— Пока поверенные моих родителей пытались разобраться в невообразимом хаосе документов, я оставался в Голд Потлатче. Когда стало ясно, что надо мной назначат опеку, твоя мать, очевидно, все же испытывавшая угрызения совести, предложила усыновить меня, и твой отец согласился…

— Но тогда почему…

— Они спросили тебя, хочешь ли ты, чтобы я стал твоим братом, но ты покачала головой и пробормотала: «Нет, не хочу». Когда тебя стали уговаривать, ты закричала: «Не хочу, чтобы он жил с нами! Не хочу! Я ненавижу его!» И все было кончено. Я оказался отверженным.

— О Боже… — выдохнула Силия.

Словно не слыша ее слов, супруг с горечью продолжал:

— На самом деле я не хотел жить в Голд Потлатче и имел на то множество причин, но моя жизнь покатилась под откос, а вы были единственными близкими знакомыми, которые у меня оставались.

Господи, так это из-за нее Флойд потерял последнее… Силию охватило отчаяние.

— Но ведь мне было всего восемь лет… Им не следовало слушать меня…

— Ну, ты была подобна озлобленному маленькому зверенышу. Хотя, вспоминая прошлое, должен признаться, что и я был виноват.

— В чем? Почему?

— Потому что я не всегда хорошо с тобой обращался. Я считал тебя самовлюбленной гордячкой. Мне не нравилось твое высокомерие, твое зазнайство, и во время школьных каникул за спиной у родителей я немилосердно дразнил тебя, пытался довести до слез… Когда я говорил, что дети — бессердечные маленькие чудовища, то имел в виду и себя…

— Ты сумел довести меня до слез? — прервала его Силия.

— Нет. Для такой маленькой девчонки у тебя было поразительное самообладание. Ты просто смотрела на меня огромными синими глазами, и мне становилось стыдно. Но после этого я начинал еще сильнее изводить тебя.

— Я была невыносима, — вздохнула Силия.

— Но в тебе была одна черта, которая восхищала меня: твоя стойкость. Ты никогда не просила пощады, не хныкала и не ябедничала. Я начинал против воли относиться к тебе с симпатией и уважением. Ту коробку с турецкими сладостями я купил и подарил тебе, чтобы помириться. А потом ты сделала то, что я счел жестоким и непростительным… — Он осекся, как будто сомневался, стоит ли продолжать.

Силия не выдержала и тревожно спросила:

— И что же я сделала?

— Ты засмеялась, когда умерла моя мать.

Женщина оцепенела и лишилась дара речи.

О Боже…

— Услышав твой сдавленный смешок, я потерял голову, бросился к тебе, ударил изо всех сил и сбил с ног… Так что, сама понимаешь, после такой грубости с моей стороны я не мог осуждать тебя за нежелание видеть во мне брата.

Каким-то чудом она сумела пролепетать:

— Но почему… почему я засмеялась, когда ты сказал мне, что твоя мать умерла?

Он пожал плечами:

— Наверное, это была истерика… Реакция потрясенного, не верящего своим ушам ребенка…

В мозгу Силии замаячил туманный образ, призрачный, но неотступный. Казалось, она вот-вот поймет, вспомнит… Но было в словах Флойда что-то недоговоренное, то, без чего мозаика не складывалась…

— Что случилось после того, как ты ударил меня? — спросила она.

— Ты поднялась, не сказав ни слова, и даже не заплакала. А когда позже твоя мать спросила, откуда у тебя синяк, ты ответила, что ударилась о дверь…

Силия безвольно села и прижала пальцы к вискам. Вот оно, совсем рядом! Если бы только вспомнить…

— Что с тобой? — Флойд тоже сел и с тревогой посмотрел в лицо жены.

Она пыталась поймать и удержать неуловимый образ, но он внезапно подернулся черным, почти осязаемым облаком страха, заставившего ее застонать и прикрыть лицо руками. Флойд заглянул в глаза и взволнованно спросил:

— Что ты вспомнила?

— Ничего… Ничего! Все это там, у меня в подсознании… Если бы я вспомнила, то смогла бы вынести… Мне было бы легче…

— Лучше не старайся. Оставь… — тревожно воскликнул муж.

Нет. Хотелось взглянуть в лицо страху и наконец ухватиться за кончик чего-то неуловимого. Но как только она попыталась это сделать, проблеск сознания растворился, оставив лишь серую пустоту. Силия испустила сдавленный стон.

Сильные мужские пальцы больно впились в ее плечи.