— Это позор, — согласился не то Франк, не то Эрнест. — Но эту пилюлю можно и подсластить. Я слышал, можно достать кое-какие грибы…

— Сластить лучше сахаром, а не грибами, — с непостижимым выражением заметил Хэл.

— По нашим подсчётам, сахар подвезут ближе к ночи, — с не менее непостижимым выражением ответил управляющий.

— Вот и хорошо, — сказал Хэл. — И так работать не дают. Знаете, сколько листьев салата мне пришлось отправить на крышу?

То ли Франк, то ли Эрнест нахмурился.

— Скажите, — произнёс он ещё тише, — вы тот, кто я думаю?

— А вы — вы тот, кто я думаю? — так же тихо отозвался Хэл.

Солнышко подкралась поближе, надеясь побольше подслушать и выяснить, имеет ли в виду Франк или Эрнест медузообразный мицелий, а Хэл — сахарницу. Но тут, к досаде младшей Бодлер, пол негромко скрипнул, облако пара унеслось прочь, а Хэл и Франк или, возможно, Эрнест обернулись и уставились на неё.

— Та ли вы, кто я думаю? — хором спросили оба.

У тактики немногословной вежливости есть то преимущество, что язык твой реже становится врагом твоим. Например, когда немногословный писатель публикует одно четверостишие в десять лет, это вряд ли кого-то раздражает, а если кто-то за довольно короткое время напишет двенадцать-тринадцать книг, он с большей вероятностью обнаружит, что сидит под кофейным столиком знаменитого негодяя, не дыша и боясь, как бы кто-нибудь из приглашённых на вечеринку с коктейлями не заметил, что доска для игры в нарды отчаянно трепещет, и, глядя на растекающиеся по коврам чернила, задаётся вопросом, стоят ли некоторые литературные занятия подобных жертв. Если бы Солнышко прибегла к тактике словоохотливой вежливости, ей бы пришлось придумывать развёрнутый ответ на поставленный вопрос, и она и представить себе не могла, каков был бы этот ответ. Если бы она была уверена, что управляющий в кухне — это Франк, она сказала бы, например: «Солнышко Бодлер, помогите, пожалуйста», а это в её устах означало бы «Да, я Солнышко Бодлер, и нам с братом и сестрой нужна ваша помощь, а ещё ваша помощь нам нужна, чтобы разоблачить загадочную интригу, которую негодяи плетут в отеле „Развязка“, и сообщить о наших открытиях членам Г. П. В.». Если бы она была уверена, что на неё смотрит Эрнест, она бы сказала, например: «Но хабла эсперанто», а это в её устах значило бы «Извините, я не понимаю, о чем вы говорите». Разумеется, присутствие Хэла все только усложняло, ведь дети прекратили работу в Хранилище Документов по обоюдному согласию сторон, поскольку Хэл полагал, будто это они виновны в поджоге Хранилища Документов, а Бодлеры были вынуждены поскорее бежать из больницы, и Солнышко не знала, точит ли Хэл на них зуб, — здесь это образное выражение означает «Продолжает ли он считать себя врагом Бодлеров», или же он работает в отеле в качестве волонтёра. Однако Солнышко избрала тактику немногословной вежливости, и от неё требовался лишь немногословный ответ.

— Посыльная, — сказала она, и этого было достаточно. Хэл поглядел на Франка, хотя, возможно, это был Эрнест, — а Эрнест, хотя, возможно, это был Франк, поглядел на Хэла. Оба кивнули, а затем отправились к сверкающему буфету в дальнем конце кухни. Хэл открыл буфет и вручил Франку либо Эрнесту большой странный предмет, а тот оглядел его и вручил Солнышку. Предмет был похож на большого металлического паука, из которого во все стороны торчали витые провода, а там, где должна была бы быть голова паука, помещалась пишущая машинка.

— Вы знаете, что это? — спросил то ли негодяй, то ли волонтёр.

— Да, — ответила младшая Бодлер.

Сама Солнышко ничего подобного не видела, но брат и сестра рассказали ей о том, какой странный замок они обнаружили в тайном подземном ходе в глубине Мёртвых Гор. Если бы не научные познания Вайолет и не поразительная способность Клауса запоминать сюжеты русских романов, открыть замок не удалось бы и Солнышко навсегда осталась бы пленницей Графа Олафа.

— Будьте осторожны, — сказал Франк или Эрнест. — Стоит вам прикрепить это устройство на обычную дверную ручку и нажать Г, П и В, дверь превратится в Глагольно Перекрытый Вход. Прошу вас спуститься на лифте в подвал и глагольно перекрыть дверь в номер 025.

— Между прочим, это прачечная, — сказал Хэл, прищурившись на Солнышко из-под очков. — Поэтому там есть вентиляционная шахта, которая выводит наружу пар из стиральных машин, и помещение не перегревается.

— Но если что-то случайно упадёт с неба под нужным углом, — сказал не то Франк, не то Эрнест, — оно пролетит по трубе и окажется в прачечной. А если это что-то — вещь весьма ценная, то комнату нужно как следует запереть, дабы драгоценность не попала в руки врага.

Солнышко Бодлер никак не могла понять, о чем говорят эти взрослые, и ужасно жалела, что ей не удалось остаться незамеченной в облаке пара и подслушать конец разговора. Но она сжала руками в перчатках таинственный замок, понимая, что сейчас не время быть фланёром.

— Благодарю за помощь, посыльная, — сказал Франк, хотя, вероятно, это был Эрнест, а может быть, и ни тот ни другой. — Немногим достанет храбрости помогать в организации подобной интриги.

Солнышко ещё раз немногословно кивнула и направилась к выходу. Она молча прошла в двери и пересекла ресторанный зал, не остановившись даже послушать, о чем шепчется завуч Ниро с мистером Реморой и миссис Басс, молча открыла дверь в 954-й номер и направилась по коридору к лифту. И лишь когда она уже ехала в подвал, её молчаливые размышления прервал ужасный звон.

Часы в вестибюле отеля «Развязка» давно стали легендарными — в данном случае это слово означает «Прославились необыкновенно громким боем». Расположены часы в самом центре потолка, под куполом, и когда часы бьют, звон разносится по всему зданию — он гулок, глубок и звучит как будто некие слова, которые повторяются каждый час. В эту секунду пробило три, и все в отеле слышали рокот колоссальных колоколов, трижды повторивших: «Не так! Не так! Не так!»

Когда Солнышко Бодлер вышла из кабинки и зашагала по подвальному коридору мимо расписных ваз и пронумерованных дверей, у неё возникло такое чувство, словно часы укоряют её за неудачные попытки раскрыть тайны отеля «Развязка». «Не так!»