Серега вешает балалайку на гвоздик, снова напоминает:

— Так как, мужики, насчет конструктивного предложения?

— Я за. — Борис тут же лезет в тумбочку за деньгами,— Приезжий как?

— Пусть спит. Не тревожь.

— Пусть... Значит, четверо.

— Трое,— равнодушно поправляет Алексей и поворачивается на бок. Теперь я могу разглядеть его внимательнее. Изо всех четверых он, пожалуй, самый красивый. У него смуглая кожа южанина, темные, жестковатые кудри, небрежно падающие на высокий лоб, влажно блестящие глаза, капризный изгиб губ.

— А что так, Лешенька? — Серега участливо подсаживается к нему.— Валюта иссякла? Могу в долгосрочный дать. Умеренные проценты.

— Не балагань! — Алексей делает резкий жест.— Осточертело, понимаешь? А если дождь еще полмесяца? Пойдешь, как Роман Ковалев, по баракам пустые бутылки собирать?

— Ска-за-нул! — Серега даже присвистнул. — Рассуди: Роман — кто? Забулдыга. Люмпен. А кто мы? Цвет рабочего класса.

— Молчал бы уж лучше,— Алексей поводит в его сторону отчужденным взглядом.— Борис, кинь сигарету.

— Вообще-то Алешка прав,— не сразу отзывается Лукин. Мыслями он сейчас где-то далеко. И вдруг соглашается: — Ладно. Все равно — ни работы, ни развлечения.

Серега гремит коробком, достает три спички, головку одной обламывает.

— Граждане, прошу. От судьбы не уйдешь, как говорила знакомая цыганка.

Обломанная спичка достается ему самому. Борис насмешливо фыркает, бригадир покачивает головою.

— «Мне отмщение, и аз воздам»,— насмешливо произнес Алексей.

— Чего, чего?

— Ничего. Эпиграф к «Анне Карениной». Проходил, что такое эпиграф?

Алексей встает, идет к умывальнику.

— Катись ты, знаешь...— Серега становится на колени, разыскивает что-под кроватью.— За Библию иди вон с Маркелом потолкуй. Поймете друг друга.

— Еще бы,— отфыркиваясь от струи воды, соглашается Алексей.— Маркел дело знает. Он мокнет — так хоть что-то получит. А ты свои отнесешь.

— Ла-адно.— Серега натягивает сапоги и обеими ладонями приглаживает снизу вверх голенища.— Испугал ерша водичкой... Рокан бы сейчас. Рыбацкий, как у нас на Каспии.

— А ты что, и на Каспий успел? — искренне удивляется Алексей.

— Привет! Без малого шесть месяцев на СРТ ходил.

— И в каких же чинах-званиях? — интересуется Лукин.

— А ни в каких. Рядовой, необученный. Правда, потом повысили: вожаковым сделали. Растут люди!

— Вожаковой — это вроде бригадира?

— Серость! Не скажи при ком. Вожак — это трос, который ведет сеть, понял? А вожаковой — кто укладывает его в таком специальном трюме. — Он ухмыляется. — Вот где, братцы мои, житуха была!

— Легкая работенка?

— Попробовал бы! Хребтовая, до посинения. Бывало, рыба пойдет — на палубе, верите, столпотворение! Стоишь, до пупа в слизи,— душу выворачивает. По палубе, как по катку ходишь: того и гляди, ноги разъедутся... А она все идет и идет, рыба-то. Гребешь ее, гребешь, все равно, окаянная, не убывает. Верите — нет: до кубрика, бывало, только что не на четвереньках добираемся. Попадаем в ящики — стреляй, не проснемся...

— Это и есть житуха?

— Зато! — Серега поднимает палец.— Зато в остальное время — ты сам себе заглавный человек! Хоть кино смотри, хошь мечтай, хошь бабам письма сочиняй.

— Тебя послушать...— насмешливо замечает Лукин.

Серега невозмутим.

— А что? На берег сойдешь — бат-тюшки мои, золотая мечта в полосочку! Валюта в кармане похрустывает. Швейцар дверь перед тобой распахивает. Кожанку с плеча подхватывает. А тебе хоть бы что! Мы, мол, и не такое видывали.— Серега смешливо дергает носом.— Официанты навстречу бегут: пожалте, Сергей Степаныч. Милости просим, Сергей Степаныч!..

— Не густо же твои мечты замешены, Сергей Степаныч,— насмешливо бросает Лукин.

Но Серега и на этот раз не отвечает ему. Не поймешь, дурачится он или всерьез говорит.

Я с интересом приглядываюсь к нему: когда же все-таки он серьезный, а когда — вот так, балагурит? И впервые ловлю себя на неожиданной мысли: а ведь ничего неожиданного в этом сегодняшнем поведении Сергея нет. Он и тогда, полтора года назад, произвел на меня впечатление человека с резко, до крайностей, меняющимся настроением, неожиданного в своих поступках и словах.

— Ты вот что,— напоминает Лукин.— Собрался — иди, а нет — так нет, и нечего было голову морочить.