— Слушаюсь.

Некоторое время спустя он приблизился к месту предполагаемой встречи. За развалинами виднелась куча мусора, примкнувшая к боку ближайшего кургана, поросшая кочками желтой травы. Никого не видно. Бутыл двигался к куче; шум лагеря стихал за спиной. Было уже за полдень, но ветер оставался горячим, как выбросы кузни.

Отесанные камни стен и фундаментов, разбитые идолы, куски древесины, кости животных и битые горшки. Бутыл вскарабкался на склон кучи, отметив недавние поновления — горшки малазанского стиля, приземистые и покрытые черной глазурью с фрагментами типичных сюжетов: гибель Дассема под И'Гатаном, Императрица на троне, Первые Герои и пантеон Квон Тали. Местный стиль, образцы которого Бутыл видывал на марше, более элегантен: удлиненные формы, кремовая и белая глазурь на шейке, переходящая в красную на теле кувшина, многоцветные реалистические картинки. Он замер, увидев здесь один такой кусок, с изображением Собачьей Упряжки. Подобрал, стер пыль с броской сцены. Виднелась часть прибитого к кресту Колтейна, над ним стая яростных ворон. Под ним мертвые виканы и малазане, пес, проткнутый копьем. По спине пробежал холодок. Он выронил обломок.

Бутыл постоял на вершине кургана, оглядел расползшуюся по сторонам тракта малазанскую армию. Носящиеся с донесениями и приказами вестовые; стервятники, бабочки — плащовки и ризаны, снующие вверху подобно туче мух.

Как он ненавидит знамения!

Стянув шлем, Бутыл отер пот со лба и повернулся в сторону южного одхана. Наверное, когда-то здесь были плодородные земли. Сейчас — пустошь. Стоит ли она борьбы? Нет, но и мало что другое стоит. Кажется, стоит борьбы жизнь солдата рядом с тобой — так ему часто говорили ветераны, ценящие только свое сомнительное братство. Эти связи родятся из отчаяния. Слияние душ, требующее заботы лишь о членах своего отряда. Что до всего остального мира — полное равнодушие, временами переходящее в озлобление.

"Боги, что я здесь делаю?"

Похоже, пути смертных весьма непривлекательны. Кроме Карака и сержанта, солдаты взвода ничем не отличаются от самого Бутыла. Молодость, нежелание оставаться одиноким и брошенным, бравада, призванная скрыть хрупкость души. Разве это удивительно? Юность кажется изменчивой, но на самом деле нет ничего более негибкого и застывшего. Ей нравятся крутые переживания; ей подавай жгучие приправы, чтобы они обожгли горло и воспламенили сердце. Она врывается в будущее, не сознавая себя; а будущее — просто точка, в которой ты оказываешься однажды, побитый и потрепанный, восклицающий: "Какого Худа я здесь делаю?" Понятно. Он предвидит всё это. Ему не надо бабушкиных шепотков, до сих пор отдающихся в мыслях.

Конечно, если верить, что это голос бабушки. Он начинал подозревать нечто худшее.

Бутыл перебрался через курган. С южной его стороны почва была изрыта, показывала наслоения более древних отбросов — красноглиняные осколки, тусклые рисунки колесниц, фигур в выспренних позах, в резных митрах и с удивительными мечами — крюками. Местные большие корчаги для оливкового масла включают в свои орнаменты эти старые сюжеты, передают "дух древности". Словно ушедший золотой век на самом деле чем-то отличался от века нынешнего…

Да, это точно мысли бабушки. Ей не за что было хвалить Малазанскую Империю; но еще сильнее она не любила Антанскую конфедерацию, Лигу Ли Хенга и прочие деспотические режимы Квон Тали прежних дней. Ребенком она пережила длительные войны Итко Кана с Каун-Пором, набеги сетийцев, миграции виканов, поползновения Квона к гегемонии. "Кровь и глупость, раз за разом, — говорила она. — Тяни — толкай. Амбиции стариков, безрассудное рвение молодых. Император хотя бы положил этому конец — нож в спину для серых тиранов, битвы на далеких континентах для молодых да горячих. Это было жестоко — но где бывает лучше? Жестоко, говорю я — но я видела и худшее. Намного худшее".

И вот он сам здесь, на одной из далеких войн. Но его мотив — не юношеское рвение. Нет, кое-что более жалкое. Скука. Но разве ей можно хвастаться? Лучше поднять рваное знамя "правоты и справедливости" и грубо размахивать им.

"Карак толкует о мщении. Увы, он слишком неумело кормит нас подходящими мотивами, да и нас вовсе не распирает от ярости". Он не был уверен… но армия страдает от бессилия. В самой ее сердцевине — пустое место; оно жаждет быть заполненным, но Бутыл подозревал, что ожидание может длиться вечно.

Он уселся на землю и начал безмолвные призывания. Вскоре по высохшей почве заспешили ящерицы. Две ризаны уселись ему на ногу, опустили крылышки. Паук — косинога, большой как конское копыто, зеленый — под цвет травы — спрыгнул с камня и приземлился на левое колено. Колдун оглядел пестрое сборище и решил, что этих хватит. Жесты, движения пальцев, безмолвные приказы — разнородные слуги побежали, один за другим, к сараю, в котором ожидалась встреча с капитаном.

Всегда следует знать, насколько широко распахнутся врата Худа во время ближайшего боя.

И тут появилось нечто иное.

Бутыл разом вспотел.

Она вышла из полуденного марева, двигаясь как животное. Добыча, не хищник — каждое движение пугливо и осторожно. Тело, покрытое тонким бурым мехом, лицо скорее человеческое, чем обезьянье, и на лице этом — выражение, или, по меньшей мере, способность выражать чувства. Сейчас это было удивление. Женщина была не ниже Бутыла, тощая, но с большими грудями и выпирающим животом. Она подходила все ближе.

"Она же не настоящая. Привидение, явление. Память пыльной почвы".