Но нигде нельзя натолкнуться.

Наша жизнь полна всевозможных мелких деталей: мы платим по счетам, которые достали из почтового ящика, отправляемся к дантисту, готовим еду, застилаем постель, ходим на работу. Когда вы разговариваете с другом по телефону, когда выбегаете в ближайший магазин, чтобы купить какую-то вещь, которую позабыли припасти на ужин, когда вы занимаетесь стиркой, гладите рубашку, смотрите кино, — вас захлестывают разные невеликие поступки. Всевозможные детали. Приземленные и мирские. Мелочи жизни. Но именно в этих мелочах открывается сама ткань жизни. Гобелен, который вышит столь умело и замысловато. Здесь скромно и ненавязчиво смешаны, образуя собой неразрывную сеть, самые разные нити и краски. Эта ткань являет собой некое единство, и. тем не менее, она сплетена из множества нитей, каждая из которых составляет часть неразрывного целого. Там, где нет частей, не может быть и целого, а потому я люблю и с радостью воспеваю части, поскольку люблю целое.

Разве в жизни есть хоть что-либо неважное? То, чем можно пренебречь, что можно проигнорировать, мимо чего можно поспешно пройти, от чего можно держаться в стороне? Что же такое жизнь, если не сплошные мелочи?

Брат Лоренц, христианский мистик, который обрел свою духовность благодаря преданности долгу повара в монасты-Ре20, сказал: «Бог измеряет не масштабы моего деяния, а количество любви, которую я в него вложил». Брат Лоренц, простотота которого поражали и ставили в тупик его собратьев по вере, был человеком, уверявшим каждого, кто выражал готовность выслушать его, что для него время молитвы не играет никакой роли, поскольку каждое его действие являло собой молитву. Этого человека озадачивала необходимость отправляться в часовню в те периоды дня, которые были выделены для молитвы, дабы там стоять на коленях и заявлять о своей преданности делу веры. Ему это казалось странным, поскольку вся его жизнь была преданным служением вере. Он считал молитвенные часы потерянными; на самом деле ему надлежало быть в это время на кухне и трудиться там над приготовлением пищи для его братьев.

Если я в состоянии прикоснуться к Святому Духу в моменты молитвы и медитации, то почему я не способен на это и в то время, пока вытираю тарелки? Почему мне не делать этого, когда я еду в машине на деловое свидание? Ибо если я не в состоянии причаститься к Святому Духу в такие периоды, то какая же у меня с ним связь?

Все укрупняется и становится более значимым, когда я осознаю, что так именуемые мелочи жизни представляют собой очередное проявление священной Животворящей Силы, а я участвую в этом чуде. Вы хотите сказать, что мелочи столь обыденны? Нет, ничто не обыденно, разве что вы назовете обыденной самую прекрасную жемчужину. Или вам покажется обыденным первый крик новорожденного. Или вы сочтете обыденными сияющие краски заката. Все сущее далеко от обыденности, — оно необычайно в своей красоте. И даже в те моменты, когда мы забываем об этом, когда мы впадаем в панику, испытываем отчаяние, чувствуем себя запутанными и подавленными сложностью мира, то разве и эти чувства не образуют собой некую часть мелочей жизни? Разве всего этого следует избегать? Или же, напротив, воспринимать как должное, любить и трактовать в качестве неотъемлемой части того, кем мы являемся?

Неужто каждая звезда должна быть самой яркой?

Неужто каждому цветку надлежит быть самым прекрасным из всех, какие когда-либо распускались?

Неужто каждое краске положено быть самой сочной и яркой?

Если это так, то где же место для контрастов, где разнообразие оттенков, где приливы и отливы разворачивающейся перед нами жизни?

А посему все мои шаги — это шаги самой радости. Шаги чуда. Шаги приятия, восхваления и поклонения.

Я сам есмь чудо, и чудом является все вокруг меня.

Я сам есмь истина, и истина обволакивает все вокруг меня.

Я сам есмь красота, и красота присутствует для меня во всем, что я созерцаю.

Я сам есмь неразгаданная тайна, и я взираю на себя, преисполненный благоговения.

Ибо я есмь ткач и я есмь нить. Я воплощаю оранжевый цвет апельсина и вместе с тем голубой цвет неба. Я есмь целое, и я есмь часть.

Птица, камень, ветер, человек — у каждого есть собственная реальность, хотя все мы образуем одну семью. Каждый живой и неживой объект теснейшим образом связан со всяким другим объектом. У любого из них есть собственная песня, которую ему надлежит пропеть. Каждый выполняет свое предназначение. У всего своя судьба.

Все является частицей единого многоцветного гобелена. Всякая мысль и всякий поступок. Любое движение, которое мы делаем, сколь бы незначительным оно нам ни казалось, — это тонкая нить в огромном целом. Каждый из нас участвует в этом целом по-своему. Каждый из нас добавляет в этот гобелен нечто свое. Каждый из нас является ткачом. Вместе с солнцем и луной и с каждым живым существом мы ткем узоры, и в этом проявляется Великая Тайна. Ничего отдельного не существует. Мы все образуем единое целое. Все мы священны. Благословенна, благословенна и тысячекратно благословенна Та, кто явила мне эти истины.

Пробудившееся сердце

Взломавши стены тюрьмы своего малого «я»,

Я обнаружил себя Погруженным во все.

Пробудившееся сердце бьется в груди того, в ком границы между собственным «я» и другими людьми в значительной мере стерлись. Мне бы хотелось сказать, что они исчезли, но это было бы преувеличением. Ибо указанные границы не столько исчезают, сколько перестают быть существенными. Случайные знакомые становятся друзьями, иногда даже совершеннейшие незнакомцы образуют собой семью. Так происходит потому, что наши сердца пробудились и распахнулись для великих свершений. Они больше не бьются, холодные и одинокие, внутри своих собственных мелких ограничений; они становятся мягкими, нежными и большими — способными объять всех. И это великое благословение, ибо подобное состояние позволяет нам глубоко чувствовать и отчетливо видеть всю красоту того, что было ранее сокрыто от нас.

Всеми фибрами души мы чувствуем одиночество немолодых людей, чувствуем замешательство и затруднения молодежи, отчаяние бездомных и безработных, безнадежность алкоголиков и наркоманов, страх тех, кто болен и умирает, гнев разошедшейся четы супругов, когда они сражаются с одиночеством, чувствуем боль и стыд преступника.

И вслед за этим мы начинаем помогать. Мы помогаем, поскольку хотим помочь. Это наше сердце заставляет нас оказывать помощь. Протягивать руку, проявлять готовность выслушать ближнего и дальнего, уделять какое-то время, внимание, деньги, — все то, что кажется нам подходящим. И мы обнаруживаем, что, поступая в таком духе, мы сами обогащаемся крепнем и обретаем гораздо большую значимость. И хотя в своем служении другим людям мы несем сиюминутные потери, на самом деле мы обретаем столь ценную для каждого из нас внутреннюю умиротворенность.