Шрифт:
Выпили, и неприятный эпизод с Курбангалеевым начал забываться.
Партер, расположенный рядом с вестибюлем, был невелик, и Галя с Сусанной с трудом нашли свободное место. Первая часть дивертисмента уже началась. На сцену вышла полная подвижная брюнетка с ярким лицом южанки — госпожа Строчинская. Выждав, когда умолкнут аплодисменты, Строчинская приняла театральную позу и запела:
Он говорил мне: будь ты моею! Страстью объятый, томлюсь я и млею... Дай мне надежду, дай утешенье, Сердце унылое ты освети. Так лживой речью душу смущал он, Но не любил он, нет, не любил он... —пропела она рыдающим голосом и низко опустила голову. Раздались хлопки, выкрики: «Бис!», «Брависсимо!».
— Строчинская раньше пела в больших городах, — сообщила Сусанна Гале. — Затем болезнь горла, замужество и снова, но уже любительская, сцена. Послушай, как она исполняет романс: «Белой акации...»
Слегка откинув голову, певица начала с грустью:
Белой акации гроздья душистые Вновь аромата полны. Вновь разливается песнь соловьиная В тихом сиянии чудной луны.Стояла тишина.
Годы давно прошли, страсти остыли, Молодость жизни прошла. Белой акации запаха нежного, Верь, не забыть мне уже никогда... —горестно покачала она головой и, сопровождаемая шумными аплодисментами, ушла за кулисы.
— Дамы и господа! — послышался голос конферансье. — Сейчас будет исполнен романс «Вечерний звон». Поет Крапивницкий.
Галя не спускала глаз со сцены. Вышел Алексей, привычным движением откинул волосы и картинно оперся о рояль.
Вечерний звон, вечерний звон, —начал он мягким баритоном..
Как много дум наводит он О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом.Галя почувствовала волнение. Пел родной брат об отцовском доме; под крышей которого прошло их детство.
Готовая вот-вот разрыдаться, Галя поднесла платок к глазам.
— Что с тобой? — с тревогой спросила Сусанна.
— Так, ничего.
Уже не зреть мне светлых дней Весны обманчивой моей!С трудом сдерживая готовые хлынуть слезы, она припала к плечу Сусанны.
— Да что с тобой, Галя? Тебе нехорошо?
— Пройдет. Это нервы. Я лучше пойду в вестибюль, погуляю. — Галя вышла из партера. Облюбовала уголок, где стояла кадка с фикусом, и, сев на диван, начала постепенно успокаиваться. Из противоположной двери, ведущей за кулисы, в сопровождении двух офицеров и госпожи Строчинской, болтая о чем-то, показался Алексей. Он прошел, не заметив сестры.
ГЛАВА 13
Василий Обласов бежал из троицкой тюрьмы. Вместе с ним исчезли два уфимских горных стрелка, как именовались добровольцы татаро-башкирского егерского полка.
Следователь контрразведки Дегтярев был взбешен. «Черт меня связал с этим дамским шаркуном Крапивницкий. Вот теперь и отделывайся. Если бы не он со своей таинственной незнакомкой, Обласов давно был бы расстрелян. — Дегтярев вздохнул. — Плохо. Донесется до Строчинского — не миновать тогда взбучки. А, впрочем, провались все к чертям. — Дегтярев достал из ящика недопитую бутылку водки, налил полстакана и выпил, — Если полковник будет раздувать дело Обласова, попрошусь на фронт, — успокоил он себя и налил полный стакан. — Сообщать Крапивницкому о бегстве Обласова пока не буду. Успеется. Однако ловко меня обвели. Явиться во всей форме, при оружии, отрапортовать: «От капитана Курбангалеева связной Калтай», — просить личного свидания с Обласовым — нужна большая смелость. Документы у Калтая были в порядке. И, не допуская мысли о подвохе, я разрешил свидание. Как потом выяснилось, Калтай передал форму горного стрелка заключенному и спокойно вывел его через контрольный пост у тюремных ворот. Там уже дожидался их всадник с двумя оседланными лошадями. Побег был обнаружен слишком поздно. Погоня ничего не дала, да и где их искать? Степь широка, — подумал Дегтярев и с сожалением посмотрел на пустую бутылку. — Впрочем, дело поправимо. Для отчета Строчинскому внесу в списки расстрелянных при попытке к бегству. Кто будет проверять? Полковник? Ему и так дел хватает по Челябинску. Сложнее с Крапивницким. Ясно, что потребует налицо этого молодчика. А где его возьму? Тут никакие увертки не помогут. Что ж, объясню, как есть. Ведь им с примадонной важно, чтоб Обласов уцелел от расстрела. Но все же надо предупредить контрразведку. Пускай установит наблюдение за дорогой на Белорецк». — Дегтярев занялся бумагами.
Но связаться Дегтяреву ни с Верхне-Уральском, ни, с Белорецком в те дни не пришлось: там уже был отряд красных казаков под командованием Ивана Каширина. Трое беглецов — Василий Обласов, Калтай и его новый дружок Фарит благополучно пробрались в Верхне-Уральск.
Дегтярев запил. Пьяный вызывал на допрос захваченных в бою за Троицк командиров и комиссаров, жестоко избивал и всячески глумился над ними. Порой запирался в своем кабинете, ощупывал оконные задвижки, припадал ухом к замочной скважине, прислушивался к голосам дежурных казаков. Заглядывал в ящики письменного стола и долго не подходил к телефону, несмотря на звонки. Начались галлюцинации. Ему казалось, что комнату наполняют какие-то кровавые маски вместо лиц, сжимая кулаки, бесшумно надвигаются на сидящего в кресле Дегтярева. Дико вскрикнув, он метнулся в угол комнаты, но и там не было спасения. Трепещущие руки тянулись к нему, вот-вот они схватят его за горло, и тогда конец.
— А-а, вам меня не взять. — Он выхватывает пистолет, нажимает на курок. Раздается выстрел, звон разбитого графина на столе. Видения исчезают. Вбегает дежурный.
Дегтярев, махнув на него рукой, шатаясь, идет к креслу и бессильно валится в него. Через некоторое время слышится стук в дверь, настойчивый, упорный. Капитан проводит рукой по лбу. Сознание начинает возвращаться. Стук продолжается.
— Войдите.
В дверях вновь появляется дежурный.
— Господин капитан, вас спрашивает какой-то человек.