— Ага! Не хотел, чтоб она знала, кто ты на самом деле. На случай, если она какая ненормальная.

— Правильно.

— А псих-то на самом деле — ты.

Лицо Эшера затвердело.

— Если я хотел покончить с собой, это мое личное дело. И больше ничье. И это вовсе не делает меня психом.

— Делает, если ты пытаешься вовлечь в самоубийство другого человека.

— Не старался я ее «вовлечь», как вы выражаетесь. Она по собственной доброй воле. Ничего тут нет противозаконного. Или Большой Брат влез уже и в эту маленькую лазейку, оставленную законом? На хрен всякую добрую волю! Делай только то, что тебе приказывают! Так, что ли?

— По-твоему, это лазейка — подстрекать людей покончить жизнь самоубийством у тебя на глазах? Самому сталкивать их с верхотуры, когда они уже и не желают умирать? По нашим меркам это — убийство!

Эшер медленно покачал головой, словно изумляясь абсурдности обвинения:

— Не сталкивал я ее! И мне ни к чему было ее уговаривать. Она сама захотела! Сколько еще раз повторять!

— Столько, — грохнув по столу кулаком, вскочил Миндередес, — сколько потребуется, чтобы ты выложил нам правду, приятель!

— Сдаюсь. Вы, оказывается, еще хуже, чем вас по ящику показывают.

Эшер скрестил на груди руки, плотно сжал губы, показывая всем своим видом, что больше говорить не собирается. Он здорово ошибался, если и правда думал, что ему позволят отмалчиваться.

— Меня уже тошнит от твоих гребаных россказней!

Отвернувшись от Эшера, Миндередес размашисто прошагал к зарешеченному оконцу в углу и сделал вид, что обозревает улицу. Эффектный получился ход, если только не знать, что обозревать за окном, кроме стоянки, решительно нечего.

До сих пор Тарталья держался в тени, предоставляя вести допрос Миндередесу. Тот был великолепным детективом и обычно превосходно справлялся на допросах: у него получалось раздразнить допрашиваемых до состояния, когда те вываливают правду просто из чистой досады. Но Эшер никак не поддавался. Наступила пора пустить в ход приемы потоньше.

— Ладно, Шон. Давай скажем так: мы — пока что — тебе верим. Мы читали вашу переписку. Почему Келли так тебя опасалась? Чего боялась?

— Я же говорил вам. Считала, будто я кто-то другой, — сдался Эшер.

— Кто же?

— Откуда мне-то знать?

— Но ведь ты, когда разговаривал с ней по телефону, как-то убедил ее, что ты — не «другой». Иначе она бы ни за что не согласилась с тобой встретиться.

— Не помню уж.

— Хм, раз не помнишь, то ситуация складывается не в твою пользу. Пока не убедишь и нас, что ты не «другой», остаешься главным обвиняемым в убийстве.

— Минуточку! — взвилась адвокатесса. — Мы ходим по кругу. У вас даже трупа нет.

— Остыньте, — попросил Тарталья. — Вы цепляетесь к мелочам. Не считаете же вы, что Келли Гудхарт выжила?

Уилсон смотрела на него пустыми глазами.

— Это всего лишь вопрос времени, труп обязательно обнаружат, — заверил ее Марк.

— Хорошо, инспектор, — вздохнула Уилсон. — Предположим, что труп есть. Но даже в самых буйных мечтах вы не сумеете предъявить в этом деле обвинение в убийстве.

— Почему вы так думаете? Свидетельница видела, как Эшер боролся с миссис Гудхарт. Ей показалось, что мужчина пытается столкнуть женщину в воду.

— Инспектор, поверьте, я не из тех, кто учит свою бабушку, с какого конца разбивать яйца. Но вы же сами понимаете: между тем, что кому-то показалось, и тем, что происходило на самом деле, — огромная разница. Все это — подозрения, и только.

— Но подозрения при данных обстоятельствах вполне обоснованные.

— Как мне представляется, — покачала головой Уилсон, — обстоятельства эти такого рода, что их толкование допускает по меньшей мере два варианта.

Подавив вздох, Тарталья задумался. Уилсон права, конечно. Несложным способом, всего лишь озвучив ситуацию, она сумела выпустить воздух из их — и без того крошечного — пузырька надежды. Ничего у них пока нет, что годилось хотя бы для предварительных слушаний. Если только, конечно, Эшер не расщедрится на чистосердечное признание. Но что-то не похоже, чтобы он рвался сделать им такой подарок.

— Мой клиент старается помочь вам, инспектор, — прервала его размышления Уилсон. — А если вы будете продолжать упорствовать и проталкивать вашу нелепицу с убийством, не имея на руках ни одной улики, я дам ему совет — хранить молчание.