И вот в один прекрасный день передо мной вновь возникла его узкая, высокая фигура; на резко очерченном лице его по-прежнему были написаны высокомерие и усталость, которые когда-то вызывали во мне раздражение и тревогу. Однако теперь он был моим спасителем: сама я никогда не отважилась бы покинуть подвал и броситься на объятую огнем улицу. Конечно же, я не преминула еще раз сказать ему об этом. В ответ он непринужденно рассмеялся:

– Да, когда-нибудь вы еще станете моей легендой! Единственным актом гуманизма в моей биографии.

– Тебя послушать, так получается, что ты – настоящий людоед, – пошутила Марианна. – А ведь ты даже в войну всего-навсего работал в лаборатории.

– Вот именно! Это-то как раз и была самая что ни на есть людоедская работа… – мрачно откликнулся он. – Но оставим это… – Он с любопытством оглядел комнату. – Смотри-ка, весь старинный хлам по-прежнему в целости и сохранности.

– А ты разве не находишь, что он действует благотворно после зрелища разрушенного города? – спросила Марианна.

– Честно признаться, в руинах тоже что-то есть, – ответил он. – Теперь эти старые клоповники хоть немного проветрятся.

– Боже, что за выражения! – неодобрительно покачала головой Марианна.

Он опять рассмеялся. Он все еще вел себя немного вызывающе по отношению к более старшему поколению, щеголяя своей по-юношески беспардонной манерой изъясняться, но теперь я была по отношению к нему совсем другой! Может быть, потому, что потеряла связь со своей эпохой и стала тем самым ближе к нему? Его присутствие оказывало на меня какое-то раскрепощающее действие, как будто он опять помогал мне выбраться из тьмы, как в ту страшную ночь, – одним словом, я чуяла в нем новую жизнь.

Марианна наконец заговорила о рукописи и попросила его помочь нам восстановить ее содержание по памяти.

– Я так рада, что ты успел прочесть ее тогда, – сказала она. – Теперь ты тоже понимаешь, насколько она важна.

Он равнодушно пожал плечами: да, он прочел эту штуковину, но она не показалась ему такой уж важной – сегодня инквизиции уже не пришлось бы так волноваться из-за учения этого синьора.

Марианна по-детски изумленно взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду? – наивно спросила она.

– Я имею в виду то, что сегодня наша наука просто заявила бы господину кардиналу: Ваше Высокопреосвященство, сделайте милость, определите центр Вселенной сами, по вашему усмотрению, на радость теологам, – мы, ученые, не в состоянии это сделать.

– Но это же невозможно! – возмущенно воскликнула Марианна. – Выходит, ученые напрасно боролись столько веков подряд?..

– Ну, в свое время они, конечно, в какой-то мере были правы, – сказал он примирительно, – да и нам они оставили кое-какие методы, но в конечном итоге все относительно…

Она энергично покачала головой: она не верила ни одному его слову. Да и как она могла поверить! Мы обе были воспитаны в почтительном уважении к непогрешимой науке.

– Помоги же мне! – сказала она нетерпеливо, обращаясь ко мне. – Ведь это просто невозможно – то, что утверждает этот юный невежа. По-моему, он нас не принимает всерьез.

– Увы, Марианна, это возможно , – ответила я. – В ту ночь, во время бомбежки, я поняла, что все, абсолютно все, что мы имеем и являем собой, – преходяще.

Она совершенно растерялась.

– Но тогда… – медленно произнесла она, – тогда весь судебный процесс над учителем был совершенно бессмысленным, да и судьба бедной Дианы и ее друга – тоже! Получается, что Церковь, осудив их, совершенно напрасно взяла на себя тяжкий грех…

– Нет, черт возьми, совсем не напрасно! – воскликнул доктор. – В том, чего добивалась Церковь, был определенный смысл. Я говорю не об этих инквизиторских методах, я говорю о видении кардинала: оно-то было верным! Этот человек знал людей, он уже тогда, триста лет назад, точно знал, что с нами будет. Диана еще хотя бы могла сказать: «Есть только вечные законы и человек»; сегодня же нет ни вечных законов, ни человека.

– Но ведь мы же верим в добро, и мы христиане… – пролепетала Марианна.

– Вот как? Мы – христиане?.. Как интересно! Что-то я не замечал этого в последнее время. Мне казалось, что бомбежки все окончательно прояснили. А вам этого, похоже, недостаточно. Но ничего, подождите: Хиросима – всего лишь детские забавы в сравнении с тем, что нас ждет впереди.

В соседней комнате проснулся и заплакал ребенок Марианны, и она вышла на минутку, чтобы успокоить его.

Я поняла, что он имел в виду; слово «Хиросима» вспыхнуло в моем сознании, как молния.