Но, с другой стороны, еще один персонаж, вероятно брянского происхождения, появляется независимо от Софония в гораздо более позднем «Сказании». Это Михаил Бренок, переодетый великим князем и погибший под княжеским знаменем, чье прозвище А. Журавель {38} трактует как «брянец». Возможно, как и в случае с московской топонимикой, брянские персонажи суть следствие особой популярности Великого куликовского мифа не только в Москве, но и на Брянщине. Ничего удивительного, учитывая происхождение автора «Задонщины» и ее связь со СПИ. Кроме того, возможно тут отразилась объективно особая роль Брянщины, особенно так называемых Верховских княжеств, во взаимном противостоянии Орды, Литвы и Москвы. Вот что пишет об этом А. Соловьев {39} : « В первой половине XIV в. ничего не слышно о Чернигове, очевидно запустевшем, а упоминается лишь Брянск, ставший центром великого княжения. По соседству с ним, на верхней Оке, потомки черниговских князей создают ряд мелких «верховских» княжеств — в Карачеве и Звенигороде, в Козельске и Перемышле, в Новосили и Одоеве, Оболенске и Воротынске. Был в Брянске мятеж от лихих людей, смута великая и опустение города, после чего стал владеть Брянском великий князь литовский… В Брянске Ольгерд посадил одного из своих сыновей, но в 1375 г. великому князю Дмитрию служат князья Брянский, Новосильский, Оболенский и Торусский. Возможно, что этот князь Роман Михайлович Брянский — потомок Михаила Черниговского, покинувший Брянск из-за притязаний смоленского князя и перешедший на службу Москве… В 1378 г. старший сын Ольгерда, Андрей, покинув свой удел в Полоцке, сел во Пскове и перешел тоже на службу Москве. В 1379 г. он вместе с другим литовским князем Дмитрием Боброком-Волынским (женившимся на сестре Дмитрия Донского) взял Трубчевск и Стародуб у Литвы, и сидевший в Трубчевске брат его, Дмитрий Ольгердович, вышел из города с семьей и боярами, поехал в Москву и получил в кормление Переяславль».

Во второй половине XIV века Верховские княжества, находившиеся как раз на стыке между Ордой, Литвой, Москвой и Рязанью, соответственно оказались в эпицентре притязаний великих мира сего и стали объектом постоянных военных вторжений, погромов и разорений со всех сторон. В середине XIV века практически вся Брянщина, захваченная Ольгердом, вошла в великое княжество Литовское, и сын Ольгерда Дмитрий стал Брянским князем. После смерти Ольгерда за время противостояния Ягайла с Кейстутом, парализовавшим великое княжество Литовское, на брянском столе сумели восстановиться и даже приобрести видимость суверенитета местные князья, а Дмитрий Ольгердович был вынужден довольствоваться Трубчевском и Стародубом. В это же время, пользуясь внутренними проблемами Литвы, Дмитрий Московский и Олег Рязанский начинают «верховскую реконкисту», в результате которой Новосиль и Оболенск отходят к Москве, а Козельск к Рязани. Кстати, если Новосиль в 1380 году признавал суверенитет Москвы, то современное Куликово поле могло быть формально самой южной, выдвинутой в «Половецкое поле» точкой, находившихся под условным контролем Дмитрия Ивановича земель.

Вообще вся эта «верховская реконкиста» выглядела как семейное дело клана Ольгердовичей. В ходе этой «реконкисты» в 1379 году московское войско совершает блиц-рейд под Трубчевск и Стародуб, в результате которого тамошний князь Дмитрий Ольгердович сдал города без боя и отошел на Москву. Этот рейд был организован сыном и зятем Ольгерда: чуть ранее перешедшим на московскую службу Андреем Полоцким и вассалом Дмитрия Московского Владимиром Серпуховским. Но также зятем Ольгерда (и соответственно свояком Владимира Серпуховского) был Олег Рязанский, женатый вторым браком на какой-то Ольгердовне. Таким образом, на Верховских землях Брянщины дела политические завязались тугим узлом с внутрисемейными делами клана Ольгерда, и от этого узла веревочки тянулись в Литву, Москву и Рязань.

Бороться со стереотипами сложно. Трудно заставить себя поверить, что никакого Мамаева побоища вообще не было, что огромное количество разнообразной литературы от учебников до художественных произведений написано на самом деле ни о чем, что ни о чем нарисовано множество монументальных полотен панорамы битвы и предшествовавшего битве поединка. Мысль невольно ищет хоть какую-нибудь зацепку в прошлом. Едва ли не единственной такого рода документальной зацепкой в наших летописях может служить договор между Рязанью и Москвой 1381 года (такие договоры между князьями в те времена именовались докончальными грамотами). В этом договоре, текст которого был написан рязанской стороной, есть такое замечание: « А что князь великий Дмитрий и брат, князь Владимир, бились на Дону с татарами, от того времени что грабеж или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Владимира, тому между нами суд общий». Эту любопытную фразу можно трактовать по-разному. Можно считать ее документальным подтверждением факта Куликовской битвы и ограбления московского войска рязанцами, но, по моему разумению, смысл у нее иной. На современном языке она звучала бы примерно так: «А что до того, что якобы великий князь Дмитрий и его двоюродный брат князь Владимир бились на Дону с татарами, а рязанцы ловили и грабили их людей, то мы ничего такого не знаем и готовы передать это дело общему (третейскому) суду». В принципе, так же, только не подвергая сомнению сам факт Куликовской битвы, трактуют эту фразу и А. Быков с О. Кузьминой, из книги которых {40} взята приведенная цитата. Они же отмечают, что требование вернуть пленных регулярно повторяется с московской стороны в других договорах вплоть до середины XV века, что уж и вовсе лишено было всякого смысла, и регулярно рязанская сторона в ответ только пожимает плечами, не понимая, о чем идет речь.

Тем не менее, если мы имеем действительный текст документа, писанного всего год спустя после Куликовской битвы, а не многократно переписанную и не раз исправленную и переправленную копию, что само по себе весьма и весьма вероятно, то следует признать, что либо Великий куликовский миф в каком-то виде существовал уже в 1381 году, либо все-таки где-то что-то было на самом деле.

Этим где-то чем-то мог бы быть некий поход московских войск в 1380 году, во время все той же компании «верховской реконкисты», например, на Одоев. Действительно, если москвичи с блестящим результатом сходили за год до этого к Трубчевску и Стародубу, то что мешало им повторить столь успешный поход примерно той же или даже чуть меньшей дальности, но поюжнее, к Одоеву? Политическая ситуация в следующем году не изменилась. Мамай и Тохтамыш по-прежнему были заняты подготовкой к решительному столкновению, вступившей уже в последнюю фазу, им было не до Москвы и каких-то там Верховских княжеств. В Литве продолжалась такая же смертельная схватка Кейстута с Ягайлом, парализовавшая активность обоих. Рязань, обескровленная подряд несколькими ордынскими разорениями и погрязшая во внутренних разборках, тоже на время перестала быть для Москвы предметом головной боли. К тому же дорога на Одоев была удачно прикрыта от Рязани союзным Москве Пронском. Нельзя не признать, что при таком положении дел, если Дмитрий Иванович имел намерения и смелость всерьез «пощипать» Орду и Литву, то рубеж 70-х и 80-х годов был объективно наиболее удобным и подходящим периодом для этого. Сражение на Воже и трубчевско-стародубский поход свидетельствуют о том, что Дмитрий и московское руководство это понимали и не сидели сложа руки: поочередно весомые удары были нанесены и Золотой Орде, и великому княжеству Литовскому. Подчинение Верховских княжеств стало бы одновременным ударом не только по Орде и Литве, но и по Рязани. В гипотетическом рейде на Верховские земли, вероятно, главной целью Дмитрия Ивановича должно было бы стать Новосильское княжество, в котором, как мы помним, Москва имела свою волость, то есть прямой шкурный интерес. В начале 70-х годов новосильские князья признавали московский суверенитет и принимали участие в военных походах Дмитрия Московского против Твери и Литвы. Но после татарского разорения Новосиля в 1375 году княжество захирело, его столица была перенесена в Одоев, московская власть явно пошатнулась. Объективно к 1380 году для Дмитрия Ивановича наступило благодатное время утвердиться в Новосильско-Одоевском княжестве и в Верховских землях в целом. После «прогулки» 1379 года по Брянщине до Трубчевска и Стародуба, в следующем году на очереди вполне мог стоять Одоев. И может быть не случайно именно Одоев всплывает в «Сказании» как тот рубеж, до которого, якобы, дошел и от которого повернул вспять Ягайло. Там, под Одоевом, могли вновь явственно качнуться в московскую сторону весы противостояния набирающей силы Москвы и погрязшей во внутренних склоках Литвы.

Разумеется, говоря о гипотетическом походе к Одоеву и Новосилю, как и в случае со Стародубом и Трубчевском, под ходившим в дальние пределы московским войском следует понимать не огромную трехсоттысячную рать, якобы вышедшую на Куликово поле. Для такого рода рейдов вполне достаточно было, как любили писать наши летописцы, «малой дружины», а пользуясь современной терминологией, ограниченного воинского контингента. Такой «ограниченный контингент», в отличие от многосоттысячного войска, и собраться быстро может, и дойти до цели, опять же пользуясь летописным выражением, «в борзе», и фуражироваться в походе без особых проблем.

Кто знает, может быть, такой блиц-поход в Верховские княжества и состоялся в 1380 году? В конце концов, служилым литовским князьям Дмитрию Волынцу да Андрею Ольгердовичу чем-то надо было заняться. В 1378 году они славно потрудились на Воже, в 1379 году столь же успешно под Трубчевском и Стародубом, а что им было делать на следующий год? Плюс ко всему среди воинственных князей на московской службе добавился еще один Ольгердович не при деле. Да и зять обоих Ольгердовичей, Владимир Серпуховской, тоже был не промах мечом помахать. К тому же не следует забывать, что серпуховским князем он, скорее всего, был лишь номинально. На деле, в 70-х годах его наследственный серпуховской удел вместе с Лопасней был захвачен Рязанью. Город Лопасня, современный Чехов, находится, как известно, между Москвой и Серпуховом, так что вотчина Владимира оказалась отрезанной от Москвы. Недаром в «Сказании» Дмитрий Иванович шлет весть о нашествии Мамая своему двоюродному брату вовсе не в Серпухов, как следовало бы ожидать, а в Боровск. Так что у номинального серпуховского князя, вынужденного перенести свою резиденцию в Боровск, были личные счеты с Рязанью и свояком, великим князем Рязанским. Кстати говоря, именно Владимир Андреевич вполне мог получить благословение Сергия Радонежского на какое-нибудь такого рода ратное дельце, благо он-то, в отличие от двоюродного брата, не был предан анафеме, да и Радонеж в то время, такая вот удача, находился как раз во владениях Владимира.

Так что поход 1380 года на Новосиль и Одоев, то есть за Дон, был не невозможен и даже, я бы сказал, вполне вероятен. Но имел ли он место он в действительности? Летописи молчат. Но в этом — молчать о том, что было, и расписывать то, чего не было — для наших летописей нет ничего необычного. А если такой поход состоялся, то московское войско из принципа действительно могло направиться туда через Коломну и Лопасню, в то время спорную с Рязанью территорию, ведь, судя по Вожской битве, московские войска в то время достаточно свободно разгуливали по рязанским землям, что могло быть следствием недавнего страшного разгрома рязанцев москвичами при Скорнищеве и постоянных разорений Рязанщины ордынцами. В этом случае путь московского войска пролегал мимо Тулы, которая в то время была, и это подтверждают все те же договоры между Москвой и Рязанью, доменом Тайдулы, вдовы ордынского хана Узбека, находившимся под прямым управлением татарских баскаков. И может быть, чем черт ни шутит, какая-то заварушка с местными татарами под Новосилем или по дороге к нему при обходе Тулы как раз произошла на донских берегах и попала в летописи, но в настолько гипертрофированном виде, что со временем превратилась в Куликовскую битву?