– Я вижу его, я вижу его! – завопил я взволнованно.

В лунном свете я мельком увидел слева от себя самолет. В этот момент пилот выровнял машину, направляясь на юг на высоте 3000 м. Это был «Мессершмит-110». Возможно, он потерял меня на своем радаре. Я открыл огонь с дистанции 360 м и, держась позади, постепенно уменьшал упреждение, чтобы перекрестье моего электрического прицела перемещалось по его фюзеляжу. По всей длине «мессера» появились взрывы. Он загорелся и перешел в крутое пикирование. Стикс, поднявший к этому времени голову из своего «офиса», торжествующе закричал, увидев, как наш противник врезался в землю. Но времени для того, чтобы расслабиться, не было.

– Стикс, продолжайте наблюдение по своим приборам. Вокруг большое количество гадов.

Проверив наше местоположение, я отметил, что «Мессершмит-110» упал на северо-восточном берегу залива Эйсселмер.

Мы были в воздухе уже почти три часа, и топливо подходило к концу. Я решил, что на сегодня хватит. На максимальной скорости, полого снижаясь, мы направлялись домой, пересекая остров Тексел. Стикс все еще видел сигналы на приборе «Serrate», и я надеялся, что остальные мои парни также добились успеха. На случай, если какие-нибудь вражеские ночные истребители попытаются нас перехватить, я спикировал над Северным морем до 600 м, в то время как Стикс продолжал следить за своей аппаратурой.

Мы доказали, что прибор «Serrate» работоспособен. И мы, вероятно, спасли жизни одного или большего числа экипажей наших бомбардировщиков, уничтожив фашистский самолет. Мы оба были измотаны, особенно Стикс. Большую часть полета он провел, пристально глядя на свои электроннолучевые трубки. Я по собственному опыту знал, насколько это трудно. Почти в 3.30 мы связались с контрольно-диспетчерским пунктом в Уиттеринге и вскоре были на земле в окружении возбужденных товарищей из эскадрильи. Все наши самолеты, кроме двух, уже вернулись, но контрольно-диспетчерский пункт имел связь с ними обоими. Я облегченно вздохнул. Мы никого не потеряли.

Я подождал, когда приземлятся последние два экипажа, затем все мы отправились в столовую подкрепиться яичницей с беконом, а заодно обсудить вылет. Стикс и я оказались единственным успешным экипажем, но несколько других также были близки к этому и потерпели неудачу лишь потому, что в критический момент у них отказывал радар или прибор «Serrate». Однако полученный нами опыт позволял с оптимизмом смотреть в будущее. Хотя мы не знали точно, вызвало ли наше присутствие замешательство в обороне люфтваффе, но надеялись, что не только один сбитый самолет, но и само наше присутствие в потоке, возможно, помешало некоторому числу вражеских самолетов атаковать наши бомбардировщики. Шесть утомленных экипажей добрались до кроватей, когда уже наступил рассвет. Позднее днем мы узнали, что после налета не вернулись 30 наших бомбардировщиков, но утешались тем, что их могло бы быть больше, если бы не усилия 141-й эскадрильи.

В течение июня и июля 1943 г. Бомбардировочное командование активизировало налеты на Рур и Гамбург. В двух этих жизненно важных промышленных центрах Германии мало что осталось, кроме смерти и разрушений. Месть Германии за ее налеты на города оккупированной Европы и Великобритании была действительно ужасной. Когда летали бомбардировщики, летали и мы, причем независимо от погоды, и наши успехи медленно росли. Постепенно, когда наш технический персонал научился устранять дефекты приборов «Serrate», мы смогли увеличить число посылаемых самолетов. К концу июля несколько экипажей эскадрильи сбили по два или больше самолета противника. Стикс и я увеличили наш личный счет, повредив «Юнкерс-88» во время налета наших бомбардировщиков на Кёльн. В другой раз мы около Элберфельда уничтожили «Мессершмит-110». Пока мы сами не имели серьезных потерь, хотя несколько из наших самолетов были поражены зенитной артиллерией или пулеметным огнем с наших же бомбардировщиков, когда пролетали поблизости от них. Во время одного из налетов на Кёльн мой «бьюфайтер» в течение ночи был дважды атакован «Юнкерсом-88» и получил повреждения. Один двигатель загорелся. Круто спикировав, мы не только смогли уйти от вражеского истребителя, но также сбили огонь и на одном двигателе успешно вернулись в Уиттеринг.

Во время небольших затиший я брал один из связных самолетов авиастанции, обычно маленький «тайгер мот», чтобы слетать в Лестер. Было прекрасно во время этих коротких визитов увидеть Джоан и детей и на несколько часов оставить позади напряжение боевых вылетов. Но после дня, проведенного с семьей в Лестере, сердце переполняло чувство вины, так как я знал, что другие летчики эскадрильи сражаются с врагом. Мои чувства, должно быть, время от времени прорывались наружу, поскольку я проявлял признаки раздражения, а иногда и прямой гнев по отношению к своим юным сыновьям. Они, подобно всем малышам, были склонны плакать и хныкать по любому поводу, и я не всегда был способен понять их детские проблемы. Это иногда приводило к ссорам с женой, и, возвратившись в эскадрилью, я пытался забыть свое эгоистическое поведение, выполняя новый боевой вылет или стараясь утопить вместе с друзьями свое раскаяние в одном из местных пабов.

Вскоре после нашего прибытия в Уиттеринг к нам присоединился Пэдди Инглебач. Пэдди был блестящим лингвистом, но не очень квалифицированным пилотом, хотя имел сердце льва. Он был одним из немногих людей, встреченных мною, кто сумел во время взлета погнуть законцовки металлических пропеллеров «бью». После трех таких инцидентов, последовавших друг за другом в течение короткого промежутка времени в ходе его тренировочных полетов в 141-й, я решил, что этого более чем достаточно. Мы могли смириться с повреждением самолетов, но мы не могли допустить, чтобы он убил себя. Но когда я сообщил ему, что отстраняю его от полетов, его чрезвычайное уныние и очевидное желание попытаться сбить врага заставили меня смягчиться и разрешить ему использовать еще один шанс. Его пилотирование все еще оставляло желать лучшего, но он совершил много вылетов над вражеской территорией. Инглебач не одержал никаких побед, но исхитрился больше не погнуть ни одной лопасти винта.

Частые длительные боевые вылеты начинали сказываться на состоянии некоторых летчиков. При помощи Дока Доугала я замечал тех, кто устал, и давал им короткий отпуск. К сожалению, я не подозревал, сколь измотан Стикс, вплоть до той ночи, когда нам пришлось прервать полет над Голландией и вернуться из-за его плохого самочувствия. Я глубоко сожалел о своей невнимательности, поскольку Грегори был одним из наиболее способных радиооператоров в Англии. В своем жадном стремлении добраться до врага я невольно «сжег» его. Он отчаянно нуждался в отдыхе. В конце июля я сказал ему, что собираюсь некоторое время подержать его на земле, чтобы дать шанс восстановить форму. Я спросил, согласен ли он занять в эскадрилье должность офицера по оперативным вопросам, ответственного за планирование вылетов и проведение инструктажей перед ними. На глазах несчастного, преданного старины Стикса были слезы, когда он приводил доводы против моего предложения, но в конце концов он понял, что нет никакого смысла продолжать полеты без отдыха. Тогда он сдался и сказал, что это будет хорошим поводом, чтобы заполучить из Кренфилда Джеко и предоставить ему возможность снова участвовать в боевых вылетах, о чем тот просил в течение долгого времени. Я позвонил в штаб 12-й авиагруппы людям, отвечавшим за персонал, и спросил, могут ли они помочь нам перевести Джеко в 141-ю. Спустя несколько дней очень счастливый Джеко присоединился к нашей эскадрилье.