— О рохирримах ничего не слышно, — сказал он. — Они, наверное, не придут, но даже если прибудут, нам это не поможет. Их опередит еще одно вражье войско, которое перешло Реку у Кайр-Андроса. Говорят, мощная армия, в ней полки орков с гербом Глаза и отряды людей неизвестного нам племени. Они невысокие, но широкоплечие и страшные, с бородами, как у гномов, и с тяжелыми секирами. Говорят, они из какой-то дикой страны на востоке. Они завладели всеми северными дорогами, и много их пошло в Анориэн. Рохирримы не пробьются.

Ворота Города закрылись. Всю ночь стражники со стен слышали, как орут неприятельские солдаты, бродят по долине, грабят, жгут деревья, дома и имущество, рубят на куски всех, кто попадается на пути, даже мертвых. В темноте трудно было определить, сколько их уже переправилось через Андуин, но утром, вернее, в темных сумерках вместо рассвета, гондорцы убедились, что ночные страхи не были преувеличением. На равнине было черно от орков и южан, и куда ни кинь взгляд, торчали их черные или темно-красные палатки, которые, как уродливые грибы, выросли за одну ночь.

Словно муравьи, орки копошились в долине, копали глубокие рвы на расстоянии полета стрелы от города. Когда рвы были выкопаны, в них вспыхнули огни непонятно какими чарами, потому что ни дерева, ни иного топлива не было. Вокруг города целый день кипела работа, а люди из Минас Тирита смотрели, не в состоянии ничем и ничему помешать. Потом ко рвам подъехали большие повозки. Рабочие сменились — теперь другие отряды засуетились возле рвов, устанавливая в них камнеметные машины. В городе не было машин, достаточно мощных, чтобы так далеко метать камни.

Сначала люди удивлялись и даже смеялись, не боясь этих страшных приготовлений. Главная стена города была высока и толста, ее строили еще в древности, до того, как нуменорцы растратили в изгнании силы и таланты. Наружная поверхность ее, твердая и черная, из того же камня, что и Башня Ортханк, могла противостоять стали и огню. Чтобы ее обрушить, надо было встряхнуть фундамент, на котором она стояла.

— Нет! — говорили гондорцы. — Даже если бы Тот явился сюда сам, он бы не прошел через наши стены, пока мы живы.

Некоторые, однако, отвечали:

— Пока мы живы? А долго ли мы будем живы? У Врага есть оружие, которое не одну мощную крепость свалило: голод. Все дороги отрезаны. Рохирримы не идут.

Однако камни из машин в неуязвимую стену не полетели. Нападением на самого сильного своего противника командовал не простой бандит и не дикий орк, а злобный и хитрый разум. Когда с криками, скрипом, визгом, воем и грохотом, при помощи воротов, наконец, были установлены мощные катапульты, то свои снаряды они подбрасывали так высоко, что те перелетали через парапеты и с шумом падали на улицы первого яруса города. Некоторые из них, благодаря какой-то тайной хитрости, вспыхивали перед тем как упасть.

Город оказался под угрозой пожаров, и все свободные от срочных дел горожане сразу занялись тушением пламени, вспыхивавшего то в одном, то в другом месте. Потом на город посыпались предметы, менее убийственные, но более ужасающие. Улицы и переулки усеяли снаряды, которые не загорались. Когда люди подбежали к ним, чтобы присмотреться к новой опасности, раздались вопли и рыдания. Враг забрасывал город головами убитых под Осгилиатом. Это было ужасно. Многие головы были разрублены, размозжены, были совсем бесформенные, но на многих можно было узнать знакомые черты, искаженные в смертной муке. На всех было выжжено зловещее клеймо — Глаз без век. Страшнее всего было, когда люди узнавали в обесчещенных останках своих близких и друзей, которые совсем недавно еще ходили, звеня оружием, по городу, обрабатывали поля или приезжали на праздники с дальних застав и зеленых предгорий.

В бессильном гневе люди поднимали кулаки в сторону безжалостных врагов, черным муравейником окруживших крепость. Проклятий те не понимали, не зная языка, а между собой хрипло или гортанно перекликались, подобно диким зверям или птицам-стервятникам. Это было страшно. Вскоре в Минас Тирите мало кто осмеливался показаться на стенах. Оружие Черного Властелина — страх и отчаяние — поражало быстрее и сильнее, чем стрелы и голод.

Снова появились Назгулы. Мощь их хозяина росла, и от этого их крики стали громче, они ведь были отражением его воли, в них теперь сильнее звучала угроза и пронзительнее — злоба. Назгулы кружили над городом, как стервятники в ожидании пира на телах обреченных. Летали они, правда, на высоте, недоступной полету стрелы, но их крик раздирал воздух, к нему нельзя было привыкнуть, каждый следующий поражал сильнее, чем предыдущий. Наконец, даже храбрецы стали падать на землю, когда над ними пролетал неуловимый убийца, или стояли, оглушенные, выпустив из ослабевших рук оружие, а в их обессиленном мозгу появлялись мысли о том, как бы скрыться, уползти, умереть.

Весь этот черный день Фарамир пролежал на постели в покоях Белой Башни, не приходя в чувство; он метался в страшной горячке. Кто-то произнес: «Умирает», — и вскоре все на стенах и на улицах передавали из уст в уста эту весть: «Умирает». Отец сидел, молча глядя на сына, перестав заботиться об обороне города.

Более жутких часов Пипин не переживал даже в лапах диких Урук-Хай. Долг приказывал ему прислуживать Наместнику, который о нем забыл, вот хоббит и стоял у дверей неосвещенной комнаты, стараясь в меру своих сил справляться со страхом. Когда он смотрел на Денэтора, ему казалось, что Повелитель стареет на глазах с каждой минутой, как будто сломалась пружина его гордой воли и затмилась ясность сурового ума. Видно было, что он измучен горем и сомнениями. Хоббит даже увидел слезы, скатывающиеся по всегда холодному лицу, и они его испугали больше, чем прежние взрывы гнева.