Первое время, встречая своего подчиненного, выходящего из соседней квартиры, Олег Михайлович смущался. Но постепенно привык и нередко даже предлагал Фризе, когда у следователя автомобиль был в ремонте, прокатиться до работы на своей персональной машине. Но тот всегда отказывался. На вопрос прокурора «почему?» Владимир Петрович туманно отвечал: «Чтобы не давать лишнего повода».

Постепенно прокурор так освоился с тем, что следователь Фризе время от времени — когда Берта не была на сборах и не выезжала на соревнования — становился его соседом, что даже заглядывал «на огонек». Правда, имея в запасе какой-нибудь сугубо производственный благовидный предлог. На самом деле ему было приятно посидеть с молодежью, выкурить ароматную голландскую сигару, которые привозила Берта своему приятелю из заграничных турне, пригубить хорошего датского ликера. В отличие от прокурора, его супруга ни разу к Берте не заглядывала, заявив «раз и навсегда», что случится это не раньше, чем Фризе и Зыбина вернутся из загса.

— Володя, — сказал однажды Олег Михайлович, раскурив сигару, — вы с Бертой такая хорошая пара. Жду не дождусь, когда погуляю на вашей свадьбе.

— Да, Володя, почему бы не доставить Олегу Михайловичу такое удовольствие? — сказала Берта и покраснела.

Фризе нахмурился.

— Не раньше, чем эта девушка прекратит бегать с мячом на публике. — Несколько секунд он помолчал, а потом добавил: — Спорт убивает женственность.

Берта фыркнула и ушла на кухню.

— Вы не правы, Володя, — тихо сказал прокурор. — Берта — само воплощение женственности.

У Фризе чуть не сорвалось с языка: «Ну и женились бы вы на ней сами!»

Обидное замечание о женственности посеяло в душе Берты червячок сомнения, и когда, просидев в прокуратуре до позднего вечера в бесполезных попытках разыскать так неожиданно исчезнувшего санитара Кирпичникова, Фризе пришел к ней, он застал подругу на диване с книжкой, которую она читала вслух.

— Чего это ты разучиваешь? — спросил он, не очень-то вслушиваясь в бормотание подруги. — Может быть, подкормишь уставшего прокурора?

— Сам, сам, сам, — пробормотала Берта, не отрываясь от книги.

Фризе остановился посреди комнаты и прислушался.

— «Я настраиваюсь на ежедневную — ежедневную энергичную — энергичную половую жизнь и сейчас и через десять лет, и через тридцать лет, и в сто лет. И через десять лет, и через тридцать лет, и через пятьдесят лет у меня будут рождаться здоровые крепкие долголетние дети…»

— Чего, чего это будет у тебя рождаться через пятьдесят лет? — с изумлением спросил Владимир.

— «И через тридцать лет, и через пятьдесят лет я буду молодая, юная, прекрасная красавица…» — продолжала бубнить Берта, не обращая внимания на его вопрос.

Фризе подошел ближе и протянул руку за книгой.

— Дай-ка мне взглянуть.

Берта отодвинула книгу.

— «Я очень люблю мужскую ласку, мужская ласка мне приносит огромное наслаждение. Я очень люблю любовные игры со своим любимым мужем. Мне очень нравится, когда мы голенькие в постели, я так люблю поиграть — поласкаться со своим любимым. Мне очень, очень приятно от его прикосновения, мне очень приятно, когда он нежно погладит мои груди… — Фризе сумел, все-таки, вырвать книгу, но, похоже, Берта знала текст наизусть, потому что продолжала: — Мне очень приятно его прикосновение к соскам, когда он целует соски».

Книга была толстая, в красивом коленкоровом переплете. Называлась она «Животворящая сила».

— Что это за порнография?! — изумился Фризе.

— Никакая не порнография! Рекомендована Минздравом. Неплохо бы и тебе выучить пару настроев. «На долголетнюю мужскую красоту», например. И «против курения».

— Нет, вы только послушайте! «Мне иногда хочется встать на четвереньки, чтобы любимый ввел свой мальчик в меня — в талисманчик, погладил бы руками всю спину…» И это не порнография?! Мы у себя в прокуратуре завели уголовное дело на продавцов такой дребедени и на владельцев видеосалонов, которые гоняют порнуху, а ты…

Он недоговорил. Берта вырвала у него книгу и крикнула:

— Ну и сиди в своей дурацкой прокуратуре! И нечего мне талдычить про то, что спортсменки не женщины, что у них нежности ни на грош. — Она уткнулась в подушку и заплакала.

Фризе осторожно сел рядом с ней на диван, провел рукой по мягким темным волосам. Берта дернула головой, отстраняясь. Он нагнулся и шепнул ей в ухо:

— Эх, ты, дылдочка моя, шутки не понимаешь. Да нежнее тебя нет… — он хотел сказать — «ни одной женщины», но и тут не удержался от шутки и произнес: «Ни одной баскетболистки в мире».

Берта зарыдала в голос.

С трудом ему удалось успокоить свою подругу. Все еще всхлипывая, крепко прижавшись к Владимиру, Берта спрашивала:

— Ты, правда, считаешь меня нежной? Я нежнее, чем другие?

— Нежнее, нежнее. Ты — самая, самая.

— А откуда ты знаешь?

— Ниоткуда. Просто знаю.

— А девочки говорят: нежность — ерунда. Она на площадке мешает. И про меня в «Советском спорте» писали: «мужественный игрок», му–жест–вен–ный! Значит — не женственный!