«Я Корэдзуми», — повторил он мысленно, но уже понимал, что нет Корэдзуми, а на его месте мальчик Косиро, и сейчас он умрет.

Остатками воли он поднял меч. Не в силах смотреть на него, зажмурился и прикоснулся к животу, Ему показалось, что острая сталь вошла в тело Косиро плавно, как палочка в мягкий сыр, и взорвалась невыносимой болью. Перед глазами поплыли красные волны крови. И вместо того чтобы повернуть меч вправо и вверх, Корэдзуми с диким воплем выдернул меч из ужасной воображаемой раны, далеко отшвырнул его и без сознания свалился на бок.

Он открыл глаза и увидел сердитое лицо Юмэя. Так сердит был кроткий, терпеливый Юмэй, что голос отказывался служить ему, и он кричал хриплым шепотом:

— Редька! Бот ты кто! Глупая, бездарная редька! Да если каждый раз, когда тебе придется изображать на сцене смерть, ты будешь умирать — и тысячи жизней тебе не хватит!

Больше он не в силах был говорить, повернулся, ушел в сад и там, бормоча себе что-то под нос, все ходил и ходил вокруг пруда, как пчела, с жужжанием кружащаяся над круглой чашечкой цветка.

Ханроку выполз из своего угла и зашептал:

— О, Корэдзуми, ты был великолепен! Столько чувств отразилось на твоем лице! Я весь трепетал, переживая с тобой эту сцену. Так и хотелось крикнуть: «Я этого от тебя ожидал!»

Корэдзуми мрачно отвел протянутые руки Ханроку и сказал:

— Зачем ты меня утешаешь? Юмэй мной недоволен, и я знаю, что слишком увлекся и играл плохо.

— Ты сыграл хорошо! — с жаром воскликнул Ханроку. — Весь без остатка вошел ты в роль, можно сказать, перевоплотился в образ мальчика Косиро. Признаюсь, я плакал, глядя на твою дивную игру. Если Юмэй недоволен, причину угадать нетрудно. Зависть!

— Зависть? — в недоумении спросил Корэдзуми.

— Конечно, зависть! И боязнь, что Дандзюро лишит его своих милостей, если окажется, что ты лучший актер, чем драгоценное детище Дандзюро. Но мне надо спешить, я убегаю, убегаю. А ты отдохни. О, как я преклоняюсь перед твоим дарованием! — и, быстро поклонившись несколько раз, выскользнул из комнаты.

Когда Дандзюро вернулся вечером, Юмэй подошел к нему и жалобно заговорил:

— Прошу тебя, лиши меня своих милостей и выгони из дому, чтобы я мог со спокойной совестью умереть в придорожной канаве!

Дандзюро нахмурил брови, засверкал глазами и закричал:

— Весь день я топтался на подмостках, пока пятки распухли! Но, видно, не дано мне ни отдыха, ни покоя! Вот, думаю, идет мой друг и ждет меня тихая беседа с умным человеком. А ты открыл рот и извергнешь бессмысленные слова!

— Так, так! — обиженно, но кротко подтвердил Юмэй. — Я старый дурак и ни к чему уже не годен! Ты поручил мне дело, а я не умею его выполнить. Я не знаю, как быть с этим Корэдзуми?

— Что с Корэдзуми? Это хороший мальчик, и он спас меня от смерти. У него самые возвышенные чувства.

— Чувства! — воскликнул Юмэй. — Его чувства вздымаются, как прибой, бьющийся о скалы, разлетаются пустой пеной и увлекают его за собой, как пучок морской травы. Его чувства вспыхивают, как пламя, охватившее сухую солому, и уничтожают его. Его страсти опутывают его, как веревочная сеть. Как ему освободиться, чтобы он мог постигнуть смысл и средства искусства?

— Искусство проверяется мыслью, — проговорил Дандзюро, — напряженная мысль распутывает сети чувств и освобождает творца.

Это так, это так, и все мы это знаем. Нашей внутренней силой неослабно держим мы внимание зрителей. Но Корэдзуми не способен ничего удержать, так связан он сам разрушительной силой своих страстей.

Дандзюро неожиданно рассмеялся и сказал:

— Остается нам с тобой создать крыс, чтобы перегрызли веревки.

— Как это? — спросил Юмэй.

— Ты знаешь историю мальчика Ода из семьи Тойо?

— Никогда не слышал этого имени.

— Тогда слушай.

Если бы сделать из этой истории пьесу, мой сын мог бы танцевать роль Тойо Оды — такой же он стройный и глаза красивы и задумчивы. Нужно будет еще подумать об этом.

Семья была бедная — крестьяне, хотя в прежнее время были в роду Тойо поэты, садоводы и живописцы. Думаю, Ода был младший сын, иначе родители едва ли расстались бы с ним.

Отчего мальчика отдали в монастырь? Наверно, он был непригоден для тяжелых сельских работ. А может быть, родители увидели, что он не похож на других детей, и не было у них другой возможности дать ему образование. Маленький Ода стал послушником в монастыре.