Летом 1896 года мистеру Уильяму Холту, преуспевающему чикагскому фабриканту, пришлось какое-то время пожить в небольшом городке, чье название в памяти автора не сохранилось. Скажу лишь, что находился он посреди штата Нью-Йорк. Дело в том, что у мистера Холта были «нелады с женой», и год назад они решили пожить врозь. Было ли меж ними просто «несходство характеров» или что-либо посерьезнее, знает только сам мистер Холт, а он не расположен откровенничать на эту тему. Но он все же рассказал по меньшей мере одному человеку о случае, который я здесь опишу, не связав его обязательством сохранять тайну. Сейчас мистер Холт живет в Европе.

Однажды вечером он вышел из дома своего брата, где жил, покинув Чикаго. Можно предположить, – хотя для дальнейшего повествования это не имеет особого значения, – что разум его был занят домашними неурядицами и последствиями, которые могли из них проистечь. Для нас не так уж важно, о чем именно он думал; важно, что он так погрузился в свои мысли, что утратил счет времени и не видел, куда его ноги несут. Вдруг он обнаружил, что вышел далеко за пределы городка и бредет по какой-то безлюдной местности дорогой, нимало не похожей на ту, по которой он вышел из городка. Короче говоря, он заблудился.

Поняв это, мистер Холт улыбнулся. Центр штата Нью-Йорк – не дебри какие-нибудь, тут если и заблудишься, то ненадолго. Он повернул и пошел назад той же дорогой. Пройдя не так уж много, он заметил, что пейзаж вокруг видится по-другому – становилось светлее. Все заливал мягкий красный свет, а на дороге перед собой Холт ясно видел свою тень. «Луна поднимается», – сказал он себе но тут же вспомнил, что сейчас время новолуния, так что в полной своей фазе ночное светило было уже довольно давно. Он остановился и повернулся, пытаясь определить, откуда идет свет, а тот, кстати, все набирал силу. Но тень его по-прежнему лежала на дороге перед ним. А свет по-прежнему оставался за спиной. Вот такого дива он понять никак не мог. Он повернулся еще раз, потом еще – и всегда видел перед собой собственную тень, а свет всегда оказывался сзади, все такой же красный и зловещий.

Холт был изумлен – рассказывая потом об этом, он использовал слово «огорошен», – но некоторое любопытство у него все-таки сохранилось. Проверяя, насколько ярок свет, чью природу и причину он не мог ни определить, ни истолковать, он достал часы, чтобы выяснить, можно ли при нем разобрать что-нибудь на циферблате. Цифры были видимы вполне ясно, стрелки показывали одиннадцать часов двадцать пять минут. Тут загадочное свечение вдруг усилилось, вспыхнуло едва переносимым блеском, разлилось по всему небу – даже звезды померкли, – и тень Холта вдруг выросла до невероятных размеров. И в этом неестественном свете он увидел совсем рядом свою жену в ночном халате; к груди она прижимала ребенка. Но фигура женщины не касалась ногами земли; наоборот, она словно висела в воздухе, причем довольно высоко. Ее глаза были устремлены на Холта с выражением, которое ему даже потом не удавалось ни назвать, ни описать. «Не от мира сего» – вот и все, что он мог сказать о нем.

Вспышка была мгновенной и сразу же за ней последовала темнота, в которой, однако, еще виделся тот же образ, белый и неподвижный; но он постепенно исчезал, истаивал – так на сетчатке, когда веки опущены, еще довольно долго остаются очертания предмета, на который человек только что смотрел. У виденья была еще одна особенность, которую Холт поначалу едва заметил, точнее, осознал уже позже: видно было только верхнюю половину женской фигуры, ниже талии ее словно что-то заслоняло.

Воцарившаяся темнота, впрочем, не была непроглядной, и постепенно Холт начал разбирать окружающие предметы.

На рассвете он вошел в городок, но с другой стороны. Он прошел прямо к дому своего брата, и тот едва узнал его. Холт был весь серый от пыли, выглядел изможденным, глаза блуждали. Едва связно, то и дело сбиваясь и путаясь, он рассказал, что произошло с ним ночью.

«Ложись-ка, поспи, бедный ты мой, – сказал ему брат. – Давай подождем. Если с твоими что-то случилось, нам сообщат».

Часом позже принесли телеграмму, в которой сообщалось, что дом Холта в пригороде Чикаго сгорел. Его жена, отрезанная пламенем от спасительного выхода, высунулась из верхнего окна, держа в руках ребенка. Так она и стояла, не двигаясь, очевидно, совершенно растерянная. Пожарные уже прислонили к стене лестницу, когда пол этажа провалился, и больше никто не видел ни женщину, ни ребенка.

Это ужасное несчастье произошло в одиннадцать часов двадцать пять минут по времени Восточного побережья.

«Я – несчастнейший из людей. Хотя у меня, казалось бы, есть все – богатство, приличное положение в обществе, хорошее образование, крепкое здоровье и многие иные преимущества, каковые ценят те, кто ими обладает, и вожделеют те, кто ими обделен, я порой думаю, что был бы куда счастливее без всего этого. Тогда мне не пришлось бы страдать от мучительной раздвоенности между тем, как я выгляжу в людских глазах, и состоянием моей души. А лишения и упорный труд помогли бы мне хоть как-то отвлечься от неразрешимой тайны, которая неотступно терзает мой ум.

Я – единственный потомок Джоула и Джулии Гетмен. Он был богатый плантатор, она же – красивая и умная женщина. Отец был ей предан, любил ее страстно и, как я теперь понимаю, бешено ревновал. Жили мы в нескольких милях от Нэшвилла, что в штате Теннесси. Дом наш – огромный, но выстроенный совершенно беспорядочно, вне соответствия с каким-либо определенным архитектурным ордером – стоял неподалеку от дороги, в окружении деревьев и кустарников.

Во то время, о котором я пишу, мне сровнялось девятнадцать, и я был студентом Йельского университета. Однажды отец прислал мне телеграмму, в которой он категорически требовал, чтобы я немедленно вернулся домой. На вокзале в Нэшвилле меня ждал один наш дальний родственник, он и объяснил мне причину такой поспешности: моя матушка была злодейски убита. Кто ее убил и почему, так и осталось загадкой. Свершилось же злодеяние при следующих обстоятельствах.