Белл занимает более высокую должность, чем ухажер Веры. Он, кстати, ничем не дал понять, что слышал мое имя, когда я вошла к нему в кабинет после длительного ожидания. С другой стороны, я сидела в его приемной, а не в главном зале, где пол застлан зеленым линолеумом, повсюду разбросаны раздавленные окурки, а в воздухе стоит запах пота, страха и отчаяния. Впрочем, ждать в приемной ничем не лучше. У них на двери стоит внушительный латунный замок, а сама створка с угрожающим шипением скользит по тяжелой стальной раме, вделанной в пол и потолок. Стулья с зеленой обивкой, темно-коричневый лак и тишина этой приемной символизируют арест столь же убедительно, как если бы в комнате вместо двери стояла решетка, а я сидела в наручниках. Единственный путь на свободу лежал через кабинет Белла.

Здесь все четыре стены были украшены полицейскими жетонами, дипломами и грамотами за безупречную службу. Ливерпуль — портовый город, а значит, и преступлений в нем предостаточно. Инспектор выглядел ему под стать: такой же непреклонный и жесткий, словно его высекли из гранита. Хотя я думала, что Белл окажется коренастым и воинственным, на деле выяснилось, что он худощав, спокоен, но глаза его были холодны, а в ладони чувствовалась сталь, когда он пожал мне руку, приподнявшись из-за стола. Затем он пригласил меня присесть. „Прошу“, — сказал он, показывая на один из стульев с жесткой, высокой спинкой. Хватило одного этого слова, чтобы я распознала густой, гнусавый скаусский говор: его я порядочно наслушалась на отцовской верфи. Тут же стало ясно, что мистер Белл происходит из низов, начинал с патрулирования улиц и поднялся по служебной лестнице исключительно благодаря своим качествам. У стены я заметила стеклянную витрину с дубинкой и шлемом констебля. Не сомневаюсь, что именно с ними он начинал свою карьеру. Не требовалось большого воображения, чтобы представить его на Скотленд-роуд в час закрытия пивных, когда он, залитый жидким светом уличного фонаря, учил буянивших пьянчужек уму-разуму с помощью вот этой дубинки из тяжелого, плотного дерева.

Мистер Белл предложил кофе, но я отказалась. Тогда он налил нам по стакану воды из графина, что стоял у него на столе, развел руками и сказал:

— Меня, конечно же, заинтересовало ваше заявление, будто вы обладаете определенными сведениями о пропавших женщинах.

— Хелен Сайкс — моя подруга, — ответила я.

— Наши саутпортовские коллеги предпринимают все возможные усилия к ее розыску, — заявил он.

— Да, но у них недостает вашего опыта и ресурсов. К тому же они занимают не столь высокую должность. И хотя две пропавшие женщины являются жительницами Саутпорта, еще два случая касаются других населенных пунктов в нашем районе. Все это подпадает под вашу юрисдикцию. Правда ведь?

Он не ответил на мой вопрос, а просто сидел и разглядывал меня поверх сцепленных пальцев.

— Что ж, мисс Бойт, слушаю вас внимательно.

В кабинете инспектора стояла духота. Хотя на одном из шкафов я заметила вентилятор с загнутыми лопастями, напоминавшими пропеллер „сопвита“, Белл почему-то его не включил, а, напротив, держал распахнутым окно, откуда вливалась уличная жараэ С моего места я могла видеть вдохновляющий пейзаж: глухая кирпичная стена, за многие десятилетия пропитавшаяся копотью дымовых труб ливерпульских фабрик. На Белла дневное пекло, судя по всему, не действовало. На нем был костюм из плотной габардиновой шерсти с галстуком, который безжалостно стягивал его шею у самого подбородка. Право носить цивильную одежду вместо униформы он заработал тяжелым трудом и не собирался расставаться с ней в угоду метеорологическим прихотям.

Я рассказала ему про инцидент с участием Гарри Сполдинга, что произошел семь лет тому назад в гостинице „Шелбурн“. Ни про Мика, ни про Боланда я не упомянула, потому что не хотела объяснять, чем же я занималась тогда в Дублине.

Он ни разу не спустил с меня глаз. Когда я закончила, он сказал:

— Семь лет назад… Порядочно воды утекло.

Я открыла портфель, который захватила с собой, и вынула оттуда заранее припасенную фотографию.

— Что это?

— Аэрофотоснимок лужайки того особняка, который Сполдинг снял на лето на улице Роттен-роу. Сделан неделю тому назад. Недвусмысленное и ясное доказательство того, что землю недавно разрывали. Он прячет трупы, господин старший инспектор. Закапывает женщин у себя под окнами.

Белл уставился на фотографию, но брать в руки не стал. Это мне не понравилось.

— Откуда это у вас?

— Я авиатор, господин старший инспектор. Арендовала один из аэропланов, который во время войны применялся для разведки с воздуха. Облетела дом Сполдинга с фотокамерой, установленной на фюзеляже.

Белл по-прежнему не сводил глаз с фотографии.

— Закон не возбраняет копаться в саду, — сказал он.

— Сполдинг — чудовище!

Тут он наконец посмотрел мне в лицо. Взгляд неприятный. Затем он улыбнулся, и в этой улыбке не было ничего обнадеживающего.

— Несколько недель тому назад мистер Сполдинг выиграл пять тысяч фунтов в очко, — сказал он. — И всю эту сумму — до последнего пенни! — отдал местным благотворительным обществам. Детский приют получил тысячу фунтов. Такие деньги способны изменить всю их жизнь. Они отремонтируют себе кровлю. Купят учебники и одежду для воспитанников. Зимой в их печах будет гореть уголь, знаете ли. Добрая еда для сирот, которые ходили голодными всю свою жизнь.

Я даже задалась вопросом, не воспитывался ли сам Белл в одном из таких приютов.

— Господин старший инспектор, выслушайте меня…

— Отдал деньги за спасибо. Попросил только, чтобы это не сообщалось широкой публике.

— Прошу вас, просто послушайте…

— Нет, мисс Бойт, это вы меня послушайте. Вы фенианка. Являлись помощницей убийц и предателей. Кое-кто мог бы списать ваше поведение на романтику независимости и мятежного духа. Другие же вполне обоснованно могут указать на факт государственной измены. Вам еще крупно повезло не попасть на виселицу за мерзкие делишки!