А я еще считал себя параноиком... Мало считал...

Он нехорошо рассмеялся:

– Государственность поступка определяется только количеством трупов, и чем их больше - тем идея масштабнее и тем больше принесет в конечном счёте пользы.

Он говорил долго и наконец подошёл к концу, я наелся и тихо отдувался, откинувшись на спинку резного кресла:

– А кто из врачей меня сдал?

– Доктор майер. Мы были очень убедительны и он рассказал нам всё, что только знал. Мы нашли и трактир и всех врачей, про которых он говорил. К сожалению про последнего из рекомендованных Вам врачей он вспомнил в последнюю очередь. Причём рассказал в явной нерешительности, поскольку поверить не мог, что Вы обратитесь к этому шарлатану и недоучке, недостойному лечить благородные недуги людей высокого сословия, и способного помогать только черни при лечении низких болезней.

Он встал попрощался со мной и вышел, а вошедший за ним стражник ударил меня дубинкой в повздох так, что я выблевал большую часть ужина. После чего меня снова бросили в камеру.

***

Я немного очухиваюсь от дрёмы. В последнее время очень тяжело определится сплю я, или бодрствую. Сны перемежаются с явью и глюками, вот и сейчас мне кажется непонятно что. Тонкие маленькие ручки, торчащие с той стороны решетки и не могущие дотянуться до меня.

– Папа, папочка, - рыдание в голосе. Прости меня папочка, это всё из-за меня.

Пусть глюк, но какой правдоподобный, разве бы девочку артефакт пустили в подземелья самого закрытого ордена?

– Я с трудом улыбаюсь в кровь разбитым губами:

– Ну что ты, солнышко, ты здесь совершенно не причем.

Голос хриплый, сорванный воплями в тишине пыточной камеры. Несмотря на боль, руки с размозженными кистями, сами тянутся погладить и прижать к себе это маленькое чудо. Зря это я конечно, заметив руки голос давиться плачем, словно в рот засунут кулак. Я поспешно прячу руки за спину.

– Девочка моя, - хрипло каркаю я, - это жизнь, это моя профессия и я за нее плачу.

За стеной раздаются шаги, голоса и всё исчезает. Даже если это было видение - всё равно неплохо, но я почти убедил себя, что меня действительно навещала Непоседа.

***

Самое страшное это не то, что меня арестовали, самое страшное то, что меня забыли. И пусть ты понимаешь, что это может быть специальный ход, направленный, чтобы тебя окончательно сломить, но все равно становится напряжно. Я остался один в полной темноте.

Мне не давали пить и есть, возможно хотели, чтобы я умер от голода и жажды. Соломы кинули свежей. Но при такой влажности, она постоянно намокает, становиться рыхлой и грязной, и не фига не греет. Воды нет, еды нет, холодно. Ну попить я сообразил и начал поначалу облизывать стены, а потом оторвал тряпку от одежды, смотал её жгутиком и бросил один конец в чашку, второй закрепил в небольшой трещинке, пустив её по стене. Воду сгонял рукой на тряпку, а потом пил набравшийся конденсат.

С едой правда, не получалось долго. В последнее время мне не приходилось голодать, а теперь, сидя без еды я быстро приобрёл потерянную много лет назад стройность фигуры.

Если они потянут ещё немного, - думал я, - то с меня можно будет рисовать портреты святых подвижников, а никак не злых колдунов. Хотя, - опять рассуждал я, - чисто внешне они отличаются одеждой и выражением лица. Не зря же, по слухам, портрет Единого в верхнем храме писали с одного душегуба, у которого было такое кроткое выражение лица, что его трижды отпускали из зала суда, поверив его искренним.

Чисто случайно ко мне прибивается крыса, она бегает вокруг и обгрызает лицо или пальцы рук, когда я валяюсь без сознания. Она не уходит, а мне нечем её покормить, бедное животное. Я вспоминаю про черепок светильника, в котором выгрызено всё вплоть до фитиля. Может быть крысе хвати? Я аккуратно ставлю крошащийся черепок на пол и с умилением наблюдая за осторожным и хитрым зверьком. Наконец она решается и подбегает, черепок для неё явно тяжёл.

Она пищит, пытаясь выгрызть, из черепка хоть что-то. Я сижу и смотрю не дыша, как она бегает вокруг меня. Наконец я расслаблено кидаю руку в крысу, со стороны же это должно казаться быстрым как бросок змеи, и хватаю добычу. Лукулл в гостях у Лукулла. Я счастлив.

***

Вот таким образом и проходило время в "гостях" у Святой Инкизиции, то я покрывался холодным потом от одной только мысли, что про меня забыли навсегда, то стонал от боли после "задушевного" разговора с отцами - дознавателями. То слизывал капельки воды со стен и удачей считал пойманную крысу, то жадно вгрызался острыми кровоточащими обломками зубов в ножку жаренной курицы и давился слабеньким винцом. То мечтал о жизни, любой жизни, то призывал смерть, как последнюю милость.

Единственное, что я не понимал, так это то, зачем всё это инквизиторам. Больше они не пытались вызнать у меня что либо, просто занимались однообразным и немного скучным делом. Работой, так, как они её понимали...

Громко гремят засовы и ключи, свет факела бьет по глазам, меня походя пинают сапогом по ребрам:

– Встать!

– Оставьте его, сын мой.

Я приоткрываю глаза щёлочки и пытаюсь разглядеть прибывшего. Здоровенная туша в темнофиолетовой хламиде с накинутым на себя позолоченным покрывалом с какой то фигнёй на башке и огромным золотым крестом на груди, на пальцах слабо мерцающие в темноте перстни. Значит помимо того, что он святоша, так ещё и не слабый маг. Походу тут внутренние игры церовников, поскольку этот боров пытается меня исповедовать, естественно я активно возражаю.