Оружейная настежь открыта. Пустая комната. Смятое пальто, служившее ей подушкой. Еще теплое. Инстинктивно приподымаю его. Конечно. Толстое золотое колечко с безымянного пальца левой руки. Обручальное кольцо. Я нанизываю кольцо на мизинец и ухожу.

Гриффите отдает распоряжение убрать трупы. Потом мы втроем — он, Флекк и я — приближаемся к блокгаузу. Флекк буквально тащит меня. Нас сопровождают вооруженные моряки.

Суденышко уже далеко. Шпарит на запад. «Черный сорокопут» и Мэри. «Черный сорокопут». Угроза миллионам жизней. Огромные города в руинах. Кровавая баня, какой еще не знало человечество. «Черный сорокопут». И Мэри. Мэри, которая, заглянув в будущее, не увидела там ничего. Мэри, предрекшая: я когда–нибудь вляпаюсь в ситуацию, где моя самоуверенность не спасет меня. И вот этот день настал.

Флекк отпирает дверь блокгауза. Дулом автомата отталкивает китайца, парни берут пленного под стражу. Следующая дверь. Зажигаем свет. Леклерк, расколовший все передатчики, оставил в неприкосновенности консоль запуска. Не смог добраться до нее. Да и не хотел добираться. Он ведь не знал, что система самоуничтожения приведена в готовность.

Пересекаем комнату. Я склоняюсь над рубильником генератора. И тут замечаю сложенный листок в нагрудном кармане. Записка, которую мне отдал Флекк! Разворачиваю, разглядываю листок. Всего несколько слов:

«Прости меня, пожалуйста, Джонни. Я отменяю свое решение не выходить за тебя замуж. Иначе ты всю жизнь будешь попадать в затруднительные ситуации. P.S. А кроме того, я люблю тебя — самую чуточку».

И в самом низу: «P.P.S. Ты и я, и огни Лондона».

Я сложил записку, отложил в сторону. Отрегулировал у себя над головой перископ. Четко рассмотрел силуэт «Грассхоппера» на горизонте, пышный дымовой плюмаж, по которому можно судить: судно идет на запад. Я убрал сеточку, прикрывающую кнопку ликвидации, повернул белую ручку на 180» и нажал кнопку. Загорелся зеленый огонек. Часовой механизм на «Черном сорокопуте» отсчитывал последние секунды.

Двенадцать секунд. Двенадцать секунд между нажатием кнопки и включением системы. Двенадцать секунд. Я покосился на свои часы. Секундная стрелка неуклонно вершила свой круг. Две секунды. Я уткнулся в глазок перископа. Впереди расплывчатое пятно. И тогда я изо всех сил нажал на кнопку ликвидации.

Ракета прекратила свое существование. Даже на таком расстоянии взрыв выглядел устрашающе. Сперва — вулкан кипящей воды, мигом поглотивший судно, потом — огненный столб в тысячу футов под самые небеса. Потом ничего. Конец «Черному сорокопуту». И конец всему.

Я отвернулся. Флекк положил мне руку на плечо. Едва держась на ногах, я проковылял вперед, в искрящуюся синеву нового дня. Тяжелый грохот взрыва пророкотал в море и разбудил эхо в молчаливых предгорьях.

Эпилог

Маленький пропыленный человечек в маленькой пропыленной комнатенке. Так я .обычно воспринимал его. Маленький пропыленный человечек в маленькой пропыленной комнатенке.

Он буквально подпрыгнул, когда я отворил дверь. Завершив вираж вокруг стола, он приблизился ко мне вплотную, долго тряс мою здоровую руку, подвел к креслу напротив стола. Королевские почести в честь героя–победителя. Готов побиться об заклад, такого с ним прежде не случалось. Когда сюда впервые вошла Мэри Гопман, он не потрудился даже оторвать свое седалище от стула.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, мой мальчик. — Серое морщинистое лицо одухотворено заботой. Настороженные синие глаза отражают тревогу, которую сей муж никогда не выказывал в открытую. — Боже мой, Бентолл, ты выглядишь ужасно.

У него за спиной зеркальце, загаженное мухами, покрытое пылью, как и всякий другой предмет в этой комнате. Сколь я могу судить, он не преувеличивает. Левая рука — на черной перевязи, в правой — тяжелая трость, налитые кровью глаза, бледные запавшие щеки, багровый шрам от виска к подбородку. Любители мистики могут принять меня на службу в качестве привидения.

— Не так я плох, как кажется, сэр. Просто очень устал. — Одному Господу Богу ведомо, как я устал. За двое суток полета, от Сувы до дома, я и двух часов не поспал.

— Успел ты перекусить, Бентолл? — Я готов держать пари, что подобной демонстративной сердечности эта комната не видывала за все царствование полковника Рейна.

— Нет, сэр. Позвонил из аэропорта — и сразу сюда. Я не голоден.

— Ясно.

Он подходит к окну, несколько мгновений стоит в неподвижности: ссутулившиеся плечи, пальцы сплелись за спиной, созерцает размытые блики огней на мокром асфальте. Вздыхает, задергивает занавесками грязные окна, садится за стол, сцепив руки. И начинает без предисловия:

— Значит, Мэри Гопман погибла?

— Да, — говорю, — погибла.

— Обычная история: погибают лучшие. Нет бы погибнуть никому не нужному старику вроде меня?! Но жизнь распоряжается по–своему! Наперекор здравому смыслу, верно? Даже о своей дочери я бы… — Он умолкает, разглядывает свои руки. — Мы никогда не увидим вновь Мэри Гопман.

— Нет, сэр, никогда не увидим вновь Мэри Гопман.

— Как она умерла, Бентолл?

— От моей руки, сэр. Так получилось.

— От твоей руки. — Он констатирует этот факт таким тоном, словно нет ничего более естественного. — Я получил радиограмму с «Неккара». Адмиралтейство проинформировало меня в общих чертах о событиях на Вардю. Мне известно, что ты провернул блистательную операцию. И вместе с тем мне ничего не известно. Пожалуйста, расскажи, что и как произошло там.