В этот вечер мое отделение отрядили дежурить на передовом перевязочном пункте. Сначала мы возликовали, радуясь возможности немного отогреться в теплом помещении, выполняя, как нам представлялось, сравнительно несложные обязанности. Но, окончив дежурство, мы радовались еще больше. Снаряды снаружи падали так близко, что взрывной волной сорвало с петель ставни, и их заменили листами картона. Кроме того, нам приходилось постоянно наблюдать, как на наших глазах души бравых солдат покидают их истерзанные тела.

Вот санитар только что сделал укол ефрейтору, получившему ранение в легкое.

– Вам не следует говорить, – предупредил я. – Ничего не поделаешь.

Тяжело дыша, ефрейтор не спускал с меня лихорадочно блестевших глаз, следя за каждым моим движением, и даже попытался что-то сказать, но я жестом остановил его. Поток раненых нарастал, и у меня уже не было возможности уделять ефрейтору много времени, тем более что скоро его все равно должны были отправить в тыл. Но внезапно он окликнул меня.

– Мне нужно вас кое о чем попросить… Возьмите мой автомат и сохраните его. Ребята из моего взвода непременно придут меня навестить; отдайте автомат им, он очень им пригодится во время уличных боев.

– Хорошо, дружище, твой автомат я сберегу.

Когда его погрузили в санитарную машину, он вновь пытался что-то добавить, но я перебил его:

– Не волнуйся, приятель, твой автомат они получат.

Улыбка скользнула по бледному лицу ефрейтора, затем санитар захлопнул дверцу автомашины.

А раненые все прибывали, и нам приходилось все чаще, держа наготове оружие, выбегать в стужу на изрытое воронками поле, чтобы помочь раненым добраться до перевязочного пункта. Как правило, медицинская помощь для большинства поспевала вовремя, но некоторые уже с самого начала были обречены. На баварца из 17-й роты из засады напал советский политрук и дважды прострелил ему голову. Теперь баварец лежал при смерти в задней комнатке в безнадежном состоянии, но его сильное тело все еще не желало сдаваться. Но вот снова поступили раненые, и с ними двое солдат из 17-й роты; одному осколок перебил руку, а другой получил пулю в живот.

– И кто это здесь бунтует? – спросил один из них и, услышав фамилию, воскликнул: – О боже! Неужели наш Зепп?

По мнению санитара, буквально валившегося с ног от усталости после двадцатичетырехчасовой непрерывной работы, баварец уже находился в состоянии предсмертной агонии. Оба его товарища настояли на том, чтобы побыть с умирающим.

Над нашим передовым перевязочным пунктом непрерывно с воем проносились снаряды русских. В какой-то момент русские задействовали многозарядные пусковые установки реактивных снарядов (имеются в виду 16-зарядные БМ-13, прозванные «катюшами», а немцами – «сталинскими органами», были также варианты пусковых систем не только на автомобилях, но и на легких танках, тракторах, бронепоездах. – Ред.), которые дали залп, выпустив сорок два снаряда. Вскоре вернулась санитарная автомашина, чтобы забрать очередную партию раненых, в том числе и двоих солдат 17-й роты.

– Не отправляйте меня сейчас, – попросил раненный в руку солдат. – У меня есть время, мне можно подождать, а я не могу оставить Зеппа умирать здесь в одиночестве.

Другой солдат, раненный в живот, тоже попытался задержаться, но ему все-таки пришлось уехать. Он отлично понимал опасность своего состояния и знал, что чем быстрее он окажется в госпитале, тем больше у него шансов выжить, и тем не менее он умолял отложить его транспортировку до следующего рейса.

Работа шла своим чередом. Раненые прибывали и убывали. Баварец из 17-й роты вел свой последний бой, и ни врачи, ни товарищи не могли ему ничем помочь, кроме как немного облегчить его страдания своим присутствием.

На следующий день после короткого, но чрезвычайно кровопролитного боя мы вышли к ростовскому аэродрому. К сожалению, именно в этот знаменательный момент мне пришлось вернуться в Таганрог по служебным делам. А через несколько дней русские сокрушили нашу оборону, в частности на участке, который занимала одна из саксонских дивизий, и в итоге вновь заняли Ростов. Нам не оставалось ничего другого, как отбиваться от наседавшего противника на наших прежних позициях у Самбека.

Тем временем в Таганроге поднялась настоящая паника. Тыловые службы и сотрудники гражданской администрации, которым обычно не терпелось держаться как можно ближе к фронту, вдруг засуетились и начали поспешно собираться, чтобы покинуть свои резиденции. Служба материально-технического снабжения даже забыла в суматохе сборов взорвать склады с боеприпасами – многие тонны. Но эти брошенные запасы очень пригодились нашим боевым соединениям: они получили возможность вести огонь по наступавшему неприятелю, не экономя снарядов и патронов. Именно это позволило остановить русских, несмотря на их браваду и полное презрение к смерти.

С исходом тыловых служб исчезло и все то, что отравляло нам жизнь в Таганроге. Теперь нам попадались навстречу только свои офицеры и можно было свободно гулять по улицам без толкотни. Невзирая на постигшую нас крупную неудачу, мы не унывали и сохраняли высокий боевой дух. У нас не возникало и тени сомнения в нашей способности справиться с ситуацией. Городская полиция, сформированная из местных антикоммунистов (более точное определение – коллаборационисты, еще точнее – предатели. – Ред.), неоднократно настоятельно просила дать им больше боеприпасов. Ведь с самого начала каждому полицаю из предосторожности выдали только пять патронов.