Пособники.Когда СЛОНовский саморуб отрубает себе пальцы и кисти рук или ступню, он делает это потому, что надеется спасти свою жизнь. Он ошибается в своем рассчете и обычно гибнет ускоренно, но движется он именно этим — он борется за жизнь. Другие заключенные строят свои рассчеты более правильно, прибегают к иным средствам, но руководятся в конце концов тем же глубочайшим и сильнейшим для всего живого стимулом — борьбы за жизнь. Условия, которые созданы коммунистами в России, так страшны, что и средства самоспасения оказываются, как правило, тоже страшными. Общая жизнь в России под чекистским режимом на воле рождает предателей — Рамзиных, а та же жизнь в СЛОНе выдвигает среди заключенных „пособников“ для чекистов из ОГПУ и Управления СЛОНа: всех этих „стукачей“ (доносчиков), десятников, нарядчиков, производителей работ и всех вообще „строителей“, вплоть до того врача, который с болью сердца и нервным покусыванием губ ставит на Поповом острове, при „врачебном осмотре“ вновь прибывших, в четвертую категорию по трудоспособности людей, заведомо не способных к физической работе. Все они „и рады бы помочь, но…“ Им всем остается помогать ОГПУ и СЛОНу физически уничтожать врагов коммунизма, превращая их в экспортный лес, или… „загнуться“ самим. Вероятно, никогда в истории человечества эта борьба за жизнь не принимала таких ужасных форм, как в нынешней России и в особенности в СЛОНе. Приведу три примера из жизни трех лиц, заключенных в СЛОНе

Героем перваго является инженер-электрик Семен Осипович Пинскер. Он был прислан на о. Соловки незадолго до закрытия навигации 1928 года. К его делу для начальства лагерей было приложено предписание: содержать исключительно на тяжелых физических работах. При этом же деле имелась справка от врачебной комиссии, отнесшей Пинскера во 2-ю категорию по трудоспособности — он был инвалид. С Пинскером я находился в близких отношениях и видел сам, что он на самом деле инвалид: это был 55-тилетний, уже дряхлый старичек. Однако, это не избавило Пинскера от обязанности принимать лекарства по рецепту ОГПУ; его действительно поставили на тяжелые физические работы…

За что он заслужил такую немилость у петроградского ОГПУ — не знаю. Перед арестом он служил в одной петроградской частной конторе по патентным делам в качестве консультанта по техническим вопросам и переводчика с английскаго языка на русский. Петроградское ОГПУ решило ликвидировать эту контору, как „экономически-вредительскую“. Владелец конторы (фамилию его я, к сожалению, забыл) и несколько человек служащих конторы были расстреляны, а Пинскер вместе с оставшимися в живых были сосланы в СЛОН; срок наказания у Пинскера был десятилетний, а статья предусматривала „экономическую контр-революцию“; последняя выражалась, очевидно, в том, что Пинскер служил в конторе, имевшей связь с заграничными техническими кругами.

ИСО СЛОНа, проводя в жизнь директиву петроградского ОГПУ, прописало Пинскому и свой собственный рецепт, на основании имеющейся у него общей директивы своей матери Лубянки 2: за то, что Пинскер на предложение СЛОНовского эксплуатационно-производственно-коммерческого отдела, отказался по болезни работать на „электропредприятиях“ СЛОНа, его с Попова острова срочно направили на о. Соловки и поместили в смраднейшую 13-ю карантинную роту: а потом, когда он там изголодался, набрался вшей, изнервничался, когда его командир роты, психически больной чекист Чернявский тысячу раз „обложил“ невероятной бранью и не раз „дал в морду“, Пинскера перевели в так называемую 14-ую запретную роту. Здесь, кроме всего того, что он терпел в тринадцатой роте, Пинскер еще должен был ходить в уборную под наблюдением конвоира — дневального. А это было не просто: Пинскер должен был спуститься по узенькой и темной лестнице со второго этажа 14-й роты, протолкаться через битком набитых заключенных в первом этаже, стать в очередь и ждать от нескольких минут до часа своего срока; дальше он должен был опять спускаться по длинной каменной лестнице во двор Кремля, пройти сто метров до вонючей „центроуборной“, оправляться на глазах дневального — конвоира и выслушивать от него площадную брань, которой он понукал его оправляться „пулей“… Пинскер должен был жить на трехстах граммах черного сырого хлеба, получать из грязного ушата горячую воду, в которой варилось пшено, и стоять за получением этого „обеда“ в длинной предлинной очереди грязных, вшивых, полуголых, а то и совершенно голых заключенных — стоять, может быть, пятьсот пятидесятым в очереди (в 14-й роте в то время было 550 человек заключенных — запретников»).

Мне часто случалось говорить с Пинскером, когда он находился в 14-й роте. Это был милый человек и большой шутник; рассказывая, любил употреблять канцелярские выражения — «вышеупомянутый», «вышеизложенный», «нижеисходящий». Позднее, когда он вырвался из 14-ой роты и жил в сносных условиях, он рассказывал, как ходил в «вышеупомянутую центроуборную», с «вышеизложенным дневальным-конвоиром» и как тот кричал ему «нижеисходящее» — «вылетай пулей» с «вышеизложенными мать-перемать».

Вспоминая все это сейчас, я смеюсь сквозь слезы: 55-тилетняго интеллигентного, образованного человека помещают в такие условия, где люди неизбежно становятся психически — ненормальными; его каждочасно «кроют» матерной бранью, бьют кулаком по лицу, а иногда по голове черпаком, который служит для раздачи обеда и представляет собой грязную, никогда не моющуюся палку с привязанной к ней ржавой консервной банкой…

Помню, Пинскер рассказывал мне; «Стою я, Николай Игнатьевич, в вышеупомянутой очереди, позади вышеупомянутого „адама“ (т. е. буквально голого) Гаврилова, а у самого ноги от работы так устали, что еле держусь. „Товарищ Гаврилов говорю, возьми мне обед“. „Нет, говорит, товарищ инженер, я боюсь: вчера своему приятелю хотел взять обед, а меня раздатчик так по голове черпаком стукнул, что и сейчас голова болит. Извините, говорит, не могу“. Если бы я был 550-ым, я бы вовсе не стал получать обеда, не хватило бы сил. Но впереди меня было только человек полтораста, и я решил дожидаться. Этот вышеупомянутый Гаврилов под обед имел только консервную банку; вот раздатчик стал наливать ему „нижеисходящий“ обед, а в обеде в тот день были, как на беду, маленькие кусочки брюквы; один или два кусочка брюквы и попали мимо консервной банки. Вышеупомянутый шакал Гаврилов бросился поднимать с полу, а раздатчик так тарарахнул его черпаком по голове, что и я, сам не знаю почему, невольно пригнулся к полу. А раздатчик подумал, наверное, что и я, как вышеупомянутый шакал полез за брюквой, он и меня тарарахнул по голове так, что я собственно — принадлежащим мне брюхом расстелился на нижеисходящем полу».

Промучив Пинскера четыре месяца на физических работах и в 14-ой роте, ИСО решило, что теперь он уже не будет по слабости отказываться от работы по специальности и работать будет «на ять». ИСО не ошиблось: когда эксплуатационно — производственный отдел предложил ему принять должность заведующего соловецкой электрической станцией, он согласился с радостью. Так укрощает ИСО тех заключенных высококвалифицированного труда, которые по тем или иным побуждениям не хотят поступать на ответственные СЛОНовские должности.

В мае 1930 года я встретил Пинскера уже в Кеми.

— Ну как вы, вышеупомянутый Семен Осипович, чувствуете себя? — спросил я его.

— Теперь много лучше, чем бывало в 14-ой роте: живу в комнате, где только три человека и получаю 9 рублей 29 копеек в месяц, т. е. усиленный паек. Здоровье, правда, очень неважное, а работы много: я теперь заведую всеми электропредприятиями Кеми и Попова острова.

Теперь уже Пинскер за это место держится, как чорт за грешную душу, ибо иначе будет ему в СЛОНе «загиб Иванович», как говорят чекисты.