На следующий день из рот стали одна за другой поступать плохие вести. Из лесного массива подверглась нападению с фланга саперная рота, и только энергичные действия двух зенитных батарей помогли спасти положение и отбить атаку. С трудом сдерживали массированное давление неприятеля 16, 18 и, в меньшей степени, 17-я роты.

Вскоре по радио оттуда поступил сигнал бедствия: «Боеприпасы кончаются. Пришлите немедленно снаряды и патроны всех калибров, иначе будем вынуждены отойти».

В довершение ко всему с самого утра зарядил проливной дождь, дороги размыло, они утонули в непролазной грязи, в которой вязли грузовики. С лихорадочной быстротой мы погрузили боеприпасы на гусеничный артиллерийский тягач: только он мог преодолеть образовавшуюся непроходимую топь. Затем командир, обращаясь ко мне, сказал:

– Дорогу вы знаете… Возьмите с собой двух человек и действуйте. Боеприпасы должны быть доставлены вовремя.

На максимально возможной скорости мы отправились в путь. По обе стороны от нас кипела яростная схватка, но у нас не было времени вдаваться в подробности. Требовалось во что бы то ни стало доставить боеприпасы к цели.

Мы достигли холма, где накануне шел ожесточенный бой, и повернули к небольшому полуразрушенному мосту, продвигаясь по узкой долине, укрывавшей нас от вражеского огня. Водитель с тревогой поглядывал на непролазную грязь, по которой мы едва ли не плыли, но машина благополучно миновала опасное место и выехала к только что занятому нами отрезку дороги.

Поперек открытого поля к нам бежал незнакомый солдат.

– Вам нужна 16-я рота? Одному Богу известно, где она сейчас. Здесь ее, во всяком случае, нет: все ушли вперед.

На вершине холма что-то с воем пронеслось над кабиной тягача, представлявшего собой великолепную цель. А что, если начнет стрелять противотанковая пушка? Водитель будто прочитал мои мысли.

– Боеприпасы! – прошептал он. – Если они пропадут?

Все страхи за собственную жизнь улетучились. Снаряды и патроны было необходимо доставить на место.

– Возьмите нас с собой! – умоляли лежавшие в траве у дороги двое немецких раненых. – Не бросайте нас здесь!

Но боеприпасы следовало доставить на место.

– Не могу! – крикнул я, избегая взглядов несчастных. – Но мы непременно вернемся!

Далеко впереди справа мы заметили в поле несколько человеческих фигур. Наши или нет? Оказались все же, что те, кого я искал, правда не из 16-й, а из 18-й роты. О прибытии я доложил лейтенанту, принявшему на себя командование.

– Вы как раз вовремя, – сказал он. – Начинайте разгружать. Мне сначала необходимо занять высоту, потом я заберу боеприпасы.

Еле волоча ноги сквозь высокую пшеницу, подошли двадцать или тридцать военнопленных, и через несколько минут ящики с патронами и снарядами были аккуратно сложены в штабеля и тщательно укрыты для маскировки соломой. Военнопленные, понурые и жалкие, сгрудились, сидя на корточках в придорожной канаве. Низко над нашими головами с воем пронеслись два самолета русских – редкостное зрелище в те дни, – ведя огонь из всех видов бортового оружия, правда в основном мимо цели.

Раскинувшееся вокруг обширное поле было сплошь усеяно телами красноармейцев. Я направился туда, где, по моим предположениям, находилась 16-я рота; вместе со мной пошел какой-то унтер-офицер, смутно представлявший место дислокации 16-й роты. Внезапно я застыл как вкопанный: один из русских мертвецов пошевелился.

– Не волнуйся, – проговорил унтер-офицер, доставая пистолет из кобуры.

В мгновение ока «покойник» вскочил, взмахнул гранатой. Но пистолетный выстрел опередил его. С недоверием разглядывали мы остальные трупы врагов, лежавшие кучками и в одиночку. Смерть здесь изрядно потрудилась.

Нам слишком часто приходилось видеть, как эти жертвы Кремля безропотно, будто завороженные грохотом немецких пулеметов, с остекленевшими глазами массами гибли под градом наших пуль. Выражение их лиц не меняла даже близкая смерть. С неумолимой настойчивостью они атаковали вновь и вновь. И этот фанатизм противника, характерный для Восточного фронта, был особенно пугающим.

В конце концов я нашел 16-ю роту и указал, где мы складировали боеприпасы. Известил я об этом и командира 17-й роты. Затем мы отправились в обратный путь по долине, густо изрытой воронками от вражеских снарядов.

На командном пункте батальона царило радостное оживление. Со всех сторон поступали сообщения о достигнутых успехах. Читая радиограммы, командир батальона впервые за весь день позволил себе улыбнуться.

С наступлением сумерек наши роты вновь закрепились на занятых позициях, взяв город Умань в кольцо. Вечернее небо пылало заревом пожарищ и вспышками артиллерийских орудий. Моя рота, расположившаяся на крутом речном берегу, имела прекрасную позицию для ведения огня, однако на противоположной стороне не было заметно никакого движения. Взятые в течение дня пленные – лейтенант и шестьдесят солдат – сидели, сгрудившись, в неглубокой выемке позади наших окопов. Вскоре меня разыскал посыльный и сказал: