Так прошло 2–3 недели. Затем, как-то рано утром, еще только проблески рассвета, часов, наверное, около 7, объявили тревогу: «Подъем, быстро собираться, уезжаем на позицию». Я, как и все, вскочил, ополоснулся в луже, собрал вещи. Мы быстро позавтракали на кухне и бегом к своему уже подъехавшему «Студебекеру». Погрузили свой скарб и двинулись куда-то далеко на север Белоруссии, оказалось, к городку Быхову близ Могилева, занятого еще немцами.

Все деревни по дороге представляли сплошное пепелище. Почти ни одного хотя бы полуразрушенного дома. Едем через этот партизанский край, как всегда, с короткими остановками. Жителей не видно, редко мелькнет старик. У одного спросили: «В чем дело, где люди?» Ответил, что партизанили тут много и люто свирепствовали немцы — эсэсовцы, власовцы и наши полицаи. Поэтому все, кто уцелел, заранее попрятались далеко в лесу, они еще не вернулись, а кто и выжидает, боится, что немцы опять придут, всякого навидались… В одной из деревень задержались подольше. Соскочили с машин. Обнаружили рядом выкопанный картофельный участок, почти освободившийся от снега из-за оттепели. Поковырялись в поисках остатков картошки. Оказалось, можно собрать кое-какую мелочь. На поле валялись немецкие листовки, которые строжайше, под страхом военно-полевого суда, запрещалось брать и читать, в крайнем случае передать замполиту. Но это для новичков, а бывалым солдатам — море по колено, брали, читали. Если застукал кто, даже, не дай бог, особист (сотрудник особого отдела СМЕРШ), один ответ: «взял на закрутку» или «несу замполиту». Ответ правдоподобный, так как действительно бумага листовок очень подходила для закрутки табака. Я подобрал несколько разных листовок, сунул в карман шинели и продолжал поиски картошки. Попадалась мелочь, сосем горох, но иногда экземпляр покрупнее — с грецкий орех и больше. До команды «По машинам!» успел набрать почти котелок. Поехали дальше. Сидя в кузове, я развернул листовки и стал читать. Все они были обращены к партизанам. Там писалось, что они окружены и обречены, так как «ваших командиров тайно вывезли ночью на самолетах, а вас бросили», указывались даже отдельные фамилии, в конце предлагалось: сдавайтесь и останетесь живы, иначе будете уничтожены, пропуск эта листовка. Приводились даже «обращения» и цитаты из писем сдавшихся партизан, скорее всего фиктивных. Старослужащие говорили мне, чтобы немедленно выбросил листовки, а то увидит особист или «мало ли еще кто», донесет, и штрафная обеспечена. Поэтому, прочитав листовки, я скомкал и швырнул их за борт. Впоследствии я не раз проделывал эту операцию. Текст листовок всегда казался мне примитивным, рассчитанным на недалеких людей и на страх смерти. Не помню ни одного случая, когда у нас кто-либо воспользовался этим «пропуском».

К вечеру, но еще засветло, приехали в глухой лес, слева от дороги густой еловый, справа лиственный — береза с осиной, сплошь заросший подлеском. Моторы заглушили, и стало слышно глухое ворчание передовой. Приказали устраиваться на ночлег, а утром, возможно, выдвинемся на позицию. Копать никто не хотел: вроде безопасное место, да скоро все равно уедем. У меня, как и у многих, особенно мало побывавших на фронте, было тревожное чувство, что-то нас ждет впереди и как все обойдется. Некоторые, в основном огневики (орудийные расчеты), стали сооружать примитивные шалаши из нарубленных тут же жердей и лапник. Мы, взвод управления, соорудили простенькие навесы для защиты от осадков (наклонные жерди с подпорками, сверху плащ-палатка) на несколько человек, наложили под навес неизменного лапника, на него другую плащ-палатку, вот лежанка и готова. Кое-как поели, сварив каждый в своем котелке набранную картошку и добавив кусок сала из сухого пайка, выданного на дорогу. Стало темно, затушили все костры и устроились спать, тесно прижавшись, спина к спине, друг к другу для тепла. Спалось как-то тревожно. Один раз пришлось отдежурить на посту.

Утром, позавтракав уже на кухне, выехали на боевые позиции, петляя по лесной дороге с редкими полянами и просветами. Остановились у опушки и сразу услышали уже знакомые ясные звуки передовой. По опыту, до нее 2–3 км. Огневики стали устанавливать «в линейку» четыре орудия нашей батареи на поле, недалеко от опушки, оборудовать огневые позиции, рыть траншеи и ровики, позднее блиндажи. «Студебекеры» и кухню отогнали подальше, в глубь леса, в более безопасное место.

Комбат с одним из разведчиков, захватившим стереотрубу, пошел устанавливать связь с пехотой, которую мы должны будем поддерживать при наступлении. Там же оборудовалось НП для выявления целей и реперов для пристрелки батареи. Туда же потянули связь. Я и часть разведчиков остались пока на огневой позиции.

Наш взвод выбрал место поодаль от огневой позиции, почти на опушке, чтобы при возможном ответном налете немецкой артиллерии не попасть под обстрел. Сразу же все начали спешно, почти лихорадочно, готовить очередной блиндаж для себя, где можно было бы схорониться от непогоды и, главное, от обстрела. Почва была песчаная, замерзшей корки почти не было, вода не проступала, и через 1–2 часа мы вырыли очередную ступенчатую яму с проходом почти в рост. Напилили и накрыли яму довольно толстым накатом в два слоя из еловых стволов (мины и легкие снаряды не прошибут!), покрыли, как всегда, лапником, засыпали песком, накидали сверху веток для маскировки, и блиндаж на 5–6 лежачих мест готов! Кто-то нашел и принес соломы, застелили лежанку, поставили печку, затопили, и все «строители» брякнулись отдохнуть.

Где-то в середине нашей «стройки» на огневой позиции нашей батареи началась стрельба из одной пушки — это пристрелка по реперным целям по командам с НП батареи. Мы боялись, что немцы засекут нашу батарею и начнется ответный налет, а у нас нет даже ровиков. Поэтому и торопились, сколько хватало сил, соорудить блиндаж. Но ответа до конца стройки и даже позже не было. Кругом шла пристрелка других батарей, готовилось наступление, и немцы пока отвечали по другим целям. Может, нас пропустили? Оказалось, что не пропустили. Чуть отдохнув, пообедали и только успели помыть котелки, как недалеко с треском в воздухе разорвался бризантный (пристрелочный) снаряд. Один, другой. Значит, засекли нас, и после пристрелочных снарядов будет налет. Быстро скатились в свою землянку, и почти тут же раздался свист, грохот разрывов, то ближе, то дальше, но в стороне. Подтвердилось, что мы удачно выбрали место под блиндаж! Налет длился 5–10 минут, потом перерыв (у скрупулезных немцев обычно 3–5 минут) и повторный налет. Затем стало тихо, точнее, налеты шли по другим, сравнительно далеким местам. Мы вылезли из блиндажа проверить, все ли в порядке. Налет оказался далеко не точным, ничего не повредило, никто не пострадал. Порядочный-массив воронок от снарядов оказался на 50–100 м за батареей. Повезло — перелет!

Поздно вечером меня и еще нескольких солдат погрузили на несколько «Студебекеров» и отправили за снарядами. Ехали довольно долго, прибыли на полевой склад в какой-то чащобе среди высоченных густых лохматых елей. При свете фар начали грузиться. Я еле поднимал с напарником ящики со снарядами, казалось, сейчас надорву живот. Наконец, мы погрузились, вернулись, сбросили часть ящиков на огневой, а остальные оставили в машине. Я побрел в свою землянку и тут же заснул. Караул не выставляли, зачем? Рядом огневая позиция с часовыми. Это было нарушение устава, но опыт показал, что вероятность беды в таком случае (вдруг немцы подкрадутся за «языком») ничтожна. Вообще, в боевой обстановке мы часто делали подобные нарушения, иногда это было рискованно, но по большей части оправданно.

На другой день Шалевич и Хвощинский были вызваны на НП, а у меня выдалось свободное время, и я решил побродить по лесу, хотелось осмотреть новое место. Пробираясь через чащу в стороне от огневых позиций, увидел впереди контуры огромного шалаша. Кто там? Подошел и обнаружил временное жилище жителей, человек 10–15, женщины с детьми, старики и старушки. Белорусы. Здесь они прятались от немцев. Все измученные, хмурые, усталые, неразговорчивые, какие-то настороженные. Только спрашивали меня: «Надолго ли пришли?» Я заметил голодные взгляды ребятишек и вернулся к своей землянке. Как раз вернулись Шалевич с Хвощинским. Посовещавшись, мы собрали узелок сухарей из своих пайков и несколько ломтей хлеба. С этим «подарком» я и Шалевич отправились в лес к обнаруженному мной шалашу. Встретили нас опять настороженно, поблагодарили за гостинец, но как будто чего-то опасались. Мы немного поговорили, сказали, что немца скоро прогоним и им можно будет вернуться к себе, правда, придется строиться заново. Нас молча слушали, кивали, вздыхали, но контакта не получалось. Ушли мы в недоумении. Только много позже, далеко после войны, я, прочитав много о том времени и поговорив с очевидцами, понял, что они, особенно женщины, боялись насилия, которое было, увы, не только от немцев, полицаев, но и от некоторых партизан.

К вечеру Шалевич с Хвощинским вновь ушли на НП, а меня, Воронкова и еще кого-то из связистов оставили в резерве. Недалеко, в темноте, тихо переговариваясь, шла к передовой пехота. Мелькали огоньки цигарок, слышался топот множества ног. Потом стихло, только время от времени слышались минометные разрывы на передовой. Это немцы почувствовали, а возможно, уже ждали, что завтра наступление, и пытались заранее как-то ответить.

Только обозначился рассвет, как загрохотало, завыло все кругом, затряслась земля. Началась артподготовка, которая длилась минут 20–30. Немцы отвечали слабо, в основном по передовой, до нас не долетел ни один снаряд. Только кончилась артподготовка, как низко над лесом с ревом пролетело несколько звеньев наших штурмовиков «Ил-2». Вскоре послышались разрывы сбрасываемых ими бомб и реактивных снарядов и редкая стрельба немецких зениток. Затем, временами, работала наша артиллерия и слышались автоматно-пулеметные очереди. Последнее означало, что наши штурмуют окопы противника. Вскоре пришло сообщение, что удалось захватить первую линию обороны, но дальше продвижение застопорилось. Там оказались власовцы, которые упорно сопротивлялись, так как понимали, что им все равно не жить.