй этаж дома, где шел бал. И там же, в Брест-Литовске, он якобы забрался на хоры католического собора, где припугнул или уговорил органиста уступить место за клавишами и превосходно сымпровизировал Баха. Отклонение от канонов было сразу же замечено пастором и прихожанами, но прирожденный музыкант и композитор не мог исполнять что-либо без своих вариаций. А в конце службы Грибоедов вдруг сыграл «Камаринскую». И хотя мелодия, говорят, звучала весьма торжественно, величаво, скандала избежать не удалось. К счастью, до Петербурга дело не дошло.

Справившись о самочувствии Михаила, Грибоедов заговорил о брате Николае, о его статьях «Гибралтар», «Об удовольствиях на море», книге «Плавание фрегата „Проворного“». Высоко отозвавшись обо всем, что ему удалось прочитать из написанного Николаем Бестужевым, Грибоедов отнес его к числу редких литераторов, которые не довольствуются одним лишь вдохновением, а используют свои ученые познания, тогда как многие собратья по перу не желают изучать науки.

— Байрон, Гете, Шиллер оттого и вознеслись выше многих, — сказал Грибоедов, — что их гений равнялся их учености.

Когда Грибоедов спросил, пишет ли он и его младшие братья, Михаил ответил, что считает литературу своим призванием, а братья Петр и Павел тоже пробуют перо. И, воспользовавшись случаем, показал свой очерк о наводнении в Петербурге. Грибоедов не стал брать рукопись домой, а начал читать прямо у постели Бестужева. Читая, он то и дело покачивал головой и, закончив чтение, назвал описание потрясающе верным. Тут Михаил узнал, что Грибоедов едва не погиб во время наводнения. И если бы не Одоевский, он не сидел бы сейчас здесь. Когда он спросил, не пытался ли Михаил опубликовать это, тот ответил, что попытка была пресечена на корню: морской министр де Траверсе заявил, что в описании слишком много истины…

— Зачем же было показывать? Надо ставить перед фактом! Впрочем, что это я? — усмехнулся Грибоедов, махнув рукой.

Заговорив как-то о «Горе от ума», он мрачно сказал, что вряд ли увидит комедию опубликованной, и неожиданно улыбнулся:

— Однако театральное училище взялось поставить пьесу.

Мишель знал об этом от брата Александра, который бывал на репетициях вместе с Грибоедовым. Как радовались они, видя героев комедии в лицах! Костюмы у актеров были неважные, и Саша предложил для исполнителя роли Скалозуба свой мундир. Однако официальный шпион театра, числившийся реквизитором, донес о репетициях графу Милорадовичу, и тот объявил грозный фирман. Так Грибоедову и не удалось увидеть своей пьесы, даже в ученическом исполнении.

Но все это — репетиции и запрет постановки — было позднее, а в те дни, когда Грибоедов навещал Михаила, они говорили не столько о пьесе или бедах государства, сколько о литературе, музыке.

Странно было слышать из уст этого энциклопедиста, музыканта, знатока пяти европейских, а также персидского и арабского языков, что он не успевает работать и следить за тем, что происходит в науках, изучать их, чтоб не отстать от жизни.

— Время летит, а я еще ничего не сделал для словесности.

— Зачем грешить против истины? — возразил Мишель. — Вы человек Возрождения.

Однажды Грибоедов задержался у Рылеева после того, как разошлись все чужие и остались только члены тайного общества. «Неужели он посвящен в наши дела?» — подумал Бестужев. Споры, разговоры, по обыкновению, шли острые, и когда за полночь дом покинули последние гости, Мишель спросил Рылеева о Грибоедове, а тот коротко ответил: «Он наш». Бестужев обрадовался этому, но тут же выразил обеспокоенность общением Грибоедова с Булгариным. Рылеев ответил, что и его беспокоит эта связь, он даже имел особый разговор, но, несмотря на предостережения об опасности и ущербе репутации, Грибоедов наотрез отказался рвать с Булгариным, дав понять, что общается с ним «из медицинского интереса». Но дело конечно же было не в этом. Странно, но лишь Булгарину удалось опубликовать в «Русской Талии» часть пьесы Грибоедова, разве может автор забыть такое.

Сколько надежд, мечтаний было связано у него с этой комедией, а вместо того он вкусил лишь горькие разочарования. В том, что он еще надеялся увидеть ее на сцене, Мишель убедился после одного эпизода в доме Рылеева. Как-то Анета пришла навестить больного друга, а Грибоедов, сидевший у него, вдруг стал рассматривать ее так пристально, что смутил девушку, а у Мишеля шевельнулась ревность: «Как же можно любоваться ею в моем присутствии?» Однако дело было вовсе не в том. Грибоедов спросил, не собирается ли Анета стать актрисой, и, услышав отрицательный ответ, огорченно вздохнул:

— Какая жалость — такая славная Софья была бы из вас!

Грибоедов уехал из Петербурга в мае 1825 года, но в начале следующего года был арестован на Кавказе и доставлен в Петербург. О том, что он член общества, заявили Трубецкой и Оболенский, но Александр Бестужев и Кондрат Рылеев сумели опровергнуть их показания, в результате чего Грибоедова освободили с очистительным аттестатом. Выйдя на свободу, он чем только мог способствовал облегчению участи Бестужевых. Не без его хлопот брата Александра перевели из Якутска на Кавказ. А затем он помогал там же и Петру и Павлу. Вот почему Петр называл Грибоедова: «Общий друг наш и благодетель».