В-шестых, как понять московский народ? За что он был так благодарен Дмитрию, за что дал ему почетное прозвище Донского? Великий князь в донской битве сражался рядовым воином, войском не командовал и, следовательно, прозвание его Донским вообще не имеет никакого смысла. С другой стороны, если исходить из того, что он был организатором и вдохновителем дальнего похода за Дон, то именно он ответственен за то, что на Куликовом поле зазря полегли десятки тысяч кормильцев русских семей, а единственным видимым результатом народного подвига стало новое разорение московской и рязанской земель Тохтамышем. В такой ситуации скорее можно было бы ожидать, что «благодарный» народ дал бы Дмитрию уничижительно издевательское прозвище Костромского в память о том, как он отсиживался, испугавшись Тохтамыша, в заволжской глухомани. Заметим, даже православная церковь долго, очень долго отказывала Дмитрию Донскому в святости, в отличие, например, от Александра Невского. Донской был канонизирован только… через шестьсот (!) лет после смерти, уже в наше время, в 1988 году.

Итак, шесть вопросов. А сколько ответов?

Авантюрный поход всеми силами за Дон сценарий «Руси защитник» объясняет военным гением Дмитрия Донского, который сумел все предвидеть, разумно рискнуть и не дать соединиться союзным силам. Ну что ж, гений так гений; победителей, как говорится, не судят. Хотя история, дама своенравная, не брезгует судить и победителей.

Непротивлению Тохтамышу есть два толкования. По одному из них, кстати, более позднему, Дмитрий поспешил в Кострому «собирать войска». Но почему-то не собрал. За два года до этого в считанные дни поставил под копье против Мамая сотни тысяч бойцов, и ни в какие тмутаракани ему для этого ехать из Москвы не пришлось, а тут вдруг свет сошелся на Костроме. Другое толкование, более старое и восходящее еще к каким-то летописям, списывает трусливое поведение Дмитрия на «нежелание» воевать подвластных ему удельных князей. Вот так вот случилось, что всех их, которые в общем-то и заняты были только войнами, если не считать охот да пиров, вдруг дружно одолело нежелание заниматься своим главным делом, единственным, которое они умели делать. Как-то не верится. Можно понять, когда артачится один какой-нибудь чем-то обиженный или обделенный феодал. Но когда не желают подчиняться все, то тут что-то не так. Значит, неправда не только то, что «Куликовская победа положила начало освобождению Руси от татаро-монгольского ига», но и то, что она «стала важной вехой в процессе объединения русских земель вокруг Москвы». Не положила, не стала.

По остальным вопросам сценарий «Руси защитник» и вовсе хранит скромное молчание. Этих вопросов как будто не существовало, из чего можно сделать вывод, что и ответа на них тоже не имелось. Да и действительно, какое может быть объяснение, например, отказу Дмитрия от командования войском и переодевание в одежду рядового воина? Никакого. Никто его и не нашел. Или какое можно найти оправдание позорному бегству в Кострому? Тоже, казалось бы, никакого. Ан, нет, оказывается, при большом желании какое-то все же можно! Но оно порождает целый новый «уточненный» сценарий Мамаева побоища, к которому мы и переходим.

Есть расхожее мнение, даже убеждение, что русскому человеку всенепременно подавай царя. Несподручно ему жить без властной руки самодержца — менталитет не позволяет. Потому всякая демократия у нас обречена изначально и ни к чему путному никогда не приведет. Может, оно и вправду так — благо смехотворных, кабы не печальных, примеров того, чем кончались демократические игрища в России, предостаточно. Так уж повелось на Руси еще с самого первого царя, с Гороха. Впрочем, про гороховые времена можно только гадать, а вот что со времен царя Косаря, он же кесарь, он же византийский император, так это точно. На Руси могли быть свои князья и даже великие князья, славные и почитаемые, получившие хвалебные прозвища и приобщенные к лику святых, но царь, прямой наследник римских кесарей, был один — в Константинополе. Однако после захвата в 1204 году византийской столицы крестоносцами ипровозглашения Латинской империи Романии православная Византия фактически перестала существовать, подчинившись папе. Возможно образовавшийся вакуум верховной власти, сразу светской и духовной, привел бы Русь к переосмыслению ее взаимоотношений с Византией и уже тогда, в XIII веке, естественно побудил бы ее постепенно встать на путь полного суверенитета и автокефалии. Но к тому времени Киевская Русь уже фактически рассыпалась, и множеству мелких феодальных суверенитетов было не до одного большого и универсального. А всего через треть века после падения Византии, когда этот факт еще только-только осмысливался на Руси, навалилось на нее татаро-монгольское иго и как-то само собой заместило византийского кесаря в политической иерархии новым «царем» — ордынским ханом. И хотя русских митрополитов по инерции, но откровенно нехотя, еще принимали из Константинополя, ярлыки на княжения стали выпрашивать, с подобострастными поклонами и подношением богатых подарков, у ордынских правителей. По мере того как роль и авторитет константинопольских назначенцев на Руси быстро падали, роль и значение держателей ханских ярлыков столь же уверенно росли.

Основным более-менее регулярным источником доходов золотоордынских ханов была дань с покоренных земель, которую в конце XIV века собирали уже не ханские баскаки, от случая к случаю и с кого придется, а местные правители, поголовно со всего населения на вполне регулярной основе. Собственно, ярлыки на великие княжения и нужны были в первую очередь для того, чтобы получить эту доходную привилегию — к рукам сборщика дани всегда чего-нибудь да прилипнет. Резкое усиление Москвы при держателях ярлыков от Ивана Калиты до Дмитрия Донского наводит на мысль, что могло прилипать и по-крупному. Другим источником ханских доходов, эпизодическим, зато потенциально безразмерным, были набеги на сопредельные земли со всеми сопутствующими «развлечениями»: тотальным грабежом, массовыми убийствами, разгульными изнасилованиями и, наконец, растянувшимся от горизонта до горизонта обозом с награбленным добром и караваном бренчавшего кандалами полона.

Вторая половина XIV века в Золотой орде отметилась ханской чехардой, которую летописи именуют «великой замятней». За полтора столетия, прошедшие со смерти Чингисхана, его потомство изрядно расплодилось и перепуталось. Многочисленные прямые и не очень потомки Потрясателя вселенной усердно соревновались в том, кто большему числу соперников устроит фирменную секир-башку. В мутной водице этой замятии, густо окрашенной кровью претендентов на ханский трон, успешно выловил свою «золотую рыбку» темник Мамай, сумевший взять бразды правления Ордой в свои руки и уверенно державший их при быстро меняющихся ханах. Не пришедшиеся ему по душе, кстати сказать, сменялись особенно быстро. Хотя Мамай был зятем хана Бердибека и фактическим властителем Золотой Орды, формально занять ханский трон он не имел права, так как эта привилегия по завещанию Чингисхана принадлежала только его прямым отпрыскам. Зятья были не в счет. Из-за этого досадного препятствия Мамаю приходилось сажать на трон ему угодных и смещать ставших неугодными ханов из числа кровных чингизидов, благо вследствие плодовитости последних трудностей с выбором Мамай не испытывал. Собственно, именно Мамай успешно поддерживал в Орде «великую замятию» к своей выгоде долгие годы.

Политические игры, позволившие Мамаю двадцать лет продержаться на вершине властной пирамиды Орды, он столь же успешно распространил и на северо-восточную Русь. Будучи де-факто правителем Орды, Мамай от имени марионеточных ханов раздавал ярлыки на великие княжения и по классическому принципу «разделяй и властвуй» передавал ярлык то одному, то другому князю, не позволяя, с одной стороны, долго прикармливаться и слишком усиливаться ни одному из них, а с другой, — поддерживая между ними постоянную конкурентную вражду. Русские князья, традиционно чтившие царя и привыкшие беспрекословно исполнять царскую волю, подчинялись решениям Мамая. Но в случае с великим князем Московским вдруг нашла коса на камень. В 1371 году, когда Мамай отдал ярлык на великое Владимирское княжение Михаилу Тверскому, Дмитрий Иванович, доселе владевший ярлыком, подчиняться новому решению ордынского правителя отказался, в Орду на поклон не поехал и через посла передал Мамаю, что князя Михаила на княжение во Владимир не пустит. С чего заартачился Дмитрий? Сие неизвестно. Сценарий «Руси защитник» вроде бы подразумевал, что почувствовал свою силу князь Московский и великий князь Владимирский, посмел дать отпор Орде. При таком раскладе естественным продолжением новой политики Дмитрия Ивановича выглядят и рейд московского войска в казанское ханство с перенаправлением его дани из Орды в Москву, и заданная ордынцам трепка на реке Воже, и, наконец, апофеоз сопротивления Орде — Куликовская битва. Вот только трусливое бегство от Тохтамыша в Кострому никак не укладывается в эту «новую политику». Любопытная получается картинка: крымских и казанских ханов колошматим в хвост и в гриву, а от Тохтамыша, только заслышав о его приближении, драпаем во все лопатки. Такой вот странный, на первый взгляд, переход на личности. Но именно на личностях ордынских правителей и основывается следующий сценарий — «Ханский сатрап».

Авторы этого сценария как раз обращают внимание на то, что Мамай при всем своем реальном могуществе не был и не мог быть ханом. Худороден был по ордынским меркам. Стало быть, после возникновения прямого конфликта между ним и Тохтамышем русские князья должны были отвернуться от Мамая. Ему приходилось подчиняться, точнее даже не ему, а его силе, но только поневоле и как временщику. А вот Тохтамыш, тот был чингизидом по крови и, стало быть, настоящим ханом по ордынским законам. Таким образом, для чтящих ордынский закон Рюриковичей Мамай был узурпатором, а Тохтамыш — истинным «царем». Такому поклониться не грех, а долг чести, такому сам Бог велел подчиняться радостно и служить преданно. Вот потому-то Дмитрий Донской Мамаю платить дань отказывался, самого Мамая и его мурз бил почем зря, а Тохтамышу высылал богатые дары и помыслить не смел поднять против него оружие. Вот потому-то, когда дело дошло до открытого противостояния Мамая с Тохтамышем, Дмитрий естественным для него образом взял сторону «царя» и выступил против Мамая, то есть пошел не против угнетателя русского православного народа и не против душившего Русь татарского ига, а только против узурпатора в помощь законному претенденту на ханский трон. Вот потому-то он, когда узнал, что «истинный царь» идет на Москву, перечить ему не посмел и удалился от греха подальше в заволжскую тмутаракань — далекую Кострому.