Неожиданно я увидел второй наш танк. Но он двигался в направлении противоположном тому, в котором должен был двигаться. Значит, полковник оказался не таким идиотом, как мы надеялись. Должно быть, кого-то из убежавших от нас он поставил обороняться против танков. Трудно описать, какой дым стоял на дороге от перестрелки наших двух танков с русскими. Для меня настало время исполнить свой долг. Приказав Йохуму развернуться на сто восемьдесят градусов на юг, я открыл крышку люка и высунул голову так, чтобы беспрепятственно видеть все, что происходит. Русские окончательно запутались и не понимали, для чего мы скачем по полю. Мы не наступали и не отступали. Мы просто играли с ними в кошки-мышки, словно дети на воскресном пикнике. Пехота и пулеметчики, до сих пор остававшиеся здесь, просто стояли как вкопанные, ожидая, что же мы придумаем дальше. А я надеялся, что они сбегут, как и раньше, побросав оружие и боеприпасы.

Мы наступали на них до тех пор, пока не оказались как раз напротив нашего второго танка. Затем я увидел броневик и четвертый танк, как раз выпустивший череду залпов. Сейчас мы находились полностью в окружении русских пулеметов, и Дита постоянно поворачивал ствол вправо и влево, стреляя без остановки. Второй возвратился на главную дорогу, и три танка вместе поехали друг за другом, продолжая вести перекрестный огонь с русскими. Мы двигались вниз, к повороту, и постепенно грохот орудий становился все тише. У противника не хватило сил, чтобы пробить танк. Длинные колонны, отступающие с фронта, сворачивали в лес по крайней мере на полкилометра, чтобы объехать нас.

Дорога с севера на юг и в Одессу сейчас была полностью блокирована для нас, и все, что оставалось, – это путь, пролегающий через мост. Машины и деревья горели, дым и копоть были повсюду, а пехота сломя голову убегала к морю, надеясь, что хоть там им удастся избежать участи сгореть заживо. С того места, где мы находились, я увидел полковника, на расстоянии трехсот метров, стоявшего посередине, широко раскинув руки, пытаясь остановить отступающих пехотинцев, побросавших свои пушки. Но никому из них не было до этого никакого дела. Эта малая часть России больше не интересовала их. Полковник напрасно звал и махал руками: никто не хотел его слышать.

Мы и сами не знали, выиграли или, наоборот, проиграли сражение. Пятый так и не показался, и я был уверен почти на сто процентов, что он подорван. Если бы полковнику удалось собрать или вернуть людей и оружие, то нам бы не поздоровилось. Мы были слишком близко, и вместо пяти у нас было только три танка. Я пристально смотрел на него. Я бы мог одним ударом убрать его, но поймал себя на том, что в этом случае я уважаю стоявшего передо мной русского и никакая сила на земле не заставит меня совершить убийство. Этот человек не боялся нас. Это был настоящий мужчина.

На связь вышел Второй:

– Капитан, мы уходим от пулеметного огня.

– Вас понял.

Мне становилось все труднее соображать. Я чувствовал боль и моральное истощение. Все, что я хотел, – это выбраться к черту из России, из Одессы, забыть все, связанное с ними, просто лечь на удобную мягкую кровать и заснуть. Так выиграли мы или нет? И когда ребята из «Дас Рейх» придут нам на помощь? Если они не появятся в ближайшее время, тогда никого из нас не останется в живых.

Я прислонился к стене танка и спросил Диту, сколько снарядов еще осталось.

– Десять, и это все, – ответил он.

У Третьего боеприпасы также заканчивались. Никому из нас непозволительно было дольше оставаться здесь.

– Третий, Третий, – передал я. – Вместе поворачиваем вправо. Сейчас или никогда. Я пойду первым, отстреливаясь справа, а вы следуйте сзади в двадцати метрах и держите под прицелом левую сторону. Оставьте последний выстрел для себя. Второй вернется в лес и попытается выяснить, что произошло с Пятым, а потом отправится через поле к Хорсту, на максимальной скорости.

Мы ехали дальше. Полковник все так же стоял посередине, не двигаясь, и только махал кулаками. У этого несчастного даже ружья не оказалось в руках.

Все то время, которое мы продвигались среди них, русские боялись толком стрелять, из-за страха попасть друг в друга, поэтому, вместо того чтобы отразить нападение, они просто сбегали с дороги и терялись в кустах. Но только не полковник. Наш танк медленно надвигался на него, но он даже не шевельнулся. Один на опустевшей дороге, он ждал неотвратимого момента, когда наш танк переедет его. Никогда раньше я не испытывал такого чувства по отношению к русским. Мы свернули как раз перед ним и поехали мимо к дороге, ведущей через мост. Я не стал оборачиваться, но знал, что он до сих пор стоит там. Как только мы повернули, Дита развернул дуло и сделал последний залп. Затем на высокой скорости мы покатили к реке. По крайней мере, мы блокировали дорогу, нанесли ущерб, и русским придется потратить лишний час, если не больше, чтобы восстановить все как было. Я только надеялся, что к тому времени к нам придут на помощь.

Далее требовалось разорвать ряды пехотинцев, которые вновь восстановились. Но на это мы не затратили больших усилий. Они расположились в форме радуги, на юго-западе, но на этот раз не в один ряд – они опять, как муравьи, расползлись по полю и лежали повсюду. Наш нижний пулемет пока еще имел целую обойму и строчил по солдатам не останавливаясь. Затем, справа от себя, мы обнаружили противотанковую пушку, развернутую к реке. Так как из нее не стреляли, то, должно быть, приняли нас за русских. Ругаясь на чем свет стоит из-за того, что приходится использовать последний снаряд, мы расстреляли военных, находившихся возле орудия.