– Да уж, от того зелья, которое варит Олли, можно, пожалуй, однажды и не проснуться.

– Кто-кто?

– Олли… Ну да, ты же еще не в курсе… То ли она сама догадалась, то ли, – Корвин понизил голос, – ярл дал ей ума. Ну, Ольга, Олли – разница на слух невелика. Зато, сменив имя, вроде бы как судьбу меняешь…

Честно говоря, к этой новости Ник остался совершенно равнодушен. Прежде бы ему очень польстило, что обыкновенно хмурый и неразговорчивый Корвин говорит с ним как со своим приятелем. Теперь же юноша не мог дождаться, когда же закончится этот треп ни о чем, и когда Корвин наконец вышел, Ник вздохнул с облегчением.

А поселение, которое уже успели торжественно назвать Эльсинором (просто кинули жребий, и выпало название из Гамлета, и Георгию осталось только головой покачать – мол, как вы судно назовете, так оно и поплывет), сильно переменилось. Ник не мог точно сказать, в чем эти изменения заключались. Как будто звуки стали другими – более пронзительными. Как будто краски сделались резче, и любой не встречающийся в природе цвет бил по глазам, как яркая вспышка.

Нет, точно, болезнь никуда не делась, она не прошла до конца. Ник это чувствовал. Хотелось тишины и покоя, но все как будто сговорились ни на секунду не оставлять его в одиночестве. То у Сигурда появлялся серьезный разговор (сводившийся к тому, что оруженосцем Ник, скорее всего, станет до срока – возможно, уже через несколько недель). То Архаэль просто зашла его проведать, когда он, покончив с делами, забился наконец в свою древесную «нору». И полчаса не прошло – к нему заглянула Олли – узнать, как юноша себя чувствует, все же болезнь Ник перенес тяжелее, чем многие другие.

Но даже оставшись один, Ник чувствовал, что он задыхается. Звуки за дверью никуда не делись, казалось, они лишь усилились. Ему хотелось одного – покоя и тишины.

Ник походил по полутемной «комнате», присел на скатанный спальник. Руки внезапно мелко затряслись. Ему стало жарко, и тут же, откуда-то изнутри, накатил озноб. Прежде юноша полагал, что выражение «бросает то в жар, то в холод» – это всего лишь выдумка, книжное сравнение. Теперь он на собственной шкуре убеждался, что это не так – ведь нечто подобное с ним и творилось.

Ник вытер вспотевшие ладони о джинсы и огляделся. Ему вдруг стало страшно. А что, если болезнь у него и в самом деле пошла не так, как у остальных? Ведь никто же не шарахается от малейшего резкого звука, не прячется от людей – добро бы хоть то были «случайники», так ведь нет – свои! Если бы последствия болезни были подобными же у всех, в поселении стояла бы благословенная тишина.

«Что со мной творится?» – Ник попытался нащупать пульс на руке.

Не нашел.

Попробовал на другой – с тем же успехом. В конце концов, приложив пальцы к шее, туда, где была сонная артерия, Ник понял одно – сердце, конечно, бьется, но вот как именно… Олли – та сразу бы сказала, ровный пульс или, наоборот, что-то не так. Но идти сейчас к ней Нику как-то не хотелось.

Он помаялся еще немного, потом сидеть в полутемной «комнате» юноше тоже опротивело.

Лес уже окутали короткие сиреневые сумерки. Пройдет еще совсем немного – и на землю спустится тьма, и во тьме… Лучше не думать о том, что может угрожать поселку среди ночи.

Сквозь деревья матово поблескивало озеро, но дальний берег уже терялся в синей дымке, и поэтому казалось, что вода тянется до самого горизонта.

Народу в поселении стало гораздо меньше – с наступлением темноты лишний раз на улицу никто старался не высовываться: конечно, деревья дают защиту, но лучшая защита – это собственная осмотрительность.

Рона, послушно ждавшая хозяина в наспех сколоченной собачьей будке (не с ее комплекцией лазать по лестницам, хотя надо будет сделать специальные мостки), при виде Ника поднялась и за неимением хвоста завиляла задней частью тела. Ник улыбнулся, почесав собаку за ушами. Негромкие голоса где-то невдалеке опять резанули слух. Юноша оглянулся, затем, словно опасаясь, что кто-нибудь случайно заметит и окликнет его, направился прочь от поселка, поманив с собой собаку.

«Бегу, как преступник с места преступления. Почему?» – недоуменно подумал Ник. Что с ним творится?

Выставленные Ингваром и Сигурдом ночные дозоры человек и собака миновали совершенно спокойно. Как всегда, никто внимания на Ника не обратил.

Отойдя от лагеря на достаточно далекое расстояние, Ник остановился и прислушался. Поселение колонистов с Земли осталось далеко позади, и теперь, даже если кто-нибудь начал бы орать там во все горло, юноша этого не услышал бы.

Шелест ветра в кронах высоких деревьев действовал на него успокаивающе. Ник – в который уже раз – поразился природе этой планеты. Американская секвойя, самое высокое дерево мира, выглядела бы здесь как человек среднего роста среди команды чернокожих баскетболистов из Нового Света. На ажурных ветках папоротников (юноша привык представлять себе папоротник как нечто травянистое, примерно по колено – здесь эти представления пришлось поменять) замерцали бледно-зеленые светлячки.

Ник уселся в густую мягкую траву, обнял за шею уставшую от затяжной прогулки собаку. В первый раз за этот долгий, очень долгий день ему было спокойно. Дышалось ему легко, а голова немного кружилась, как от бокала хорошего вина.

«Я, кажется, схожу с ума», – подумал Ник, но эта мысль не показалась ему «странной» и не испугала его. Наверное, так и должно быть после болезни – крыша едет, крыша мчится… А в самом деле, что он делает один (не считая собаки) ночью, в лесу, который наполнен всяческими тварями? Даже оружия не прихватил, если кто нападет – отбиваться придется голыми руками…