Сережа провел очередной радиосеанс с Большой землей, сообщил, что все остается без изменений, свернул рацию, стал прятать ее в мешок и вдруг, пригнувшись, испуганно и безмолвно выбросил руку вперед, в сторону озера. Все обернулись: над камышом в воздухе, в туманной дымке мерно плыли человеческие головы. Да, именно головы! Их было два десятка — в кепках, шапках и фуражках. Это походило на мираж. Мы пришли в себя, только когда показался первый всадник.

Тогда мы вскочили на ноги. Все стало ясно: всадников по шею закрывала пелена низко стелющегося тумана.

— Да это же Николай! — воскликнула Таня, узнав в первом всаднике Логачева.

Логачев приветственно поднял руку.

— Партизаны! Ура! — крикнул, не сдержавшись, Сережа и подбросил вверх кепку.

Да, это были партизаны, все на лошадях. Я насчитал восемнадцать человек, кроме Логачева. Они обогнули край озера и направились к нам. Мы поспешили навстречу. Логачев вырвался вперед, ловко соскочил с седла и, вручая мне записку, доложил, как заправский служака:

— Товарищ майор, ваше задание выполнено!

— Молодчина, Николай! — сдержанно ответил я, развернул записку и прочел:

Подписи не было. «Правильно! — отметил я про себя. — Командир отряда, видно, стреляный воробей». Я смял записку и бросил ее в огонь.

Партизаны поспешно сняли оружие и бросили поводья на руки трем коноводам.

— Лошадей в лес и глядеть в оба! — хрипловатым басом скомандовал широкоплечий, приземистый человек лет под пятьдесят и, окинув нас быстрым взглядом, крупно, вперевалку зашагал ко мне.

Но по пути его перехватил Сережа Ветров. Он бросился к нему, схватил его за руку и воскликнул:

— Трофим Степанович!

— А, и ты здесь? Наш пострел везде поспел! — добродушно сказал партизан, взял Ветрова под руки, легко приподнял и расцеловал в обе щеки.

Я догадался, что этот Трофим, о котором, видимо, шла речь в записке командира партизанского отряда, и тот Трофим Степанович — лесник, о котором я слышал от Фомы Филимоновича и Криворученко, одно и то же лицо.

Он поставил смущенного Ветрова на землю, вгляделся в него, похлопал по плечу и проговорил:

— Ты, Серега, сдается мне, на вершок прибавился. Выше стал. Ей-богу!

Сережа нахмурил брови, стараясь сохранить серьезный вид, и досадливо повел плечом.

— Хлопцы! — обратился Трофим Степанович к партизанам. — У кого есть рулетка? Надо обмерить парня!

Все дружно захохотали. Сережа еще пуще насупил брови, но не сдержался, прыснул, и всю его важность как рукой сняло.

— Вот так-то лучше! — рассмеялся Трофим Степанович и, подойдя ко мне, подал руку с широкой обветренной ладонью. — Майор Стожаров? — спросил он.

Я улыбнулся в ответ и кивнул.

— Приятное знакомство. А я — Карягин. Трофим Карягин.

Каждому из нас пришлось выдержать восемнадцать рукопожатий. Я окинул взглядом прибывшее пополнение и обратился к Тане:

— А ведь надо накормить товарищей. Что можно…

— Вот это зря, — решительно перебил меня Карягин. — Совсем зря. Такую ораву разве накормишь? Мы прихватили кое-что с собой, а час назад основательно подзаправились. Миколка не даст соврать.

Логачев подтвердил.

— А вот табачком мы не богаты. Угостишь — не откажемся.

Я оглянулся на Таню, и она тотчас извлекла из «неприкосновенного запаса» пачку махорки. Но ее оказалось недостаточно, и пришлось извлечь вторую. Все восемнадцать человек вертели такие цигарки, от одного вида которых могла закружиться голова.

Партизаны быстро освоились, окружили нашу группу, и завязалась веселая фронтовая беседа. Это были и в самом деле ребята на подбор — молодые и средних лет, рослые, крепкие, с продубленной ветрами и солнцем кожей на лицах, спокойные и деловитые.

Я и Карягин подсели к костру и завели разговор.

Вокруг нас зеленели лес и трава, сзади голубела гладь озера. Дул легонький теплый ветерок.

— Как же это вы не уберегли Семена? — сказал Карягин и укоризненно покачал головой. — А какой был парень! Огонь! Как рассказал мне Миколка, у меня сердце зашлось. И командир наш горевал. Часто он вспоминал Семена. Да…