Решить эту задачу трудно и некогда. Теперь, пока не закончился сумрак короткого тропического утра, нужно доделать начатое. Иначе все грехи – напрасны.

На северной батарее не знают, что корабли в гавани захвачены. Можно выгрузить пару пушек. Пока вокруг лязг и грохот, протащить их на позиции хотя бы примерно. Колеса маленькие, приспособленные к гладкой палубе? Жить захотят, и без колес дотащат. И к каждой – хоть одного человека, знающего, что делать по обе стороны от жерла. Барбадос – остров небольшой, к утру следует ждать помощи из Индиан-бридж.

Утро принесло в город подобие спокойствия. Казалось, ужасы прошли вместе с ночью. В кварталах, упорядоченных эфемерной испанской властью, возник какой-никакой, но порядок. Порядок, означавший – назначенный испанцами офицер – власть. Ирландец – должен подчиняться или проваливать на четыре стороны. Англичанин – пленник и должен довольствоваться жизнью. Странной, скудной жизнью внутри большой деревянной церкви. Храм Cвятого Петра, пусть и еретический, выполняет древнюю роль убежища. Просторный неф обратился теснотой, пронизанный солнечными лучами воздух – спертыми испарениями. Не песни, стоны возносятся к небу, но хотя бы возносятся. Снаружи – англичанин вне всякого закона.

Но даже здесь, униженные и разоруженные, враждебные партии изрыгают бессильные обвинения и проклятия.

– Это вы целовались с испанцами! – сторонникам парламента.

– Зато вы снюхались с католиками и ирландцами! – роялистам.

Правы, пожалуй, лишь призывающие чуму на оба воинствующих лагеря. Ибо одна вина лежит на них обоих, и это вина главная. Причина, отчего на помощь не явилось ни одной роты английской милиции, хотя донесение о пожаре в Спайтстоне прибыло в столицу острова давно. Размер острова – пеший дневной переход, но губернатор поднял свою милицию, парламент – свою. Обе стоят на месте – идет спор о подчинении, да о взаимодействии, как союзников – на все еще гипотетический для Индиан-бридж случай, в котором воевать придется не друг с другом, а с кем-то еще. Так что милиционные роты стоят, и стоят друг против друга.

«Испанцами» занят не весь город, только важная его часть. Район складов. Центр – и подступы к внутренним фортам. Север. На юге – гульба. Ром рекой, и повстанцы – приходи да бери. На севере вместо пьяной радости – тревога, усталость, недоумение. Руфина не знает, отчего нет английских резервов. Велела ждать – с минуты на минуту. Вот и ждут, палят жаровни. Иные – бросают позицию и уходят туда, где весело. Остальные дожидаются. Рокочет барабан. Сзади. Потом появляется колонна. Впереди алое с золотом знамя.

Все то же запасное, с «Ковадонги». Найти среди ирландцев барабанщика – несложно, большинство – бывшие солдаты. Руфина начала обход. Сначала главное – корабли. Потом отряды, принявшие ее руку ночью. Соваться в пьяные кварталы? Нет. Захотят, приползут сами.

Раскатистая дробь и кастильский стяг заставляют людей подняться, подойти. Толпа охватывает с трех сторон, с четвертой – колонна верных. Каштановые космы вьются по ветру. Хотя капитан де Тахо больше не пытается сойти за мужчину.

– Я явилась сюда за солдатами. Солдаты мне и нужны. Всякий, кто согласится с кодексом береговой охраны, будет вывезен. Клянусь честью. Всякий, кто не согласится, – меня не интересует.

– А женщины?

А их немало.

– Пусть приносят присягу. Маркитантки в армии тоже нужны и тоже обязаны следовать субординации. Я никого не держу и не гоню. Я зову за собой.

После этого – Кодекс. Чтоб осознали. Он еще сырой, и статей всего десять, зато короткий, четкий и страшный.

Неповиновение приказу атаковать или держать оборону – смерть. Неоказание поддержки товарищу – смерть. Сдача в плен без достойных оснований – смерть. Утаивание добычи от товарищей – смерть. Остальные наказания – на усмотрение суда товарищей.

– Кодекс распространяется на всех воинов береговой охраны, от новобранца до командующего. – Руфина уже охрипла, отчего жесткие статьи только злей кажутся.

Многие принимают присягу. Куда деваться, корабли-то присягнули. Там было веселей, там пришлось стрелять и бросать за борт. А на суше… Кто остался – тот мертв. Те, что сгоряча ушли на юг, в область криков и песен, – пожалеют.

Руфина дерет горло – заглушает мысли. Стоит остановиться, в голову лезут недавний разговор, неожиданное молчание Хайме и ее – а кажется чужим! – тихий голос, без конца повторяющий: «Чем я лучше? Чем мы лучше? Чем хуже орден? Чем хуже пираты?» Всего несколько минут тишины – и на месте командира задумчивое существо, безразличное ко всему, кроме внутренней боли.

Спасибо Патрику, влепил оплеуху. Щека и теперь горит. А висеть на правой руке Хайме, видать, ее судьба. И влепить, в свой черед, по морде телохранителю. Да так, чтоб запомнил!

– Заткнись и делай дело, – заявил чудом спасенный лейтенант О’Десмонд. – Обещала вытащить людей? Изволь держать слово. О душах на Ямайке мы подумаем. Или даже в Гавану сходим. Наверняка найдется какой-нибудь святой отец, с которым ты сможешь это обговорить.

Остается сказать «спасибо». Единственному человеку, который понял. Спас. От потери настоящей чести, а не той, что между ног.